Переменная её близости (страница 13)
Он вернулся к кровати, сел, сжал голову руками. Всё происходящее имело смысл только в логике сновидения, но на вкус и запах, на холод простыней и шероховатость подушки – всё было слишком реальным. На миг захотелось закричать, нарушить эту вылизанную до блеска гармонию, но сил не было. Вместо крика из горла вырвался сиплый шёпот:
– Что за чёрт…
Дверь в этот момент открылась плавно, будто у неё был встроенный датчик драматургии. В проёме возник мужчина в ливрее – настолько типичный, что Леонид даже не удивился: сдержанная улыбка, в руках серебряный поднос с конвертом.
– Леонид Сергеевич, – сказал мужчина, не заходя в комнату, – вам просили передать приглашение на вечерний раут. – Он поклонился, поставил поднос на край столика и закрыл дверь тем же выверенным щелчком.
Леонид взял конверт, не сразу решившись открыть. На лицевой стороне аккуратным женским почерком было выведено: «Приглашение на презентацию новой книги. 19:00. Гранд-зал». Он усмехнулся: конечно, новая книга – только не та, о которой он мечтал, и не так, как мечтал. Ему стало вдруг противно от того, насколько эта реальность была нарочно правильной – будто кто-то, разыгрывая его биографию, решил сэкономить на интриге и вычистил из жизни все ошибки.
Он вскрыл конверт. Внутри лежала напечатанная на толстом кремовом картоне программа: вначале коктейль, затем краткая речь, потом вопросы из зала, после – ужин на десять персон, чей список указан отдельно. В списке он сразу нашёл имя «Веры Сергеевны Полётовой»: жирным шрифтом, как будто это она – центр притяжения, а не он.
Леонид бросил приглашение на стол, долго смотрел на него, как на улику. Потом встал и начал шарить по шкафам: искал одежду – не ту, в которой проснулся, а что-то менее парадное, ближе к реальному себе. В шкафу висело несколько костюмов, один другого безупречнее, но ни один не казался своим. Он выбрал серый, надел белую рубашку и, застёгивая пуговицы, вдруг поймал себя на том, что всё это – чужое, но сидит идеально.
Он пошёл к зеркалу. Там – всё тот же, уже одетый, с аккуратно приглаженными волосами и накрахмаленным воротником. На руке часы с той самой аббревиатурой, на мизинце – странное кольцо, которое, кажется, всегда было ему не по размеру. Он попробовал улыбнуться, но лицо не поддалось: вместо улыбки вышла лёгкая гримаса, как если бы кто-то пересказал ему пошлый анекдот, а он не решился оскорбить собеседника.
В этот момент в коридоре послышались голоса. Сначала женский – резкий, затем теплеющий, будто её привычка спорить сменилась усталостью соглашаться. Потом мужской, совсем другой: с налётом официоза и привычки командовать. Он понял: за дверью его ждёт генеральная репетиция новой жизни.
Он сел на край кровати, ещё раз прокрутил детали: фотографии, имена детей, даже программу ужина. Всё совпадало, всё было выстроено в логичную, но иную ветку судьбы. Он вспомнил: в детстве бабушка часто говорила: «Если долго смотреть в зеркало, обязательно увидишь там кого-то лишнего». Он усмехнулся про себя: вот он – лишний, наконец материализовавшийся в собственной судьбе.
Леонид глубоко вдохнул, поправил манжеты, взял из ящика две запонки: на одной – «Л», на другой – «П». Пальцы вдруг замёрзли, стали деревянными, но он всё равно заставил себя довести процедуру до конца. Сжал кулаки, поднялся, шагнул к двери.
В этот миг дошло: это он сам, своими решениями, построил этот мир. Каждая мелочь, каждая неловкая реплика, каждое упущенное желание – всё сложилось в такой номер-люкс, где даже воздух калиброван под чью-то чужую норму. Он вспомнил лицо девушки с фотографии – с той самой твёрдой, красивой челюстью – и понял: в этом мире для него теперь всё решено. И только он сам мог решить, будет ли существовать по-настоящему или продолжит играть чужую роль.
Он вышел из номера, хлопнув дверью чуть громче, чем следовало, – просто чтобы проверить, что всё ещё способен делать выбор.
В фойе гудело, как улей, только вместо пчёл – литературные работники, критики и те, кто всегда был статистом в любых обстоятельствах. Всё пространство метропольского зала – с его обшитыми дубом панелями и колоннами, отполированными до абсурда – напоминало раскрашенную декорацию театра, где ни один актёр не верит в своё ремесло, но всё равно играет, потому что платят не по таланту, а по времени пребывания на сцене.
Леонид шагнул внутрь и первым делом увидел собственное лицо – на баннере у входа, на программках, на экране у сцены, где кто-то из организаторов уже собрал слайд-шоу из его студенческих снимков. Рядом, сжав его руку так, что пальцы немели, стояла Вера. Она казалась даже выше, чем он её помнил: фигура в деловом костюме, прямые плечи, волосы стянуты в тугой пучок, лицо – идеально безэмоциональное, но в уголках губ пряталась знакомая ирония, как у человека, который заранее знает все развязки.
– Держись, – прошептала она, склонившись к его уху. – Ты главный сегодня, не забывай.
Он хотел ответить, что всё это ошибка, что ему не по себе даже от собственного имени, но не успел: кто-то из организаторов хлопнул в ладоши, зал мгновенно смолк и повернулся к ним. Тут же – вспышки, шелест шаркающих ног, разомлевшее тепло амфитеатра, где воздух насыщен не кислородом, а смесью парфюма, шампанского и чужих победных речей.
Вера тянула его через зал, будто на верёвке, уверенно, с хищной грацией женщины, для которой каждый жест – часть системы управления реальностью. Он заметил, что за ними идут ещё двое: девушка лет двадцати пяти – с копной густых волос и лицом без подростковых признаков; и юноша чуть старше двадцати, выше Леонида ростом, но походка у него сдержанная, почти испуганная.
Девушка держалась ровно, но глаза бегали по сторонам, высматривая угрозы, поддержку, интерес. Юноша вглядывался в пол, но, когда взгляды всё же пересеклись, Леонид ощутил короткое, почти физическое совпадение: в этом взгляде было что-то своё, кровное, но не подконтрольное.
– Папа, – сказала девушка, натянуто улыбаясь. – Садимся сюда, да?
Голос её был твёрдый, чуть выше, чем у матери, но с теми же пружинами в интонации, что и у Веры.
Он кивнул, не найдя ничего подходящего для ответа.
В первом ряду для них уже были приготовлены кресла: на спинках – таблички с фамилиями, не оставляющие места для путаницы. Леонид машинально посмотрел на остальные ряды – каждый был забит до предела, и в каждом втором – знакомое лицо: критики с лбами, как у сапёров; писатели, из которых половину он не мог вспомнить по фамилии; бывшие сокурсники, уже в статусе важных людей, у которых время расписано по минутам и даже улыбаться они разучились без внутреннего таймера.
Аплодисменты раздались не сразу: сначала пошёл глухой шёпот, потом кто-то хлопнул в ладоши, и в миг зал взорвался – не от души, а, скорее, по сигналу, который кто-то невидимый отдал из-за кулис. Шум был вязким, как кисель: в нём было больше зависти и усталости, чем настоящего одобрения, но Вера в этот момент развернулась к Леониду и посмотрела так, что он на секунду поверил: сегодня он действительно кто-то.
– Твоя очередь, – прошептала она, снова сдавив его руку.
Ведущий – из тех, кто делает карьеру не на харизме, а на идеальной имитации интонации Первого канала, – громко произнёс в микрофон:
– Дамы и господа! Для вас сегодня – лауреат премии, автор нового, ожидаемого романа, человек, благодаря которому мы все снова можем поверить в силу слова…
И дальше – пауза, ритуальная, чтобы дать время вспомнить, кто здесь главный.
– Леонид Сергеевич Полётов!
Он услышал своё имя как диагноз. Чужой голос, чужая интонация, чужой зал – и только Вера рядом, настоящая, жёсткая, как гвоздь в деревянной раме. Он встал, не замечая, как костюм стягивает плечи, подошёл к микрофону. Зал внезапно стал беззвучным: даже воздух будто впал в ступор, ожидая, что он сейчас сделает нечто сверхординарное.
Он не готовился к этой речи. Точнее, готовился, но каждое слово, заготовленное в уме, испарилось, как только он почувствовал электричество взгляда Веры и холодные глаза дочери с первого ряда.
Он оглядел зал: лица размыты, ряды сплетены в единую массу. Даже люстры, залитые светом, сливались в реку свечения. Всё это казалось избыточным, как сцена из голливудского фильма, где декораторы переборщили с бюджетом.
Он заговорил, но голос был чужой: ниже, чем обычно, и почему-то с хрипотцой, которую раньше не замечал.
– Я не знаю, зачем нужны такие вечера, – начал он, и сразу в зале повисла пауза: кто-то решил, что это шутка, но никто не осмелился рассмеяться. – Может, затем, чтобы напоминать себе: мы живём не поодиночке, а в симфонии чужих ожиданий.
Он посмотрел на жену – та слегка кивнула, будто сигнализируя: всё идёт по плану.
– Я хочу поблагодарить всех, кто сделал этот вечер возможным. Прежде всего – мою семью, которая терпела меня много лет. Верочку, – он подчеркнул, глядя прямо на жену, – и наших детей, которые, несмотря на все мои недостатки, сумели вырасти лучше меня.
Вера заулыбалась, но в её глазах отражался расчёт, будто она заранее просчитывала реакцию аудитории.
– Я долго думал, о чём писать новый роман. Хотелось уйти от банальных тем, не повторять себя, но, как выяснилось, даже если пишешь о будущем, всё равно повторяешь старое. В каждом из нас сидит неистребимая память, и чем больше стараешься её избежать, тем плотнее она сжимает горло.
Он видел, как по залу пробежала лёгкая волна: кто-то заёрзал, кто-то придвинулся ближе, кто-то проверил телефон – делая вид, что слушает, а на самом деле просто ждал момента, когда можно уйти.
– Я не верю в пафос, – продолжил Леонид. – Но верю в силу честного разговора. Если вы сегодня услышите хоть одно слово, которое покажется вам важным, – считайте, я не зря здесь стоял.
Он закончил фразу чуть раньше, чем принято на подобных мероприятиях, и сразу раздались аплодисменты – густые, почти плотные, но в них уже не было злобы, только усталость и признание: да, он достоин. Или, по крайней мере, уже не смешно его в этом упрекать.
Вера встала, обняла его публично – жёстко, крепко, так, что на секунду он не мог дышать. Потом повела обратно к креслу, и только тогда он увидел, что в зале их дети улыбаются не по обязанности, а, кажется, вполне честно.
– Неплохо, – сказала Вера на ухо, когда они сели обратно. – Только не слишком ли скромно?
Он не стал возражать, а просто смотрел в зал, где уже другие люди брали слово, где их жизни мелькали на экране, как трейлеры к чужим фильмам. Всё это казалось ему оторванным от реальности: каждое слово, каждый жест, даже антракт между тостами.
Шампанское лилось рекой, все вокруг поднимали бокалы, но он не чувствовал ни вкуса, ни опьянения. И с каждым новым тостом, каждым повтором собственной фамилии, в груди росло чувство: всё это – не его заслуга, а чей-то хорошо выстроенный сценарий, где даже дети, даже жена – персонажи, расписанные по партиям.
В какой-то момент он поймал взгляд дочери: та смотрела на него с улыбкой, в которой было меньше любви, чем хотелось бы, но больше понимания, чем он мог ожидать.
– Ты устал? – спросила Вера тихо, не для окружающих, только для него.
– Нет, – ответил он. – Просто пытаюсь вспомнить, где в этой жизни я был настоящим.
Она не рассердилась. Только пожала плечами:
– Это твоя проблема, Лёня. Ты всегда слишком много думал о подлинном, вместо того чтобы просто жить.
Он не ответил – не потому, что не мог, а потому, что любой ответ теперь был бы лишним.
Зал постепенно переходил к неформальному застолью. Вокруг звучали разговоры, смех, хлопки бокалов, и только Леонид, несмотря на этот шум, чувствовал себя отрезанным от мира. Вера иногда бросала на него быстрые взгляды – не столько с упрёком, сколько по привычке контролировать происходящее.
Он заметил: даже здесь, на пике карьеры, он остался чужим для самого себя. Да, у него была семья, книга, аплодисменты, даже место в первом ряду – но всё это в итоге было пустым, если не ощущать на вкус ни одного момента.