Люб умирал долго. Орсана говорила: не волк парня укусил, а оборотень. Но то была глупость, ибо ходящие в ночи боятся дневного света. Однако против страшной раны не помогали ни отвары, ни настои, ни заговоры. Айлиша сидела возле брата и гладила его по горячему потному лбу. Лишь в эти мгновения становилось ему будто бы легче, взгляд яснел. Но старания её пропали впусте. В жилу парень не пошёл.

Отец, отчаявшись, заколол телёнка. Горячей чистой кровью животного кропили захворавшего и дом, прося Хранителей отвести злой недуг. Однако то ли Хранители не услышали мольбу, то ли телёнок показался им слишком тощим, но Люб умер. Лицом он был чёрен, а изувеченная рука смердела так, как не смердят трое суток пролежавшие на жаре мертвецы.

Упокоевал брата Айлиши старый колдун. Вкладывал в искусанные посиневшие уста ясеневый оберег, подвязывал подбородок тряпицей, творил заклинания. Айлиша смотрела на это и об одном только думала: умей она лечить, знай, что нужно делать, Люб не умер бы. А ещё поняла тогда с ужасом: сколько вот таких Любов хоронят из году в год по другим деревням и весям, сколько жён, матерей и дочерей заходятся от горьких слёз. И помочь им некому. Стало в тот миг девочке горько-горько, и такой гнев разгорелся в груди, что она сама себе удивилась.

Оттого теперь в Цитадели Айлиша упрямо училась грамоте, письму и счёту. Оттого вставала затемно раньше друзей и читала старые свитки, царапала писа́лом^[53] по бересте мудрёные названия незнакомых трав, которые не могла затвердить с первого раза. А потом носила эти записки в холщовом мешочке и, едва выдавалась свободной хоть четверть оборота^[54], перечитывала их, шевеля губами.

Всё это не тяготило будущую лекарку. Ей было интересно учиться. Иным, чтобы запомнить заговор, несколько оборотов требовалось, а ей – только раз услышать. И сборы делала она быстрее прочих, без подсказок, не ошибаясь и не путаясь.

За это Майрико выделяла ученицу из прочих: раньше всех дала Айлише одеяние целителя и уже стала брать с собой на лекарскую делянку, разбитую у подножья башни. Ох и отличалась эта делянка от той, что обихаживала старая Орсана! Ни одного оберега не нашла здесь Айлиша. Ни одна привеска не раскачивалась на ветках, отгоняя зло. Даже пчёлы не залетали сюда! Однако травы росли на диво густо, а цвели буйно, дурманя терпким ароматом. Как же так-то?

Наставница на это ответила:

– Всё в своё время узнаешь. Знания ещё четыре года перенимать. Ты покуда и сотой доли не ведаешь.

Послушница в душе только ахнула: стало быть, наука её вся впереди? И сердце сладко затрепетало от предвкушения. До глубокой осени будущая целительница пропадала то на делянке, то в лесу близ Цитадели. Иногда ей казалось, будто сами травы узнают её, льнут к рукам, ласкаясь. Ни колючий шиповник, ни злая крапива, ни острый осот не чинили ей боли, не оставляли ни царапин, ни волдырей, ни порезов.

В первую зиму своего послушания Айлиша училась делать настойки и целебные взвары. Сколько раз тогда к ней приходили измученный перхотой Тамир или Лесана с безобразными кровоподтёками на теле – не счесть. И хотя Майрико строго-настрого запрещала выученикам лекарствовать, Айлиша на свой страх выносила под рубахой то кувшинец со снадобьем, то травки для отваров или припарок. И поймана ни разу не была.

А ещё… Ещё крефф учила послушницу готовить мази и притирки, от которых волосы становились нежнее шёлка, а тело белее ландыша. Умоешь лицо особым настоем – кожа делается гладкой, чистой, едва не сияет.

Словно в подтверждение этих дум, луч скупого осеннего солнца упал на руку замечтавшейся над охапкой сушёных трав юной целительницы. И в этот миг она впервые заметила, как изменились её руки: пропали мозоли и трещинки, не стало с детства привычных и будто въевшихся в кожу цыпок, а прежде грубые от деревенской работы длани сделались мягкими, нежными, словно никогда не знали тяжкого труда, не держали ни рубеля, ни серпа, ни вил. Как эта рука отличается от руки Лесаны! У той костяшки пальцев вечно сбиты, а кожа от запястий до плеч черна от синяков. Иной раз синяки темнеют даже на скулах. Про Тамира и вовсе говорить боязно.

Кидая вороватые взгляды на переодевающегося парня, Айлиша частенько видела на его спине следы кнута. Но он не жаловался и никогда не просил облегчить боль.

А сколько раз лекарка слышала, как Лесана украдкой всхлипывала по ночам, пряча лицо в тощем сеннике? Отчего она плакала? Айлиша стеснялась спрашивать. Раз не рассказывает, значит, не хочет. Как тут подступишься? Оно ведь и так понятно: нелегко ей одной среди парней. Да и Клесх зол в учении: у него всякая вина виновата, спуску не даёт. Оттого ли стала подруга молчаливой и угрюмой, а взгляд её временами был такой колючий?

От этих мыслей больно ёкнуло сердце. Позабыв про травы, целительница уставилась в пустоту. Как же до сего дня не замечала, глупая, сколь сильно её жизнь отличается от жизни друзей?! Ведь наставница ни разу не то что не ударила, но и слова худого не сказала!

Айлиша закрыла лицо ладонями и замерла. Ей вдруг сделалось невыносимо стыдно перед Тамиром и Лесаной. Вроде бы и нет её вины в происходящем. Но сердце не обманешь. Вины хоть и нет, но ведь и заслуги тоже. А ну попади она на обучение к такому, как Клесх? Смогла бы молча терпеть?

Девушка выглянула в узкое оконце, надеясь, что солнечное тепло разгонит мрачные мысли. Увы. Вместо этого она увидела, как во дворе к столбу для наказаний привязывают одетого в серое платье нескладного парня. Из колдунов. Знать, или Лашта, или Донатос лютуют. Сейчас пороть будут, как пару седмиц назад Лесану.

Целительница по сию пору помнила безжалостный свист кнута, извивающееся полунагое тело и вспухающие борозды на белой спине. А ночью, сдерживая слёзы, юная лекарка выхаживала подругу. К целителям идти Клесх Лесане запретил. Сказал: так лучше запомнится. Куда уж лучше?! Она в голос бы кричала, не догадайся Тамир ей в зубы сложенную вчетверо холстину сунуть. Да и ту едва не прогрызла.

Как кляла Айлиша жестокосердного креффа, который запретил даром снять боль! Но всё равно не удержалась: легко, не касаясь изувеченной кожи, провела руками, рассылая по телу несчастной подруги не целительство даже, а сон. А потом они с Тамиром всю ночь, не смыкая глаз, меняли на воспалённой спине Лесаны холстины с отварами.

Так почему же всё это забывалось, едва Айлиша оказывалась в башне среди трав и настоек? От этих мыслей стало муторно. Даже горечь во рту разлилась, будто полыни съела. Лекарка встрепенулась. Разогнать чёрную тоску можно лишь работой. И снова её руки проворно запорхали над ворохом трав, раскладывая их по холщовым мешочкам. Скорей бы всё доделать, вернуться в родную каморку и нынче же спросить друзей: отчего те никогда не рассказывают, как идёт их учёба, а только слушают её болтовню?

Вот и всё. Можно уходить. Айлиша смахнула со стола сор и заторопилась вон из башни. Сегодня тут, вопреки обыкновению, задерживаться не хотелось. Хлопнула за спиной тяжёлая дверь. Послушница направилась прочь, подгоняемая поселившимися в голове беспокойными мыслями.

После яркой солнечной кладовой на узкой лестнице оказалось неожиданно темно. Девушка осторожно спускалась, нащупывая ногой каждую следующую ступеньку: мало ли кто чего по дурости оставить мог. В прошлый раз недотёпа какой-то ушат забыл… Эх и летела тогда она! Хорошо, ещё каким-то чудом зацепилась за факельное кольцо в стене. А ушат ещё долго громыхал, покуда не разбился где-то в самом низу.

Пока целительница вспоминала злосчастный ушат и ждала, когда глаза наконец-то обвыкнутся в темноте, её выставленная вперёд ладонь наткнулась на неожиданную преграду. Девушка пискнула, едва не потеряв равновесие, но тут же две сильных руки стиснули её стан и удержали на месте.

– Спасибо, что в глаз не ткнула, – отозвалась темнота мужским голосом, и у Айлиши обмерло сердце.

Ихтор. Обезображенный целитель, который расспрашивал их с Лесаной по приезде в Цитадель. Век бы его не видать! И ведь почти не встречались все эти месяцы. А тут на тебе, угораздило!

– Ой! – Девушка испуганно отдёрнула руку. – Прости…

Но мужчина, вопреки чаяниям, её не отпустил.

– Прощаю. – Он усмехнулся. – Что ж светец-то не взяла?

– Забыла, – прошептала послушница.

Она и вправду постоянно забывала светец. Ленилась разжигать его, а потом нести с собой. Факелы в башне летом не жгли. А узких оконец на лестнице было всего два: одно на самом верху, другое внизу.

– Дрожишь-то чего? – поинтересовался обережник.

Выученицу бросило в жар. Её глаза, наконец, свыклись с темнотой, которая сделалась теперь всего лишь серым полумраком. А в этом полумраке обезображенное лицо собеседника казалось уродливой личиной.

– Замёрзла. – Девушка уставилась под ноги, про себя моля Хранителей, чтобы этот Встрешник её, наконец, отпустил.

Куда там! Крефф схватил послушницу за подбородок, вынуждая смотреть на себя.

– Кровь первая упала у тебя? – спросил он, сверля девушку пронзительным взглядом единственного глаза.

Айлиша порадовалась, что полумрак скрывает её запылавшие щёки. Мужчина стоял лишь на пару ступенек ниже, в росте они сейчас были равны, и его обезображенное лицо оказалось так близко, что хотелось зажмуриться от отвращения.

Сердце бешено колотилось в груди! Почему он её не отпускает?

Целитель смотрел задумчиво и не спешил убирать руку от лица юной лекарки. Та шумно сглотнула, надеясь, что крефф не заметит её смятения. Ихтор же размышлял о чём-то своём. Он задумчиво провёл по нижней губе девушки большим пальцем и спросил:

– Что молчишь? Боишься меня, что ли?

От его спокойного, ровного голоса, а самое главное, от страха перед прямым вопросом, на который следовало дать ответ, у Айлиши подкосились ноги.

– Не было у меня ещё красок, – выдохнула она. – И не боюсь я, просто… Просто спешу. Крефф ждёт.

Её брови изломились, а в носу защипало, потому что к горлу подступили слёзы. Сейчас уличит во лжи и прикажет выпороть.

Однако Ихтор улыбнулся грустно, но вместе с тем насмешливо и сказал негромко:

– Ну, беги, раз ждёт. Только под ноги гляди.

Пользуясь дозволением, Айлиша припустила вниз.

Хвати у перепуганной, взволнованной девушки умишка оглянуться назад – даже в полумраке она увидела бы, с какой затаённой нежностью смотрит ей вслед крефф. Как проводит пальцем теперь уже по своим губам, словно завершает поцелуй, который между ним и юной послушницей так и не случился.

Айлиша с грохотом захлопнула за собой дверь в каморку и без сил привалилась спиной к створке. Уняв бешено колотящееся сердце, она упала на колени рядом с сундуком, рывком подняла тяжёлую крышку. Весь нехитрый скарб полетел на пол. Утирочная холстина, как назло, лежала в самом низу! Айлиша схватила её и побежала в мыльню. Там долго с остервенением тёрлась лыковым мочалом, пытаясь отскоблить с нежной кожи невидимую, но столь остро осязаемую грязь, оставшуюся от прикосновений одноглазого мучителя. Тело уже горело, но сколько ни переводи на него мыльного корня да горячей воды, всё одно казалось липким, измаранным. Стоя в клубах пара, девушка не заметила, как в мыльню заглянула Нурлиса.

– Ты чего это, дурища, удумала: посередь дня в лоханке плескаться? – сварливая бабка глядела сурово.

– Запачкалась, – неловко прикрываясь растрёпанным лыком, прошептала лекарка.

– Кто ж тебя запачкал-то? – пробубнила старуха и, не обращая внимания на купальщицу, принялась наводить в мыльне порядок: выстраивать в стопки лохани, возить мокрой тряпкой по осклизлым полкам.

– Никто, – пробормотала девушка.

– Мне-то не ври. По глазам вижу, что обидели. А ну, говори, кто облапил, не то Майрико приведу, чтобы видела, как ты от урока отлыниваешь.

– Урок я весь справила. Зови, ежели хочешь, – с тихим упрямством ответила Айлиша и отвернулась от назойливой карги.