Эх, не вовремя Встрешник принёс вестника. Только вон хлысты заготовили, работа в разгаре. А теперь бросай всё и беги. Но дело старосты насельнику Цитадели почёт и уважение оказать, обогреть, накормить, дать роздых, да лошадь переменить, ежели потребуется. Всё это промелькнуло в голове у Неруна, покуда он отряжал внучка бежать до дому с наказом топить баню и накрывать на стол.

* * *

После просторных мылен Цитадели баня казалась тесной, душной и тёмной. Париться Лесане не хотелось, поэтому она распахнула дверь, плеснула в ушат воды, пошарила по осклизлым лавкам, ища мыльный корень. А молодшая всё возилась в предбаннике, раздевалась да расплетала косу. Вот скрипнули мокрые половицы под лёгкими шагами, и сзади раздалось громкое: «Ой!»

Стояна вошла в баню и теперь с неприкрытым ужасом смотрела на сестру.

– Чего ты? – Лесана обернулась.

Стёшка подошла, кончиками дрожащих пальцев нерешительно коснулась уродливого шрама на спине старшей.

– Да не бойся, – мягко сказала обережница. – Зажило уж. Давно не болит. Это мне упырь на память оставил, чтоб навек запомнила: нежити спину казать нельзя.

– Как же вытерпела ты… – В синих глазах, обрамлённых длинными ресницами, заблестели слёзы.

– От такого не умирают. – Лесана пожала плечами и начала намыливать стриженую голову.

– Давай помогу, – сунулась Стояна.

– Не надо. – Старшая отстранилась. – Я уж сама. Привыкла.

Стёшка покорно отступила, прижав руки к высокой полной груди. У Лесаны сжалось сердце. Какая же она красивая! Стройная, юная, нежная. И волосы тяжёлой волной до самых колен… Старшая Юрдоновна опустила голову в ушат с водой, силясь заглушить внезапно нахлынувшую тоску.

А Стояна неуверенно натирала мыльным корнем лыковое мочало и старалась не глядеть на сестру. Смущалась. Лесана была поджарая, словно переярок, а её похожие на ремни мышцы при малейшем движении двигались, отчего казалась она похожей на мужика. И вроде была она девкой с грудью, бёдрами, да только… Ничего от девки, кроме естества, и не имела будто. От такой, пожалуй, стрела, как от камня отскочит. И нож соскользнёт, не поранив. Подумала так Стояна, да тут же краем глаза заметила рубцы старых ран и усовестилась.

Ещё размышляла молодшая о том, что вот намоются они, и сестрица вновь облачится в порты и рубаху. Как за ворота-то с ней показаться? Сраму-то… И сызнова стыд затопил её душу.

* * *

Нерун шикнул на детвору, толпившуюся возле забора Остриковых, зашёл во двор и тут же увидел, как из бани выходят парень и девка. Да не просто парень – вой Цитадели, и не просто девка – Стояна.

У старого кузнеца потемнело в глазах. Не бывало допрежь, чтобы осенённые портили девок. Да ещё средь бела дня. На глазах почитай всей веси! Он уже набрал было в грудь воздуху, чтобы усовестить бесстыдника, но чужин метнул в него пронзительный предостерегающий взгляд, и староста подавился собственным гневом.

– Здрав будь, дядька Нерун. – Молодшая Острикова поклонилась.

Обережник поясницу гнуть, само собой, не стал. А деревенский голова отчего-то растерялся и застыл, разглядывая незнакомца. Высокий, прямой. Не богатырь. Кость тонкая, плечи – узкие, но сразу видно – вдарит, зубов не соберёшь. Цену себе явно знает. Взгляд синих глаз тяжёлый. Что-то промелькнуло в памяти… Вроде девчонка у Остриковых тоже синеглазая была. Нешто вправду она?

– Лесана? – спросил Нерун, по сей миг сомневаясь, что этот парень – старшая дочь Юрдона.

– Она самая, – последовал спокойный ответ. – Не признал, что ли?

Староста пропустил мимо ушей, что Лесана не назвал его дядькой. Сердце сжала тревога. Чего Хранителей обманывать – радовался кузнец, когда крефф увёз девку Острикову из Невежи. Не пара она Мируте была. Семья – голь перекатная, приданого никакого, всего добра – коса русая. За пять вёсен Нерун и думать про Лесану забыл, а она вот воротилась. Ну как прознает, что нарочно он медлил со сватовством? Ну как мстить надумает? Не гляди, что в порты обрядилась да волосы состригла, умишко-то бабий остался… А у Мируты жена на сносях, дочь подра-стает. Спаси Хранители от гнева невесты обиженной да к тому же осенённой. Весь род под корень изведёт! И управы не сыщешь. Ежели только напомнить ей, что не чужие они люди, соотчичи всё ж. Да и прабабки их с Юрдоном вроде по родству кровные были…

Лесана понаблюдала за хмурившимся старостой и внезапно поняла, какие думы его тяготят. Ей сделалось смешно. Нешто он и впрямь решил, что она по Мируте по сей день убивается? Ну не дурак ли?

– Идём в дом. Грамоту отдам.

Ей захотелось, чтоб Нерун побыстрее ушёл. Не нравился его взгляд. Опасливый и одновременно неприязненный. Эдак на увечных глядят. Противно-то как.

Видать, их заметили. Иначе с чего бы родители встречали на пороге? Мать с отцом по обычаю поклонились старосте и неодоб-рительно покосились на старшую дочь. Одёжу она надела свежую, но всё одно мужицкую. Хорошо хоть меч за спину не приладила, только нож у пояса оставила. А про почтение и вовсе позабыла будто.

Мать утвердила на столе кринку с квасом и утянула Стояну, чтоб она не слышала и не видела, как сестрица родная деревенского голову почётом обносит.

Отец завёл разговор о Неруновом житье-бытье: как валят лес, как дела в кузне, не болеют ли внуки, здорова ли сноха непраздная? А Лесане пуще неволи не хотелось сидеть в душной избе да разводить трёп по чину. В конец устав от порожней болтовни, она спросила:

– Ты, отец, не забыл, зачем староста пожаловал?

Юрдон дёрнулся. Он-то не забыл, но не по порядку это. Вперёд о насущном расспросить надо, о ближних справиться, а уж потом к делу переходить. Да и зазорно, что дочь, немужняя даже, может его, отца, главу семьи, перебить, а он и слова поперёк не скажи. Но, видать, в Цитадели всё иначе. Обережнице не возразишь.

Лесана тем временем протянула старосте грамоту. Нерун чинно развернул её и уставился в ровные письмена. Читать он не умел, но знак Цитадели – оттиснутая на деревянной привеске сорока – был известен каждому. Для пущей важности пошевелив губами, староста бережно свернул грамотку и убрал за пазуху.

– Всё понял, что написано. Иль прочесть?

Лесана знала – в Невежи грамотеев не было.

– Ты письмена разумеешь? – ахнули мужики.

– Выучили, – сухо ответила девушка.

Юрдон хотел было спросить, зачем девке этакие знания, но вспомнил, что по приезде всякий насельник Цитадели внимательно изучал хранящиеся в веси свитки. А иной раз и пометки в них делал. Вот и прежде чем увезти Лесану, крефф тоже что-то нацарапал в старой грамоте. Пёс его знает что. Спрашивать побоялись. Раз пишет, знамо дело, надо зачем-то. А уж зачем – не ихнего ума дело.

– Там говорится, что отныне обережники за надоби будут взимать с Невежи лишь половину платы, – сказала девушка.

Нерун смутился и заторопился уйти. Он уже направлялся к двери, когда в спину донеслось:

– Староста, ничего не позабыл?

Кузнец оглянулся и застыл под ледяным взглядом. Не девки, которую знал семнадцать вёсен, а незнакомого ратоборца. Не было в том взгляде ни гнева, ни обиды, только сила. Да такая, что волей-неволей сломаешься. Вот и он сломался, поклонился до земли, от всей веси благодаря Лесану за выслуженную по́том и кровью поблажку в уплате.

– Ступай, Нерун, да помни: нынче ты меня, Лесану Острикову, благодарил за то, что не сдохла в крепости, науку постигая. А завтра ты по обычаю на всю весь гульбище устроишь, чтоб Хранителей возблагодарить за то, что осенённого дали поселению.

Отец только сглотнул, а стоявшая в сенях мать выронила кринку с молоком.

Глава 5

Незнамо какой оборот Лесана ворочалась с боку на бок, но сон всё не шёл. Сколько раз она, устраиваясь на ночь в лесу или в своём покойчике в Цитадели, мечтала, как отдохнёт в родном доме на мягком сеннике, в тепле и неге, а теперь вот мается, словно бесприютная. Блазнилось, только долетит голова до подушки – и будет такова. Но на дворе уже глухая ночь, а веки не тяжелеют, и мысли текут своим чередом. Почему так? Почему Лесана мгновенно засыпала и под дождём, и в лютый мороз, и трясясь в седле, и в шалаше из лапника, а в отчем доме замучилась вертеться? Закоптелый потолок, что ли, давит? Или мешает въевшийся в брёвна запах щей? А может, дело в сверчке, который трещит за печкой? Или это мать, тихонько вздыхая, гонит от дочери дрёму?

Лесане было жарко, душно, тошно. Рядом, прижавшись горячим телом, спала Стояна. Допрежь они всегда ложились вместе, но за пять вёсен старшая привыкла спать одна, и нынешнее соседство мешало. Да что там Стояна! Мешало всё!

На соседних лавках сопели Руська и Елька. Меньшой сестрице сравнялось тринадцать вёсен, её теперь отпускали с под-ругами в лес. Там она и пропадала, собирая поздние сморчки, когда приехала старшая. Воротилась лишь к обеду. Выросла тихоня, вытянулась. Лесану дичилась. А ведь, казалось бы, помнить должна…

Через заволочённые окна доносился убаюкивающий шум леса. А в избе на разные лады шелестело дыхание спящих, навевало тоскливые мысли. Лесане вдруг нестерпимо захотелось услышать не это сопение, а шорох ветра в кронах деревьев, увидеть не чёрный потолок, а звёздное небо, лежать не на лавке, а на земле, как бывало во времена странствий с Клесхом, вдохнуть полной грудью свежий ночной воздух.

Проворочавшись ещё с оборот, девушка сняла с плеча тяжёлую горячую руку сестры, неслышно выбралась из-под одеяла и, прихватив меч, который привыкла везде носить с собой, шагнула в сени. Там сняла с гвоздя отцовский тулуп, достала из перемётной сумы войлок и вышла из дома.

В лицо ударили запахи леса, росы, трав и земли. На мгновенье стало жалко спавших за крепкими дверьми людей. Ведь они не знали, какой опьяняющей бывает ночь. Лесана хотела было воротиться и разбудить хоть Стояну, позвать её с собой. Но что-то подсказывало: не поймёт, лишь перепугается до смерти.

Подойдя к старой яблоне, Лесана очертила её обережным кругом, расстелила войлок, положила под руку нож, рядом устроила меч, улеглась и тут же заснула.

* * *

Нынешней ночью маялась без сна не только старшая Юрдоновна. Руська ворочался на своей лавке, отчаянно грезя о мече сестры. Мальчишка почти не помнил Лесану – слишком мал был, когда крефф её забрал. В памяти нет-нет да всплывали смутные воспоминания, но ни лица, ни голоса сестры в них не сохранилось. Помнил, как спать укладывала и укутывала одеялом. Помнил, как умывала и чесала частым гребнем, несмотря на вопли и слёзы. Помнил, как гладила по пухлым коленкам, когда под утро забирался к ней на лавку досыпать.

Мать поперву часто старшую вспоминала. Всё убивалась по ней. А уж какие слёзы горючие лила, когда съездила проведать дочь в Цитадели… И поныне блазнились те рыдания. Руська тогда всё понять не мог: отчего плачут по живой, как по умершей? Не понял и по сей день. Напротив, увидев нынче Лесану, ощутил восторг и… зависть. Ему бы вот так войти в избу: в чёрной одёже, опоясанной ремнём, с мечом за спиной! Чтобы каждая собака видела: вой воротился! Защитник! Гроза ходящих!

Пуще прочего хотелось хоть одним глазком поглазеть на меч сестры. Ребятня окрестная завидовала мальчонке: с настоящим ратоборцем, пусть и девкой, под одной крышей живёт! А ещё стращали, будто оружие обережников зачаровано и чужаку, ежели без спросу сунется, может даже руку отрубить. Но Руська россказням этаким не верил. Потому лежал на лавке и старательно боролся со сном, который как назло мешал дожидаться. Да ещё сестра никак не засыпала, словно медведь в берлоге ворочалась. Чего ей неймётся? Он вон еле-еле глаза открытыми держит. А Елька рядом так сладко сопит…

И что в исходе? Зря пыжился! За бока себя щипал, сон прогоняя… Лесана встала да из избы вышла. С мечом вместе! Вот куда её Встрешник понёс?

Мальчишка тихонько поднялся следом. Половицы тут же предательски заскрипели. Руська тихо выругался. Как же она так бесшумно прошмыгнула? По воздуху, что ль, перелетела? Он в родной избе одиннадцать вёсен живёт, а шуму наделал, будто на телеге проехал.