Он попытался налить себе шампанского, но рука дрожала. Тогда просто поставил бокал на стол, смотрел, как пузырьки медленно поднимаются вверх, и думал: может, если очень долго ждать, они растворят даже самое плотное одиночество.

Вечер был в разгаре, а он всё не мог отделаться от чувства, что ему здесь не место. Ощущение усиливалось, когда он смотрел на Веру: она сияла, улыбалась, одобряла каждый его жест, но в её глазах было что-то, чего он не умел расшифровывать. Может быть, это и была настоящая любовь: держать мужа под руку, даже если тот сам не знает, кем стал.

Он поймал себя на желании встать, выйти из зала, уехать на другой конец города и больше никогда не возвращаться – не к аплодисментам, не к этим фамильярным тостам, не к роли, которую ему придумали.

Но потом вспомнил: за дверью этого вечера для него больше ничего не осталось.

Он остался сидеть. И только когда в зале притушили свет для следующего выступающего, позволил себе закрыть глаза. Если очень постараться, можно было услышать за этим фоном самого себя – настоящего, потерянного где-то между строк.

Утро в «Метрополе» начиналось с шёпота девушек с бейджиками, на которых чёрным шрифтом было выделено: «Пресс-служба». За каждым столом, выложенным под агатовое стекло, – по два журналиста: один работал лицом, другой – диктофоном. В воздухе пахло свежим кофе, бумагой и пластиком табличек с фамилиями присутствующих. В центре, под светом, к которому обычно поджаривают цыплят-гриль, сидел он – Полётов, герой вчерашнего вечера, теперь уже не лауреат, а просто источник новостного контента.

– Расскажите, как родилась идея романа, – первым выстрелил мужчина из «Литературной газеты», с лицом бухгалтера и пальцами, короткими, как стихи позднего Есенина.

– Из тоски, – ответил Леонид, не дожидаясь, пока тот успеет что-то дописать. – Всё хорошее, как правило, рождается из неё. Ну или из нечаянного удовольствия.

Второй вопрос сыпанулся сразу, из угла:

– А правда ли, что прототип героини – ваша жена?

В этот момент Леонид впервые за утро посмотрел на Веру. Она сидела чуть в стороне, как глава наблюдательного совета: строгий пиджак, руки скрещены, взгляд сосредоточен на ручке, которой она медленно постукивала по столу.

– Если в романе есть кто-то живой, значит, он не может быть только прототипом, – сказал он. – Там, внутри, они становятся самостоятельнее, чем все мы вместе взятые.

– С какими трудностями сталкиваетесь, когда работаете над такими глубокими темами? – не унималась журналистка из модного глянца, в обтягивающем джемпере, с голосом, в котором привычно звучала скука.

– Трудности всегда одни и те же, – парировал он. – Чем ближе подходишь к правде, тем чаще хочется сбежать. Иногда даже из собственной квартиры.

Журналисты кивали. Некоторые фиксировали не слова, а интонации: им нужно было не содержание, а способ подачи – коротко, броско, чтобы залетело в заголовок.

В какой-то момент он поймал себя на том, что говорит не вслух, а на автомате, а мозг уже давно выключился из диалога и плывёт по инерции: по полированному столу, по потолку с лепниной, по лицам, которые всё ближе превращались в одинаковую маску слушателя.

Тут он заметил в третьем ряду девушку. Она отличалась от остальных: одета не вычурно, волосы убраны, лицо – спокойное, без намёка на театральность. Ручка висела над блокнотом, но она почти не писала, а смотрела внимательно, как смотрят на человека, который вот-вот скажет что-то, способное изменить ход пресс-конференции.

Он поймал её взгляд, и в этот момент кто-то из коллег в первом ряду раздражённо шепнул:

– Вон, Лерка из «Вестника», готовься, сейчас опять что-нибудь закатит.

Девушка не моргнула, не смутилась: просто подняла руку, и её голос разрезал туман утренней усталости.

– Вы говорите, что ваши персонажи живут сами по себе, – сказала она, чуть хрипло. – Но ваш герой, по сути, отказывается от истинной любви в обмен на комфорт и безопасность. Вы считаете, что это честная сделка?

В зале зашуршали, кто-то даже захлопал: вопрос был не про книгу, а про автора – и это сразу сделало воздух плотнее, чем обычно бывает на пресс-конференциях.

Леонид молчал дольше, чем требовал протокол. Он смотрел на девушку и видел в её лице что-то удивительно знакомое: не черты, не манеру держаться, а само ожидание – его знал, наверное, только он сам.

– Вы, кажется, говорите о себе, – медленно проговорил он, не отводя взгляда.

Девушка улыбнулась, но не отступила:

– Я спрашиваю вас.

Он вдруг почувствовал, как уходит тяжесть из затылка, и начал говорить честно – без трюков, без попытки уйти в аллегории.

– Если бы мне предложили выбрать между великой любовью и уютной стабильностью, я бы, наверное, выбрал первое. Но проблема в том, что, когда любишь по-настоящему, нет никакой гарантии, что это не закончится катастрофой.

Он посмотрел в зал – теперь уже только для того, чтобы увидеть, как меняется реакция.

– Мой герой ошибся, – продолжил Леонид. – Он решил, что страх утраты сильнее самой любви. И потерял всё сразу.

– Вы считаете, что это трусость? – не отступала девушка.

– Нет, – ответил он. – Это честность. По крайней мере, в тот момент жизни, когда другой выбор невозможен.

Пауза была длинной. В этот момент казалось, что остальные журналисты исчезли, и весь зал сузился до этого мини-дуэта.

– А вы сами никогда не жалели о таком выборе? – спросила она.

Вера бросила на него короткий взгляд, в котором читалась настороженность.

– Нет, – сказал Леонид, – но иногда просыпаюсь по ночам и думаю: а что, если..?

В зале кто-то тихо фыркнул, кто-то даже записал эту фразу в блокнот. Девушка, напротив, не записывала: она смотрела на него всё с той же настойчивостью, в которой не было ни капли наигранного интереса.

– Спасибо, – сказала она, и голос её теперь был мягче, – я получила ответ.

Он кивнул, и только тогда понял, что за эти три минуты диалога он вернул себе часть самого себя, того, что обычно теряется в потоках интервью и светских раутов.

Следующие вопросы были уже не в счёт: их задавали для галочки, ответы рождались по инерции, и даже кофе в чашке остывал незаметно для всех. Леонид ещё пару раз искал взглядом девушку из третьего ряда, но теперь она только улыбалась и больше не перебивала.

Когда пресс-конференция закончилась, Вера подошла к нему и тихо сказала:

– Очень убедительно, Лёня. Ты снова смог всех убедить, что не играешь.

Он не стал спорить: не имело смысла объяснять, что последние пять минут он действительно жил, а не изображал.

В этот момент он увидел у двери девушку-журналиста. Она стояла в тени, накинув на плечи лёгкое пальто, и, встретив его взгляд, просто кивнула. В этом кивке было и одобрение, и вызов, и что-то ещё – возможно, приглашение сыграть одну партию не по сценарию.

Леонид вдруг понял, что хотел бы узнать, как её зовут. Но почему-то знал: если настанет нужный момент, она сама ему это скажет.

После пресс-конференции воздух в фойе стал легче, будто кто-то выключил компрессор, подававший в помещение смесь кислорода и социальной тревожности. Люди постепенно расходились, одни шли в буфет, другие – договаривались о «внепрограммных» интервью, кто-то просто пересаживался поближе к стенам, чтобы отсидеться до сигнала «все свободны».

Леонид стоял у окна, смотрел, как за стеклом размытые силуэты редких прохожих спешат вдоль фасада гостиницы. Он только что заметил, что на улице начался дождь: то ли морось, то ли просто ветер гонял воду по карнизам, но в любом случае – погода идеальная для того, чтобы не возвращаться домой как можно дольше.

Он почти не заметил, как рядом с ним оказалась девушка из третьего ряда. Только по лёгкому запаху чернил и чему-то ещё, очень личному – может быть, дешёвому лаку для волос или, наоборот, старой бумаге – он понял, что она уже здесь.

– Можно пару вопросов – не для публикации? – спросила она.

Голос был спокойный, даже чуть усталый, как у человека, который привык к отказам и теперь не надеется на чудо.

– Вам, Лера, всё можно, – сказал он. – Меня еще никто не разжаловал.

Она улыбнулась, на этот раз без театральности: просто по-человечески, широко, без опаски за то, как будет выглядеть в чужих глазах.

– Тогда честно: почему вы решили вернуться именно с этим романом?

– Скучал по скандалам, – отшутился он. – И потом, у меня нет другого способа объяснять себе собственные поступки. Я всегда лучше сочинял, чем разбирался в реальной жизни.

– Не верю, – Лера покачала головой. – По-моему, вы как раз всё прекрасно понимаете. Просто притворяетесь.

Он хотел возразить, но не стал: было ясно – она не из тех, кто ценит излишнюю скромность.

– А если по-настоящему? – спросил он. – Для себя?

– Для себя… – она задумалась, глядя на отражение в окне. – Хочется понять, можно ли не бояться ошибок – даже если за это расплатишься.

Он не ожидал такого поворота, но именно в этот момент почувствовал к ней не симпатию, а уважение. Будто она вытащила его на разговор, в котором не было ни одного дежурного слова.

– Вы ведь знали, что ваш вопрос на конференции заденет всех? – спросил он.

– А вы знали, что ответите честно? – парировала она, и в этот момент между ними возникла микроскопическая пауза, в которой уложилось больше смысла, чем в целой пресс-конференции.

Он смотрел на Леру, пытался найти в её лице знакомые штрихи: то ли прошлых студенток, то ли утраченных возможностей, то ли просто зеркальное отражение своих же старых заблуждений.

– У вас всегда такой подход к героям? – спросил он, – или только к живым?

– К живым сложнее, – сказала она. – У вас есть шанс перечитать свой текст. А у нас – только угадывать, что будет в следующей главе.

– Давайте договоримся: если я напишу продолжение, вы будете первым редактором, – сказал он и протянул руку.

Она пожала её крепко, без жеманства, и тут же отпустила, будто рукопожатие – формальность, а главное уже сказано.

– Если честно, – сказала Лера чуть тише, – я давно хотела познакомиться. Просто всё время ждала, что вы окажетесь другим. Более циничным или более отстранённым.

– А я вас боялся, – признался он. – После вчерашней пресс-анкеты мне сказали, что вы «самая опасная девушка в московской журналистике».

– Тогда бояться уже поздно, – в голосе Леры мелькнула смешинка. – Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас.

– Или для вас, – усмехнулся он.

Они стояли, не отрываясь друг от друга, будто пытались разглядеть в отражении не лица, а остатки собственной прежней жизни.

В этот момент у Леонида зазвонил телефон. Он медленно достал его из кармана, глянул на экран: «Вера». Сбросил звонок без раздумий.

Лера всё видела, но не прокомментировала.

– Знаете, – сказала она вдруг, – вчера, когда вы вышли на сцену, все ждали чего-то особенного. Вы не подвели, но и не сыграли на публику. Это редкость. Обычно все разочаровывают.

– А вы? Часто разочаровываетесь?

– Иногда, – призналась она. – Но только когда слишком много рассчитываю.

Он почувствовал, как их разговор становится опасно близким к личному, но почему-то не хотел его останавливать.

– А теперь ваш вопрос, – сказала Лера. – Хоть один, только честный.

– Вы свободны сегодня вечером?

Вопрос прозвучал неожиданно даже для него самого, но Лера не моргнула.

– У меня интервью с героем, – сказала она. – В десять, в баре при гостинице.

Она достала из сумки визитку, на обороте которой быстрым почерком был написан номер мобильного.