– Дмитрий Саныч, – я аккуратно подошла к главному по строительству. – А давайте устроим проверку? Оценим качество помещений, привлечем санэпидемстанцию, проверим безопасность? Поднатужимся для молодого поколения?

– А почему бы и нет? Центр города, близко и к школам, и к детским садам. Логистика вполне адекватная. Родители нам только спасибо скажут, – Кулаков Дима пожал плечами и сделал заметку в ежедневнике. – Когда?

– Вчера, Дмитрий Саныч. Ещё вчера…

– Понял. Разрешите выполнять?

– Петров, поезжай с Дмитрием Санычем. Думаю, к вечеру вы должны успеть оценить состояние здания. Если всё хорошо, то запустим приказ официально. Договорились?

– Есть! – Петров сгреб документы в портфель и бросился догонять Кулакова.

Да, город крошечный, полный проблем, забот. Зато люди неравнодушные, искренне влюбленные в место, где выросли. И на душе так хорошо стало, тревога рассеялась, впуская надежду, что день не безнадёжно испорчен.

– Ну что ж… – я встала, намереваясь сворачивать затянувшееся совещание, но именно в этот момент из приёмной послышался шум.

Двери переговорной с грохотом распахнулись, являя озлобленное лицо Малышева. Он был красный, щеки то надувались, то проваливались, очерчивая скулы. Мгновение, и он взглядом нашел меня, а после ощерился.

– Что происходит? – меня током прошибло, по позвоночнику пробежала волна ненависти, плотно сплетенная с ужасом.

Мало ему позора? Мало того, что про нас шепчутся, мусоля сплетни? И самое интересное, что их распускают как раз те, кто денюжку от этого урода скушал. Так он ещё и в мэрию явился, чтобы окончательно растоптать мою репутацию?

– Привет, родная, – Малышев быстро пересек кабинет, схватил меня за руку, рывком притягивая к себе. Вел себя как хозяин, так нагло, похабно и бестактно! – Как же я соскучился, женушка. М-м-м-м-м… Ты до сих пор пахнешь сладкими лимонами.

В кабинете повисла тяжелая напряженная тишина. Присутствующие замерли, но лишь на несколько секунд, потому как, очнувшись, они суетливо стали собирать вещи, только бы убежать.

– Ой, мы пойдем, Валерия Ивановна…

– Стоять, Лютин! – заорала я, пытаясь вырваться из стальной хватки Малышева. Пыталась оттолкнуть, но чем сильнее я сопротивлялась, тем большее он сжимал меня. Как куклу… – Ты начальник полиции? Вот, забери товарища! Выведи его! Чего ты стоишь?

– Лер, ты чего? – Лютин с шумом сглотнул ком, растерянно осматривая Виктора, с которым дружил ещё со школы. – На мужа заявлять? Не-не, дорогие, но я в эти игры не играю.

– Лютин, ты при исполнении, вообще-то! – прикусывала щеки изнутри, только бы не расплакаться. Билась как птица, пытаясь вырваться из рук мужа, но тот словно играл, то ослаблял силу, то сжимал так, что выть хотелось. Он играл мной, наслаждался и гримасой боли, и выдохом облегчения. Питался всем спектром эмоций, как психопат конченный. – Выведи гражданина! Это мэрия или проходной двор?

Да он же ничего и никого не боится! Стоит тут хлыщ прилизанный, полный уверенности, что ему можно всё! И ему верят, потому что в нашем мире страху проигрывает даже добропорядочность.

– Валь, – Малышев снисходительно кивнул Лютину, указывая на дверь. – Дела семейные, сам понимаешь. Не мешай и дверки за собой закрой, а то женушка у меня страстная, громкая. Это же мэрия, а не публичный дом…

– Валя! Не смей! – хрипела я, отбиваясь от Малышева, как только могла.

Руки болели, ладони пекло так, что я не чувствовала их. Дубасила по нему, пытаясь задеть ногтями, чтобы сделать больно и оставить отметину взамен.

Но Виктору надоело терпеть, рванул, прижимая меня так, чтобы и шелохнуться не могла. Сжал рукой мой затылок, впиваясь пальцами, чтобы всю силу его гнева ощутила.

– Лютин, помоги мне! – рыдала я, наблюдая, как трусливо убегает начальник полиции, способный только пузо свое отъедать и лысину почесывать.

Не отводила глаза, чтобы он понял меня, пожалел… Чтобы доказал, что мужики в нашем гребаном мире ещё существуют.

Глава 8

– Лютин, сволочь! Помоги! – рыдала я, видя, как трусливо убегает начальник полиции. В его глазах застыли ужас, бессилие и немое согласие с неминуемым преступлением. Он будто сожалел даже, вот только что мне с этого? И с каждым шагом выражение его лица становилось все более отвратительным, жалким. – Трус! Лютин, ты трус!

– Заткнись, Лерка! – заорал Малышев, как только дверь закрылась. Пальцы его сжались, зарываясь в волосы, чтобы ещё больнее сделать. – Ты какого черта опять на развод подала? Кажется, мы с тобой обо всем договорились!

– Тебе, тварь, со мной никогда не договориться! Отпусти!

– Да пожалуйста…

Малышев вдруг рассмеялся, только от этого звука ещё страшнее стало. Виктор толкнул меня лицом в стол, прижал рукой между лопаток, ещё и коленом упёрся в поясницу, окончательно лишая возможности двигаться.

– Не хочешь говорить? А чего ты хочешь? Может, тебе завидно стало? Скажи, Лерка… Потекла тогда? Возбудилась? Тебе понравилось следить за тем, как секретарша мужа твоего ублажает? А знаешь, как Наташка умеет? Ууууу, – захрипел Виктор мне на ухо. – Она просто богиня минета. Горлышко у нее тугое-тугое, горячее-горячее…

Я с такой силой кусала щеку, что в какой-то момент по языку разлился вкус крови. Рыскала по столу, пытаясь найти хоть что-то, только бы остановить этого обезумевшего зверя.

– А ты так же хотела, да? Болван, согласен. Забыл и про жену, и про долг супружеский. Безналичный расчет принимаете? Готов отработать с пенями…

– Ненавижу тебя! – хрипела, отчаянно пытаясь скинуть его гадкие руки. – К блядям своим иди отрабатывать. А мне не трогай!

К горлу тошнота стала подкатывать, каждое его касание лезвием полосовало. Я даже рыдать не могла, просто вопила как ненормальная, пока Малышев не устал и не заткнул мне рот ладонью.

Его пальцы больно прошлись по бедру, задирая юбку и растягивая кружево белья. Я вся сжалась, пыталась не подпустить к себе его грязные руки, ласкавшие чужих баб.

Рвотные позывы были такими яркими, я даже дышать толком не могла. Захлёбывалась чувством отвращения.

– Тебе же всегда нравилось, как я тебя трахаю, Лерочка. Ты у меня дама горячая, все соки выжимаешь, потеть по-настоящему заставляешь…

Сопротивляться было невозможно, я рыдала, пыталась кричать, старалась укусить. Хрипела, надеясь, что сейчас кто-нибудь войдет.

– Сука… Лерка, а ведь ты ни разу не симулировала! Можно же было притвориться, вскрикнуть, потрястись в наигранных спазмах, как все бабы нормальные делают! Но ты же правильная, честная, отчаянная… На лице сразу статус недотраха светиться начинает, чтобы меня задеть, чтобы импотентом немощным выставить. И все равно тебе, что муж подыхает от усталости. Тебе с самой собой-то противно не бывает? Не устаешь гоняться за идеальностью? Лер, тебе уже давно не шестнадцать, а мир до сих пор яркий, как в мультиках. А ведь жизнь другая. Подстраиваться надо, силу других признавать, – хрипел Малышев, упираясь мне в задницу каменным стояком. – И мою силу признаешь…

Малышев зарычал, устав от безрезультатных попыток коснуться плоти, устал сражаться, очевидно, думая, что я сама должна была раздвинуть ноги, показав, как сильно хочу его. Он рывком задрал платье, пытался подцепить резинку трусов, но как только ладонь коснулась кожи, во мне что-то сломалось…

Жалость, принятие – все пламенем пыхнуло. Затаилась, как мышь перед ловушкой, и как только Виктор чуть ослабил хват, чтобы сдёрнуть с меня белье, вырвалась, падая на пол.

– Я ж за тобой со школы бегал, дура… Готов был в лепешку расшибиться, чтобы ты заметила меня, чтобы полюбила! Но ты, сука, королева ледяных королев!

– Не трогай меня, мразь! – заорала я так, что деревянные панели переговорной заскрипели.

– Мразь? – Малышев отреагировал быстрее, чем я смогла отползти, схватил меня за ногу, выворачивая так, чтобы я на спину перевернулась. – А чего это ты за мразь замуж вышла? А? Сама в ЗАГС побежала, несмотря на запрет родителей, на косые взгляды, на то, что в нас никто в этом гребаном городе не верил. Серая мышь, дочь мента и учительницы начальных классов и мальчик из богатейшей семьи. Чего же ты тогда не сопротивлялась?

– Потому что я в тебя верила, Малышев! – перекатилась на спину, выставляя руки перед собой так, чтобы он и приблизиться не мог. – Поверила, что золотой мальчик, выросший за спиной такого великого папы, не может оказаться моральным уродом. А ты не человек, ты подонок и ублюдок!

– Бедняжка, – Виктор снова сжал мои руки, пытаясь скрутить их, чтобы обездвижить. – Знаешь кто моральный урод? Знаешь? Твой Ларин, от которого ты в шестнадцать залетела. Вот моральный урод! Совратил глупую девчонку, а ты до сих пор о нем думаешь, да? И сыну его фамилию дала, и мою не взяла. Что ты за сука?

– Не смей! – заорала я и дернула головой, намереваясь зубами вцепиться в его наглую морду. – Он в сто раз лучше тебя был! Не смей говорить о нём!

И так горько стало! Столько цинизма, столько желчи было в его словах, столько уверенности и безнаказанности. Он и правда возомнил себя королем. Хочет – баб трахает, хочет – жену на поводке держит. Он же меня специально запугивает, заставляет думать, что я – тварь бесправная, что игрушка его, собственность.

Для него мое прошлое – удавка, потянув за которую можно душить, делать больно. Слушала его хрипы, понимая, что нравится ему это… Нравится ему видеть меня вот такой – бессильной, слабой, уязвленной. И сколько же Виктор копил это в себе? Сколько лет ненавидел за то, что не выбрала его тогда, в школе?

Ненавидит за то, что был вынужден принять проигрыш?

И это появление посреди совещания, и трусливо сбежавший Лютин, и сотрудники ЗАГСа, уже во второй раз теряющие моё заявление. Он показывает власть, преимущество связей, преимущество силы физической, прекрасно понимая, что не к кому мне больше обратиться…

– Если ты не подпишешь документы, – я уворачивалась, не давала себя поцеловать. Его холодные сухие губы наждачкой скользили по щекам, шее, а мне было противно… – В СМИ пойду. Посмотрим, как ты отмоешься, Малышев. Мне терять нечего!

– Сука!!! – заорал Виктор и замахнулся, с оттяжкой впечатываясь тыльной стороной ладони мне по лицу. – Только попробуй, гадина! Раздавлю! И тебя, и сынка твоего, и всю семейку!

Я не ожидала этого. Не успела сгруппироваться, отчего голова каучуковым мячиком отпружинила и впечаталась в рассохшийся паркет.

Боль ожогом ошпарила! Перед глазами сизый туман расплылся, в ушах шумело море, а дышать стало так невыносимо! Я не могла сопротивляться, сил просто не осталось, вяло билась ногами, уже перестав контролировать слёзы.

Сквозь пелену ощущала, как гадко и отвратительно Малышев целует шею, он словно нарочно ласкал свои же отметины, радовался, восхищался, заставляя бояться и за себя, и за семью свою.

Слезы бесконечной пеленой текли по лицу, только бы размазать это мгновение, чтобы не запоминать, чтобы забыть! Урод… За что? За что?

Я всегда поддерживала, всегда была рядом, никогда не напрягала его проблемами, никогда не просила денег, не сидела на шее! Хотела быть самостоятельной, достойной уважения, а в итоге лежу на полу под собственным мужем и молю о пощаде…

Как ненормальная гипнотизировала дверь, молясь, чтобы Клавдия уже вернулась с обеда… Она-то не предаст! Она не бросит меня на растерзание этому монстру, который так долго прятался за личиной приличного мужа.

И Бог явно услышал мои молитвы! Дверь распахнулась, являя мощную фигуру, сначала застывшую в проёме, а после молнией рванувшая в нашу сторону.

Но это была не Клавдия…

Глава 9

– Опять ты? – взревел Добрынин, срывая с меня мужа, как щенка дворового. И столько силы было в этом движении, что он сам растерялся. Малышев даже отпор дать не успел, кубарем выкатился из переговорной, рассыпая мат, которого я никогда от него не слышала.