Думаю, ты и так понимаешь, почему история о побеге бабушки Мяты из человеческого плена считается в нашей норе одной из самых захватывающих на свете. Раньше она была моей любимой – до тех пор, пока историей не стало наше с Люцерной приключение с бабушкиным гребешком с золотой стрекозой. Как же долго мне пришлось ждать, прежде чем я смогла её рассказать.

Как бы то ни было, однажды из-за этого гребешка – и злобного нрава Василька – безмятежный вечер на Молочайном лугу пошёл белке под хвост.

4

С того дня, как Василёк съел яйцо малиновки, прошла примерно неделя, а моя сестра Люцерна опять была наказана. За что – даже не имеет значения, она вечно попадала в какие-то неприятности.

У тебя, наверное, есть такие знакомые среди людей?

Люцерна вечно просыпает. Вечно теряет счёт времени. Вечно опаздывает на занятия. Вечно забывает выучить урок. Её лапки вечно в пыли и грязи. Рассказывая свои истории, она путается в словах и то и дело теряет мысль.

В тот день бабушка Мята пришла в корневую комнату послушать наши выступления. Воздух был тихим и тёплым. Думаю, мама была довольна, что ничего не отвлекало нас от учёбы жужжанием, щебетом или сладким дуновением.

Как обычно, она вызвала Люцерну последней. Кажется, в то утро сестра поведала нам историю о булыжнике, который волшебным образом превратился в кролика, но решил, что лучше уж было остаться булыжником. Мама не могла скрыть раздосадованного вздоха.

– Ты выступаешь перед полной комнатой кроликов, – напомнила она. – Почему мы должны сопереживать твоему герою?

– У тебя неповторимый слог, Люцерна, – сказала бабушка Мята и, смягчив свои слова ласковой улыбкой, добавила: – Но мне показалось, что на этот раз в твоей истории не было правды.

– Ладно. – Люцерна пожала плечами. – Просто камни вроде бы довольны тем, что они камни.

Бабушка усмехнулась:

– Продолжай упражняться.

Мама сказала, что ужинать Люцерна будет только после того, как доработает свою историю.

Провозившись с работой над ошибками, она опоздала на ужин. Мои братья и сёстры уже возвращались в нору, когда вышла Люцерна, и я осталась на лужайке составить ей компанию. Дождливые весенние дни остались позади, пришло тепло, и повсюду зацвёл пахучий белый клевер. К счастью, люди не срезали эту вкуснятину под корешок, когда косили траву.

Я поглощала любимое лакомство, когда заметила какое-то движение со стороны леса. Что-то дёргалось и металось из стороны в сторону – что-то живое, но не похожее ни на одно известное мне животное. В теле этого существа было что-то странное и неестественное. Я приподнялась на задних лапах, неподвижно, как статуя, застыла на лужайке и свистом подозвала Люцерну.

– Береги свою жизнь, – сказала я, – и возвращайся в нору.

Раздался призыв о помощи.

Голос звучал по-беличьи. Я заколебалась, но в следующее мгновение диковинное чудище стремглав пронеслось через луг и выскочило на лужайке прямо перед нами.

Я узнала двух белок, хотя их имена были мне незнакомы. Самец и самка, брат и сестра. Их хвосты слиплись. Когда оба бежали вперёд, у них ещё кое-как получалось, но, когда кто-то один начинал тянуть в другом направлении, второй сбивался с ног, а потом поднимался и тянул в противоположную сторону.

– Сосновая смола! – воскликнула самка. – Нам ни за что не распутаться! Прошу, помогите нам!

– Вам больно? – спросила Люцерна.

Самка попыталась высвободить свой хвост, но узел, казалось, только туже затянулся. Самец залился горючими слезами.

– Ужасно, ужасно больно, – ответила самка.

Мне стало их жалко, но белки не были норными животными. Мы не должны были им помогать. Я думала, как бы так осторожно посочуствовать им и побыстрее улизнуть в нору, пока несчастные создания не привлекли внимание проголодавшейся лисы или совы.

– А ваши родители не могут вас распутать? – спросила я из вежливости. – Или, может, кто-нибудь из ваших братьев или сестёр?

– Пусть возьмут одну из наших расчёсок!

Разозлившись на Люцерну за такую беспечность, я чуть не накричала на неё, но вовремя прикусила язык.

– Не думаю, что…

– Что такое расчёска? – спросила белка.

– Сейчас принесу! – Люцерна шмыгнула в нору.

Мы с белками переглянулись. Самец перестал реветь и теперь только тихо хныкал.

– Меня зовут Инка, – сказала самка после минутного молчания. – А его – Твен.

– Э-э… А меня – Тыковка. – Я посмотрела в небо. – Может быть, спрячемся?

Мы нырнули под куст остролиста. Белки не переставали дёргаться и рыть когтями землю. Мама рассказывала нам о грызунах, а также о чуме и инфекциях, но я старалась не думать об этом. Наконец Люцерна выбежала из норы, держа что-то в зубах.

Кто бы мог подумать! Это был стрекозиный гребень бабушки Мяты.

– Ты что, с ума сошла? – прошипела я, когда она присоединилась к нам.

– У неффо шамые оштрые жубья, – ответила она, криво ухмыляясь.

– Ладно. Тогда дай мне. – Я выхватила у неё гребешок. Парикмахер из Люцерны был такой же никудышный, как и рассказчик.

Пока белки стонали от боли, я принялась распутывать слипшуюся шерсть, прохаживаясь по ней зубьями расчёски. Смола была липкой, и я выдирала больше шерсти, чем распутывала, но мало-помалу хвосты отделялись друг от друга. Большой ком смолы был похож на янтарный камешек, я принялась орудовать зубцами по обе стороны от него. Наконец волоски беличьей шерсти поддались, и камешек отделился. Сначала белки не могли пошевелиться из-за боли. Их мордочки исказили страдальческие гримасы, а глаза были плотно зажмурены. Люцерна запрыгала взад-вперёд, гладя их лапки.

Но когда они наконец открыли глаза и замахали освобождёнными хвостиками, я была довольна собой. Мордочка Инки расплылась в улыбке.

– Мы свободны, свободны, свободны! – восклицала она. – У тебя получилось!

Почувствовав свободу, Твен принялся носиться по лужайке, взбираясь на стволы деревьев и вовсю размахивая своим немного полысевшим хвостом.

Запыхавшись, он вернулся под куст остролиста и, к нашему с Люцерной изумлению, расцеловал нас в щёки. Прикосновение существа другого вида оказалось приятным и лишь самую малость пугающим. Но этот бельчонок был очень милым созданием.

– Хороша вещица, таково моё мнение.

Этот голос я бы узнала из тысячи. Люцерна замерла. Белки бросились наутёк, будто ужаленные осами.

Василёк приземлился у куста остролиста и сложил крылья.

– Два кролика, две белки и стрекоза – вот так компания. А меня почему не пригласили?

Никогда раньше я не видела Василька так близко. Его глаза походили на волчью ягоду. Клюв – на острый шип. Оперение было такого насыщенного, неестественного оттенка, что он казался вымышленным персонажем из бабушкиных историй.

Он стоял перед нашей норой, загораживая вход. Я не знала, что он сделает, если мы попытаемся обогнуть его. Меня никогда раньше не клевали. Вот поэтому мама и бабушка советовали нам использовать наш молочай, быть тише воды, ниже травы и не соваться в дела других животных.

– Мы как раз собирались домой, Василёк, – сказала я, надеясь, что мой голос не дрожит слишком сильно.

Он пропустил мои слова мимо ушей.

– Это что же, кролики прячут у себя сокровища? А ну, дай сюда.

Бабушкин гребешок лежал на траве у моих лап. Мы с Люцерной переглянулись. Я не знала, что хуже: быть заклёванной или позволить Васильку украсть гребешок. Ведь как бы я ни приукрасила свой рассказ, мама непременно наказала бы меня вместе с моей нерадивой сестрой.

– Извини, но это принадлежит нашей бабушке, – храбро заявила Люцерна. – Нам нельзя отдавать его в чужие лапы.

– Значит, с белками делиться можно, а со мной нельзя, – гаркнул Василёк. – Несправедливо получается, таково моё мнение! – Юрко, как змея, он метнулся к гребню, зажал его клювом, расправил крылья и взлетел на шпалеру. Он был рядом с гнездом малиновок, и меня бросило в дрожь, когда я вспомнила об их яйце.

Не удостоив гнездо вниманием, Василёк раскрыл клюв, и гребешок упал на одну из деревянных реек. Гребешок качнулся и замер, мерцая в лучах заходящего солнца.

– Посмотрим, как теперь ваша бабушка станет чесать свою красивую шёрстку. – Он запрокинул голову и гортанно рассмеялся, а после вспорхнул со шпалеры и скрылся в кронах деревьев.

5

Я постараюсь рассказать продолжение этой истории так, чтобы ты не подумала, будто я хвастаюсь. Ты, наверное, переживаешь, что мы с Люцерной потеряли гребешок раз и навсегда. Или думаешь, что если он к нам и вернулся, то по воле случая: может, порыв ветра сдул со шпалеры, а может, Матушка или Отец Перволёт смахнули его на землю своими крыльями.

Но представь себе: это я, Тыковка, в одиночку провернула опасную операцию по вызволению гребешка из решетчатого плена!

Ты спрашиваешь, как это я набралась смелости? Ну, слушай. Она родилась из моего праведного негодования. Можешь даже не спрашивать у взрослых, что это значит, я сама сейчас всё тебе объясню. Выражение «праведное негодование» означает то особое негодование, которое ты испытываешь, когда точно знаешь, что правда на твоей стороне, а кто-то другой поступает плохо. Я даже не подозревала, что умею праведно негодовать, пока Василёк не выронил бабушкин гребешок из своего гадкого клюва и меня не начала жечь одна-единственная мысль: Васильку не должна сойти с крыльев очередная подлость.

Знаешь ли ты, что кролики умеют лазить по оградам? Да, мы, конечно, не белки, но способны на это, особенно в детстве. Если не веришь мне на слово, попробуй обнести кусты ежевики в вашем саду обычной проволочной сеткой. А я посмотрю.

– Люцерна, – скомандовала я, – немедленно возвращайся в нору. Если кто-то заметит, что меня нет, скажи: я поскакала в гости к кузенам. А я пока верну гребешок.

– Ты? – Люцерна вскинула голову. – Но это же так высоко!

– Я постараюсь управиться быстро, ты только прикрой меня.

Люцерна открыла было рот, словно собираясь со мной спорить, но тут же его захлопнула.

– Я в тебя верю, – только и сказала она. – Увидимся дома.

Кивнув мне на прощание, она скрылась в глубине норы.

Теперь ты понимаешь, почему я так люблю эту ходячую катастрофу?

Праведное негодование привело меня прямиком к решетчатой шпалере. Я прыгнула, и мои задние лапки оказались на её нижней рейке, а передние – на следующей. Я прыгнула ещё раз, ловко переместившись на рейку повыше. А потом ещё раз.

На третьей рейке негодование меня покинуло.

Как только я осознала, что творю, колючие веточки в моей голове начали расползаться во все стороны и закручиваться в шипастые вопросительные знаки.

«Что, если снова прилетит Василёк и клюнет меня в открытую спину? Что, если я соскользну, рухну на землю и переломаю себе все косточки? Что, если сова решит полакомиться мною?»

Какой же наивной я была, когда решила, что у меня хватит смелости довести до конца такое рискованное дело!

«Я сделала три прыжка и вернулась обратно» грозило стать худшей историей, когда-либо рассказанной в стенах нашей норы, но это была моя история и моя правда. Я уже готовилась прыгать вниз, когда меня окликнул незнакомый голос.

– Я тебя слышу, шпалерный шпион! Ответь мне: друг ты или враг?

Я вскинула голову. Тоненький, едва различимый голосок раздавался откуда-то сверху. Он звучал приглушённо, словно доносился из-под вороха одуванчикового пуха.

– Кто там? – спросила я. Надо мной было только гнездо малиновок.

– Я – тот, кто страстно алчет дружбы, но трусливо трепещет при мысли о хищниках.

Я окончательно перестала что-либо понимать.

– Никакой я не хищник, если только ты не банан.

– Вот так удача! Я вовсе не банан. Лир Нелёт, к твоим услугам.

Нелёт? Это что-то наподобие Перволётов?

– Так ты малиновка? А ты, случайно, не мог бы сбросить мне вон тот золотой гребешок?

– Увы, мой неизвестный бананолюбивый друг, я не могу покинуть своего гнезда. Придётся тебе продолжить восхождение.

– Я кролик, – сказала я. – Боюсь, у меня ничего не получится.

– О нет, всё непременно получится! Мне уже не терпится увидеть тебя воочию! На какой ты высоте?

– На третьей рейке.