Рион понимающе отворачивается. Мы собираемся в маленький плотный круг, соприкасаясь крыльями. Кладу руку на правое плечо Милы, в то время как ее ладонь ложится на плечо Бажены. Ласковые сестринские руки обвивают меня с двух сторон, белоснежными крыльями скрывая от мира.

Воздух спирает в груди от волнения. Слезы предстоящей разлуки предательски щиплют глаза, парой капель падая под ноги.

– Ты обещаешь вернуться? – спрашивает Мила.

– Я клянусь тебе, – одними губами произношу я, делая пару шагов назад. – А если не сдержу клятву, значит, такова была злая Недоля^[5]. Но до последнего вздоха я буду стремиться воротиться – поклянусь на земле, что возвращусь. Или кровью могу поклясться, да чем угодно, лишь бы вам спокойно было.

Слезы выступают на глазах Бажены, уповающей на Долю, – не могут боги по-иному распорядиться со мной. Порой становясь невольной свидетельницей наших судеб, Бажена знает, что изменить их нельзя. Доля дается от самого появления на свет и до конца дней.

– Говори что хочешь, – предостерегает Мила. – Но я клянусь: если не вернешься в срок – пойду за тобой. Засим не буду клясться ждать тебя, чтобы Матушке^[6] не быть обязанной.

– Но о времени очень кстати. – Обычно звонкий, но сейчас тихий, как ветер, голос Бажены поникает. Опущенные плечи часто приподнимаются от взволнованного учащенного дыхания, когда наш круг рук расплетается. Бажена перебивает меня, не давая нарушить клятву Милы: та была важна на случай, если все-таки случится беда. – Какие они, человек, эти сроки?

– Три-четыре ночи верхом до столицы. Потом день-два, чтобы спасти отца, и еще столько же на обратный путь. Выходит, дней девять-десять, – отвечает Рион, все так же не оборачиваясь. Нервное постукивание ногой по земле выдает волнение. – В компании вашей сестры и речи быть не может о постоялом дворе: шокируем местных и нарвемся на костер. Обойдемся ночевками в лесу в компании друг друга.

Недовольно хмыкаю, на что Рион, повернув голову вполоборота, подмигивает.

– Предупрежу сразу: если захочешь сестру пленить, то знай, – подает сдавленный, но уверенный голос Мила, – у ворот твоего дома появится птица Алконост и запоет отнюдь не радостные песни. Ты сойдешь с ума, если услышишь, как я пою в гневе.

Рион кивает без привычной дерзости. В его движениях сквозит спокойная решимость, хотя напряжение выдает рука, крепко сжимающая рукоять меча на поясе. Но несмотря на все это, в воздухе нет ощущения угрозы, и это успокаивает. Отчего-то я ему доверяю.

– Ни к чему мне пленить ее. Я хочу лишь спасти отца.

– Я не сильна в угрозах, – слышится ледяной тон Бажены. – Однако, если Веста не вернется через тринадцать дней, я без труда предскажу твою смерть.

Мила и Бажена берутся за руки, замерев на месте, и провожают меня взглядом. Последний раз смотрю на них, запечатывая в памяти образ, а после с рьяно бьющимся сердцем отворачиваюсь к холмам.

Проглотив все выпущенные в него угрозы, Рион кивает Бажене, подарив на прощание благодарную улыбку, и подмигивает Миле. Вдохнув напоенный благоуханием яблок воздух, человек решительно шагает вперед, к спуску с холма, и я следую за ним.

Я покидаю сад. И лишь ночной воздух знает, что в глубине души я сама не уверена в правильности этого пути.

Косясь на Риона, я бегу за ним босиком, пытаясь поспевать за размашистым шагом мужчины, что более чем на голову выше меня. Яблоневый сад остается позади, и я лишь однажды оборачиваюсь, видя вдалеке силуэты сестер, прежде чем спешно спускаюсь к подножию холма. Здесь, за садом, воздух кажется иным – живым, наполненным невиданными звуками и ароматом едва ощутимой свободы. У меня по коже пробегают мурашки: это ли не тот мир, о котором я грезила?

Замедлившись, я останавливаюсь, вдыхая чуждый запах ночного ветра. Рион, успев отойти вперед, замечает мое отсутствие и оглядывается.

– Только не говори, что устала? – взмаливается он.

– Сад закончился, – завороженно произношу я. Чувствую это всей кожей, как невидимая преграда, скрывавшая нас в чарующем коконе сада, вдруг исчезла. Воздух стал другим – более плотным, живым, насыщенным тысячами мелодий, которые я не слышала раньше. – Мы спустились с холма.

– Как ты поняла? – Темные брови сходятся на переносице. Рион оглядывается по сторонам и прислушивается, желая понять то же самое, но так и не находит ничего.

– В саду нет животных или насекомых, мы слышим только ветер, шорохи и журчание реки. – Опускаю взгляд, вдруг ощущая себя неловко, словно не имею права на такое человеческое признание, будучи сильным, властным существом: – А сейчас я слышу сверчков.

– Вот как, – почесывая затылок, подытоживает Рион. – Тогда, думаю, миг нас не слишком задержит.

Странное, непонятное чувство благодарности трогает мое сердце. Прикрываю глаза и прислушиваюсь: насекомые стрекочут, ласковый летний ветерок колышет траву, где-то вдалеке чирикает птица и ржет лошадь.

Погодите. Что? Распахиваю глаза, не веря ушам.

– Мне показалось, или я слышала коня? Дикие животные не подходят к саду никогда. Ни разу не забредали.

– Чернокрыл будет польщен, конечно, но он отнюдь не дикий. – Рион озирается по сторонам в поисках животного. Он ухмыляется, наконец найдя источник шума, и указывает на пригорок. – Это мой конь. Должно быть, сбежал с опушки, где мы и встретились.

– Я бы на его месте тоже оставила тебя тут и сбежала, – бросаю я в полушутку, стараясь скрыть вспыхнувшую тревогу. Мне не хочется казаться слабой, поддавшейся страху: из нас двоих смертельный дар принадлежит мне, он должен вселять в меня уверенность и силу. И все-таки неожиданно громкое ржание из темноты заставляет вздрогнуть.

– Чернокрыл! – Навстречу Риону трусит рысцой могучий, чернее самой ночи конь, и даже земля, кажется, содрогается под его копытами. Мгновением раньше я считала себя храброй, способной встретить любую опасность лицом к лицу, но сейчас, перед огромных размеров конем, моя уверенность дает трещину. Стоит коню приблизиться, как я невольно делаю шаг назад и моя голова будто сама собой вжимается в плечи. На животном, чья лощеная шерсть блестит в лунном свете, красуется обмундирование из темной кожи, украшенной тонкими серебряными заклепками и изящными узорами. Седло, обтянутое бархатом, мягко переливается во мраке ночи.

– Ну, привет, красавец, – выдавливаю я, стараясь говорить без дрожи. Конь тяжело фыркает, взглянув на меня глубокими, как бездонные омуты, глазами.

– Эй, дружище! – Рион обнимает могучую, жилистую шею Чернокрыла. – Прости, что оставил тебя.

Мощные мохнатые копыта Чернокрыла нетерпеливо топчутся на месте. Так и не решившись подойти ближе, спрашиваю:

– Почему Чернокрыл? Не вижу у него ни одного крыла.

– Скачет, будто их у него не меньше четырех. – Рион усмехается, проверяя седельные ремни. Поймав мой растерянный взгляд, насмешливо добавляет: – Если хочешь ехать со мной, садись сзади.

– Ты ведь шутишь?

– Шучу, – сразу же признается Рион. – Надеялся понежиться в объятиях крылатой девы.

Фыркаю и закатываю глаза. Ближайшие десять дней этот человек будет сопровождать меня всюду – придется потерпеть людскую дерзость.

Взмахнув крыльями, я отталкиваюсь и взмываю над землей. Сколько я помню, в саду мы могли летать лишь низко, чтобы не заметил случайный странник. Но теперь все иначе. Небо раскидывается надо мной, зовущее и неизведанное. Неужели настал момент, когда я могу расправить крылья во всю длину и взлететь настолько высоко, насколько достает небо?

– Ближайшая деревня в тридцати верстах, но мы объедем ее и остановимся в лесу близ следующей, – кричит Рион снизу. – Лети выше, если поселение появится на горизонте. И не отставай, Птичка.

Рион встряхивает повод, натягивая узду, и Чернокрыл, вздыбившись, срывается с места. Несколько мгновений наблюдаю за удаляющимся всадником, чьи волосы светлым пятном мелькают в ночи, а затем стремительно пускаюсь вслед. Рион не лгал: Чернокрыл действительно быстр, он мчится вперед, словно соревнуясь со мной. Набирая скорость полета, я раскидываю руки в стороны. Ветер играет в волосах, путается в перьях, развевает подол платья. Я блаженно прикрываю глаза и отдаюсь ощущениям: теперь точно знаю, что значит «свобода».

Мой восторженный, полный счастья смех разносится в небе, и Рион, скачущий верхом, поднимает глаза к выси. Покачнувшись в седле, он натягивает поводья и вынужденно вновь смотрит перед собой, а я запоминаю мимолетный, полный восторга мужской взгляд.

Путь выходит длинный – от зари до зари.

– Углубимся в лес и заночуем, – говорит Рион, когда я тихо приземляюсь рядом с конем. – Утром схожу в деревню за хлебом и молоком, а тебе, надеюсь, моя еда не придется поперек горла?

Небо еще затянуто тьмой, но первые птичьи голоса уже начинают разноситься по округе, предвещая скорый рассвет. Раскидистый лес простирается впереди густой, черной чащей, и эта непроглядная тьма вызывает во мне легкий страх. Я привыкла к густому саду, где каждое дерево было знакомым, но здесь, в лесных дебрях, все иначе. Среди деревьев может скрываться нечто страшнее, быстрее и опаснее меня самой.

– В пище я не нуждаюсь, – отвечаю на странный вопрос. Но это чистая правда, мы с сестрами не едим – позволяем себе лишь глоток воды из реки и кусочек молодильного яблока время от времени, разделяя один плод между собой. Такая трапеза для нас с сестрами сродни таинству, что разбавляет наше обычное течение жизни, придавая красок. Вкушая волшебный плод, мы не знаем голода, болезней, не знаем боли от ран и порезов, а что важнее – помним вкус.

– Ладно. – Рион пожимает плечами. Он спешивается, притаптывая сапогами разросшийся репейник, и треплет высокую холку Чернокрыла. – Пойдем, нужно найти место для ночлега.

Мы входим под своды ночного леса, и я краем глаза замечаю, как плотная тень ветвей поглощает нас. Здесь все незнакомо, но уже нет в груди прежнего страха – лишь дрожь предвкушения. Я вырвалась из сада.

Глава 4

Из летописей:

Ирий – таинственный холм, затерянный в чертогах Белогорского княжества. Говорят, что там раскинулся волшебный сад, скрытый от людских глаз, где в вечной тиши растет Древо с молодильными яблоками. Его плоды, по преданиям, даруют молодость и силу, но лишь тем, кто сможет обойти смертельно опасных крылатых стражниц.

Мгновение спустя копье с оглушительной скоростью пронзает женскую грудь.

– Веста! – Время замедляется. Мила мчится к сестре, которая камнем падает вниз, на окровавленное поле боя. Как же далеко! Крылья налились свинцом, окостенели, и каждый взмах дается Миле с трудом. Все вокруг сливается в одну кроваво-грязную пелену сражения, застилая глаза слезной дымкой. – Веста, нет!

Женское тело с силой ударяется о землю. Воины, ведущие бой рядом, отшатываются. Они не спешат праздновать победу или сетовать на поражение – каждый из них охвачен страхом. Одни боятся неизвестности, что грядет за смертью крылатой девы, другие – гнева ее живых сестер.

Мила находит сестру на земле, словно драгоценный жемчуг, теряющий свою белизну в грязи беспощадного боя. Она жестко приземляется, сразу падая на колени у тела Весты, пронзенного длинным вражеским копьем. Волны боли и отчаяния накатывают на Милу. Вражеским? Человеческим. На этом поле боя у Милы есть лишь один враг – человек.

Тусклый свет костра мерцает на поляне, куда Рион разложил хворост и сухие ветки. Я сижу на невысоком, рябоватом пне, уставившись на пляшущие языки пламени. Не припомню, когда я в последний раз видела живой огонь: в саду не было нужды разводить костры. Покоцанный меч и седло с дорожным узлом лежат чуть поодаль, Чернокрыл темной громадой маячит у сосны. В воздухе пахнет дымом да сыроватым лесом.

– Поспи, – негромко произносит Рион, распластавшись на траве после нескольких часов верхом. – Отдохнем, а к ночи пойдем через дебри, чтобы не попасться людям на глаза.