* * *

Лесана проснулась чуть свет. Будто Встрешник в бок толкнул, не дав понежиться да насладиться покоем. Едва слышно потрескивая, горела лучина. Дарина хлопотала у печи. Оставалось лишь гадать, как изловчалась она отодвигать печную заслонку, подкладывать дрова да переставлять с места на место горшки так беззвучно, что ни единый громкий звук не нарушал тишину.

На лавке сопел Эльха, натянув одеяло на самые уши. Мерно дышала Клёна, намаявшаяся накануне. Спал, уткнувшись лицом в сенник, Клесх.

Дарина подошла к его лавке, осторожно опустилась на краешек и, едва касаясь, погладила пепельную макушку креффа. В этой ласке было столько затаённой нежности, столько любви, что у Лесаны дрогнуло сердце. Ей стало жаль эту красивую, но одинокую женщину.

Вчера, досадуя на лукавство наставника, послушница совсем не подумала о хозяйке дома, которая выбрала нелёгкую долю, впустила в свою жизнь воя Цитадели и родила ему сына. Дарине же приходится одной его растить, вести хозяйство, ночами ложиться в пустую холодную постель, а в помощь по дому зазывать соседей или дальнюю родню, которые за спиной у неё всяко перешёптываются, мол, стала полюбовницей заезжему мужику. А он захочет – явится, захочет – уедет. И нет ему дела ни до детей, ни до тяжкой бабьей доли. Завянет вдовушка, так другую сыщет. Мало ли у него их по другим весям?

Не знавшая мыслей гостьи хозяйка дома всё сидела рядом со спящим обережником и гладила его по волосам. Она была счастлива, что тот, кого выбрало сердце, лежит рядом, что можно прикасаться к нему, слушать его дыхание и знать: он цел и невредим, а не сгинул где-то в ночи.

Горькая доля у Дарины. Потому что она знает: однажды Клесх не приедет. И ей приснится мёртвая сорока с переломанными крылья-ми. А может, ничего не приснится. И она будет ждать. Месяц, другой, третий… Будет надеяться, что он где-то в пути. Может быть, станет украдкой плакать, подозревая, что нашёл другую. А может, поймёт: ожидание напрасно. И будет тихо увядать под косыми, неодобрительными или жалостливыми взглядами соседей.

От этих тоскливых мыслей Лесане захотелось бегом убежать в чащу. Лучше уж прыгать с кочки на кочку под дождём, чем о таком думать. Тошно… Девушка села, нарочито громко шурша одеялом. Думала, Дарина не захочет, чтобы гостья видела, как она перебирает волосы креффа. Но женщина обернулась, не отнимая руки от пепельного затылка, и улыбнулась.

– Ты что так рано поднялась? Я только-только кашу поставила.

– Я подожду, – негромко ответила Лесана, всё ещё не понимая простой мудрости Дарины, не догадываясь, что она из тех редких женщин, которые не стыдятся сделанного однажды выбора.

Она любила Клесха, ни от кого не скрываясь. Да, они не были у молельщика, но он был ей мужем, данным Хранителями. Эту правоту не смогли бы поколебать и самые злоязыкие сплетники.

Впрочем, Лесана о том ещё не ведала. Оттого покуда и казалась ей Дарина заслуживающей сострадания.

Короткий негромкий разговор нарушил тишину и разбудил Клёну. Девочка вскинулась на лавке.

– Мы по ягоды-то пойдём? – спросила она, убирая со лба выбившиеся из косы прядки.

– Пойдём.

* * *

Они собирали спелую крупную клюкву в берестяные туески. Молчали долго. Клёна заговорила первой.

– Ты любишь Клесха? – Она спросила это так внезапно, что Лесана опешила.

– Люблю?..

– Да. Ты его любишь?

Выученица прислушалась к себе. Нет, не любит и никогда не любила. По первости восхищалась, благоговела. И впрямь будто бы хотела назваться его. Но с той поры столько воды утекло… Она его не любила, но и чужим не считала. Крефф себе на уме. Такого любить – всё сердце надорвёшь.

– Он мой наставник, – только и ответила Лесана.

Клёна не унялась, отставила в сторону туесок, с жаром продолжила:

– Нет, скажи, вот хоть как-то любишь? Как брата, как отца?

Собеседница помолчала. Как брата? Как отца?

– Не знаю. Я его давно не видала. С осени. И когда уехал, не шибко тосковала… Другого лиха хватало. Не было у меня времени его полюбить. Да и случая тоже.

Девочка сверкнула чёрными глазищами и быстро-быстро заговорила:

– Скажи мне, вот за что такого можно любить? Мама говорит, мол, подрастёшь – поймёшь. А я и нынче знаю, что не пойму! Он приезжает, когда хочет, несколько дней проспит – и был таков! А она ждёт! Когда долго нет, все глаза на дорогу проглядит. Вот зачем он нужен? Жили без него и ещё бы прожили! – в голосе Клёны звенел гнев.

Видать, допрежь побеседовать о Клесхе ей было не с кем: матери не скажешь, Эльхе – тем более, а уж с подружками о таком говорить вовсе совестно. Посему выходило, Лесана стала первой.

Послушница попыталась-таки обелить наставника, хотя, по чести говоря, после его лукавства делать этого вовсе не хотелось.

– Так у него ж сын здесь. И маму твою он любит.

– Сын! – Девочка всплеснула руками, как это делают взрослые. – Да он об нём три весны знать не знал. Сын-то уж подрос, когда этот Встрешник сызнова в нашу весь заявился! Эльхит даже слова «тятя» не говорил! А этот приехал, увидел его во дворе, поднял, как щенка, и глядел долго-долго. Я испугалась, думала, тать какой! Побежала мать из бани кликать, она там рубашонки стирала.

Лесана слушала жадно. Её снедало любопытство: как получилось, что крефф, который говорил ей о невозможности осенённым иметь семью и дом, сам обзавёлся тем и другим?

– Так он не знал?

Клёна сердито бросила в туесок горсть собранных ягод.

– Не знал. И не узнал бы, ежели б Встрешник его сызнова к нам не вынес. После этого чуть не каждый месяц ездить стал. Только толку от него? Сперва спит, потом ест, а там и след простыл.

В голосе девочки звенела обида на мать, на отчима, на жизнь, которая так с ней обошлась.

– Так уж и спит? – усомнилась Лесана, которая не замечала за Клесхом столь вопиющей лености. – Всеми днями?

– Ну… – Клёна замялась. – Не прям уж всеми. Но первые сутки как подстреленный!

Лесана не выдержала и рассмеялась. Клёна сперва посмотрела на неё сердито, а потом неуверенно улыбнулась и через миг тоже звонко захохотала. Они смеялись долго, и это словно бы на короткий срок сняло с душ обеих гложущую обиду.

– У мамы доля горькая, – потом сказала девочка серьёзно. – Её дядька в закуп отдал, когда родители померли. Семья у них большая была, да и у дяди немалая. Вот он старших-то се́стринниц^[23] взял и свёз в город. Маму к гончару в подмастерья, а сестёр её полотёркой да судомойкой на постоялые дворы. Они в первую же весну сгинули, лихоманка задушила. Мама одна осталась. До пятнадцати вёсен работала, старалась, все жилы из себя тянула, научилась даже горшки раскрашивать. А как в шестнадцать выкупилась, в весь воротилась. Дядя, чтобы лишний рот не кормить, замуж её отдал. Батя хороший, добрый был. Но умер, ещё когда мама меня носила. Утоп. Без него она мыкалась. А потом в нашу весь Клесх приехал. Говорила: увидал её у ворот во вдовьем покрывале с кринкой в руках, остановился, спросил, мол, молоком угостишь, хозяюшка? У нас одна коза тощая и была. Ею только кормились. А вот ему почто молоко? Ехал бы к старосте да упился тем молоком клятый. Нет, к нам потащился!

Девочка простодушно досадовала, рассуждая о непонятном ей, но столь очевидном для Лесаны.

– Я мала была, того не помню. А может, у дядьёв гостила. А потом он уехал, а мама в сне́жник Эльхита родила. Нарочно его так назвала… Именем этаким, чтоб на отцово похоже было. – Клёна поджала губы и закончила: – Нам и без Клесха твоего живётся ладом… Вот зачем он ездит? Всю душу вымотал…

Она запросто говорила взрослые речи и взрослые слова, не понимая, впрочем, их смысла. А её собеседнице как раз всё было ясно. Остановился как-то крефф у пригожей вдовушки на несколько ночей. Эка невидаль! А вдовушка прижила младенчика. Дело тоже, по чести сказать, не диковинное. Другое чудно́, что крефф, когда сызнова в весь попал, опять к вдовушке наведался и, увидев мальчонку, не сгинул вместе с утренним туманом прочь, а остался.

Теперь Лесане многое стало ясно. Как сделалась ясна и обида Клёны, жалевшей мать и не сумевшей принять отчима. Девочка любила брата, хотела ему и себе настоящего отца, опору и защитника, а не такого, который дома бывает наездами.

Домой воротились к полудню, как раз к пробуждению креффа и обещанным блинам. Дарина слишком долго и старательно восхищалась всего-то двум принесённым туескам клюквы. Лесана поняла: мать делает всё, чтобы дочь не чувствовала себя лишней или обделённой лаской. Потому-то Клёне досталось немало похвал и ни одного попрёка. Но, справедливости ради, попрёков она и не заслуживала, уж очень серьёзной и основательной была.

Эльхит при отце вёл себя смирно, а Клёна со степенным достоинством старалась быть приветливой и покладистой, но всё одно казалась суровой. Нет, ревности в сердце девочки не было. Но досада на Клесха, хоть и тщательно скрываемая, жила у неё в душе. И Лесана знала: крефф прекрасно всё понимает.

Они пробыли в веси седмицу. Отоспались, отъелись. Наставник всякий свободный оборот проводил с сыном. Им было интересно друг с другом. Клесх вовсе не тяготился непоседливым мальчуганом, которого видел довольно редко и который мог бы сильно его утомлять.

Лесане крефф дал полную свободу, ни в чём её не стеснял и ничего не требовал. Словно не было в их жизни Цитадели. Словно оба были обычными людьми, волею обстоятельств вынужденными путешествовать и отдыхать вместе.

Уезжали они ранним утром. Клёна была весела и разговорчива. Вот только, глядя на Лесану, грустнела. Они подружились. Настолько, насколько могли подружиться простодушная девочка с угрюмой девкой-воем.

Лесана боялась проводов, думала, что Дарина начнёт плакать, а в воздухе будет витать горькое предвестие разлуки. Нет. Хозяйка собрала обережникам снеди в дорогу, наставляя Клесха, что, как и в какой черёд следует есть, чтобы не испортилось. Она хлопотала, суетилась, забывая то одно, то другое, смеялась над собой и награждала лёгкими подзатыльниками лезущего со всех сторон разом Эльху.

Когда поклажа была собрана, а кони осёдланы и взнузданы, пришёл черёд прощаться. Эльхит вдруг бесславно разревелся, размазывая по щекам слёзы. Мигом посуровевшая Клёна увела его в избу, на прощание помахав Лесане и отчиму рукой.

Дарина не проронила ни слезинки, не висла на шее, не причитала, не уговаривала, только обняла мужа перед воротами и сказала:

– Ты девочку береги, не обижай.

– Её обидишь… – Клесх отмахнулся, рывком забросил себя в седло. Потом свесился, крепко поцеловал жену и произнёс: – Теперь к концу ве́треня жди. Не раньше.

Она с улыбкой кивнула.

– Хоть к концу ве́треня, хоть к началу студенника́. Езжай уж, а то смеркается…

Обережник усмехнулся и направил коня со двора.

– Лесана, ты сердца не держи на него^[24], – обернувшись к девушке, сказала вовсе неожиданное Дарина.

– За что? – опешила послушница.

– Он никому ничего сроду не объясняет. Всё молчком. Всё исподволь. Недоверчивый. Но тому причин много. А зла он никогда не сделает. Ни зла, ни подлости. Мира в пути.

– Мира в дому, – отозвалась Лесана, потрясённо глядя на собеседницу.

Как угадала хозяйка маленького уютного дома, какие мысли и обиды снедали девушку все эти дни? Сие осталось тайной. Однако Лесана ехала из веси, упрямо кусая губы и собираясь высказать Клесху всё, что накопилось в ней за эти дни.

Глава 8

– Ты говорил: осенённым не положено иметь семью и дом, – пересушенным хриплым голосом начала девушка, глядя на дорогу и не решаясь смотреть на креффа. – А сам, сам…

– Я говорил?

От прохладного удивления в его голосе послушница встрепенулась.

– Говорил!

Клесх задумался, словно перебирая в памяти все их разговоры.

– Не припомню такого…

– Тогда, в северной башне…