– И что? Моя жена уже не может рожать здоровых детей. Мы уже пытались множество раз. Моя дочь и моя внучка пока справляются с этим гораздо лучше.

– Больной ты ублюдок, – ругается Джеймс, – они же твои… родственники! Ты их совратил и говоришь ещё про какого-то Бога?

Адам отпускает Хлою и подлетает к Джеймсу, которого бьет в лицо со всей силы так, что у Джеймса начинает вытекать кровь из носа.

– Не смей! Даже не вздумай ругаться в присутствии детей и оскорблять меня и Бога!

Джеймс мотает головой, кровь капает с его губ и подбородка на рубашку, а глаза… всё такие же дерзкие, даже сквозь боль.

Я же чувствую, как внутри всё выворачивается от того, что услышала. Грудь сжимает тошнота, голова гудит.

Его внучка. Его дочь. Их дети…

Хлоя не говорит ни слова. Только стоит неподалеку от этого монстра и не двигается.

Ник смотрит на всё это так, будто его душат изнутри. Его глаза почти чёрные, в них не осталось зеленого оттенка, полны мрака, губы плотно сжаты, на скулах играют желваки. Он не издаёт ни слова, но если бы Ник сейчас был свободен, то я уверена, что разорвал бы Адама голыми руками.

Адам выпрямляется, тяжело дыша, и поворачивается ко мне. В его взгляде нет раскаяния, нет стыда. Там только уверенность и какая-то фанатичная гордость.

– Мы продолжаем род. Мы даём жизнь, когда мир сам по себе умирает, – произносит он так, будто объясняет прописную истину глупым детям. – А жертвы защищают нас от гнили. Вы должны понять, что мы не злодеи. Мы избранные.

Джеймс усмехается и сплевывает кровь, после чего говорит:

– Избранные… Да ты просто старый больной ублюдок.

Я бросаю взгляд на Джеймса, не понимая, для чего он нарывается? Нам нужно думать, как выбраться отсюда, а не как вывести ещё больше из себя Адама.

– Приготовьте всё, – он предпочитает в этот раз проигнорировать Джеймса, давая поручение женщине, которая тут же уводит мальчика, скрываясь за дверью. – Возможно, на грани жизни и смерти вы тоже уверуете в Бога и в его миссию.

– А если Бог требует вас, Адам? Вы жертвуете чужими, чтобы сохранить свои шкуры. Может, настоящий грех именно в этом? – это спрашивает Ник.

– Сомнения – это грех. А ты говоришь устами Дьявола.

Я качаю головой, понимая, что он сам себе противоречит. Бог, Дьявол, наказание… Даже понимать его логику не хочу.

Адам тоже уходит, а вслед за ним Хлоя.

Мы остаемся одни.

В воздухе повисает тишина, прерываемая лишь нашим дыханием и сердцебиением.

Взгляд Ника скользит по обстановке, и я вижу, как он обдумывает разные варианты, ищет хотя бы один, тот самый, который поможет нам выбраться.

Джеймс первым нарушает тишину, фыркая и вытирая кровь с губ о плечо:

– Ну вот мы и познакомились не с рейдерами, с чокнутой семейкой. С инцестом, религией и газовой камерой в одном комплекте.

– Джеймс, – произношу я, – сейчас не время для этого.

– А когда, Шоу? Когда нас привяжут к крюкам, как свиные туши? – он усмехается, но в его голосе слышится дрожь, злость и отчаяние. – Лучше я сдохну со словом «ублюдки» на губах, чем в тишине.

Ник поднимает голову. Его глаза всё такие же тёмные, и Джеймс тут же замолкает, но из-за ситуации в целом, а не из-за того, что Ник попросил, скорее приказал.

– Заткнись, – произносит Ник глухо. – Я думаю.

– Думаешь, как выбраться? – спрашиваю тише, чем хотелось.

– Да. Должен быть способ, – отвечает Ник. – Он всегда есть. Вопрос только в том, как.

– Есть идеи, Николас? Не стесняйся, поделись с нами.

Ник снова сталкивается со взглядом Джеймса, и воздух между ними натягивается, как струна. Я же чувствую, как в груди нарастает холод.

К нам возвращаются достаточно быстро. Только Хлоя и Адам вместе с чемоданом и… несколькими чашами. Зачем им чаши? Дверь они оставляют полностью открытой, и так я понимаю, что мы в той комнате, куда вела ещё одна дверь.

Мужчина ставит чемодан на пол и открывает его.

Я сжимаю челюсть, видя, что там. Ножи разных размеров. Ещё нечто напоминающее… колы, только более тонкие, острые и железные. Я бы сказала, что это скорее большие гвозди. И три шприца, каждый наполнен мутной, бледно-жёлтой жидкостью.

Адам берёт один в руки, осматривает на тусклом свету, словно оценивает вино, и с лёгким удовлетворением кивает. Передаёт его Хлое, даже не глядя на неё, а девушка принимает его с дрожащими пальцами, словно это нечто святое.

Мужчина выпрямляется и обводит нас внимательным взглядом.

Останавливается на мне.

– Начнём с самой падшей, – его голос звучит торжественно, будто он объявляет начало молитвы. – Женщина всегда несёт в себе первородный грех. И искупление должно пройти сначала через неё.

– Нет. – Резко роняет Ник, будто выстреливает. Его глаза становятся тёмными, как ночь. – Даже не смейте к ней приближаться. Если кто-то из вас всё-таки подойдет к ней…

– То что? – Адам позволяет себе усмешку, такую… я бы сказала – почти отцовскую. – Ты связан и беспомощен. Бог смотрит, мальчик. Не угрожай, ты смешон.

– Вы реально все больны, – вступает в разговор Джеймс.

Я сжимаю зубы так сильно, что в ушах звенит. Хлоя подходит ближе. В её глазах нет ни ярости, ни жалости. Она просто выполняет приказ. Я пытаюсь отодвинуться, но ничего не выходит.

– Думаете, вас ждет Рай после всего, что вы сделали? – они не услышат от меня мольбы. Не дождутся. – Нет. Вы будете гореть в Аду.

Хлоя спокойно берёт меня за руку, поворачивает её и без единого лишнего движения вонзает иглу в вену.

Острая боль обжигает, и сразу после в тело проникает холодная жидкость.

– Это не больно, – голос Адама звучит мягко, почти ласково. – Это только средство. Лёгкий наркотик. Он сделает тебя покорной. Твои страхи и сомнения растворятся, и ты примешь истину Бога. Ты будешь всё видеть и слышать, даже чувствовать. Но ничего не сможешь сделать.

– Я… убью тебя… – рык Ника напоминает звериный. – Если Шоу пострадает, я убью вас всех. Тебя, Адам, а после твою жалкую семейку. Я нахрен перебью здесь каждого, в том числе и твоих сыновей!

Адам смотрит на него с едва заметной усмешкой, будто эти угрозы его только веселят.

А я уже чувствую, как в голове мутнеет. Сердце бьётся неровно, мысли расплываются. Звуки становятся вязкими, будто слышу их через толщу воды. И самое страшное, вместе со страхом, от которого не получилось отстраниться, приходит странное чувство покоя.

– … Шоу, держись, – голос Джеймса.

Я выдаю кивок, на это сил ещё хватает, но когда хочу посмотреть на него, то сталкиваюсь со взглядом с Ником.

Он напоминает сейчас тот самый, что у него был в детстве.

Там столько ненависти… и голодной тьмы, черноты, которая будто впитывает в себя каждый отблеск света в комнате. Он смотрит на Адама так, словно уже держит его горло в руках. Это не просто ненависть, это больше напоминает обещание. Обещание боли, обещание смерти.

Уголки губ Ника дергаются, словно он сдерживает звериный оскал, и на миг мне кажется, что он больше не человек. Что-то дикое, жестокое в нём всегда было, но сейчас оно выползло наружу почти полностью.

Адам будто чувствует этот взгляд, но не отворачивается. Только хмыкает тихо, едва заметно, будто смотрит на дикого зверя, заключённого в клетку.

– Развяжи ей ноги, – спокойно произносит он.

Хлоя подчиняется без единого вопроса. Она нагибается, и верёвки спадают, освобождая мои ступни.

Пытаюсь заставить свое тело тут же что-то сделать, например, врезать этой твари, что притворялась нормальной, но ничего не выходит.

Она поднимает меня, ведёт к стене, помогая перебирать ногами.

Когда смотрю на крючки, то они кажутся не просто железом. Толстые, ржавые, они торчат из бетона, словно вырваны из кошмарного сна. Настоящие крюки, черт возьми, как в одном фильме ужасов, что я смотрела несколько лет назад с Мэди. Мы никогда с ней не были трусливыми, но тогда визжали так, что моему отцу приходилось несколько раз проверять нас. Всё ли у нас нормально.

Хлоя развязывает мои руки буквально на минуту только для того, чтобы перевести их вперед и снова связать, а затем заставляет поднять их над головой. За верёвки цепляет к одному из крюков.

Я пытаюсь упереться ногами в пол, но знаю, даже если под ними вдруг исчезнет опора, я всё равно не упаду.

Джеймс что-то шепчет сквозь зубы, слова сливаются в единый поток злости и отчаяния. Однако я не могу смотреть ни на него, ни на Ника.

Взгляд цепляется за девушку, что вернулась к чемодану.

Адам, тем временем, берёт мой стул, отодвигает его в сторону, словно ненужный предмет, и сам опускается на него. Этот ублюдок садится с видом человека, наблюдающего за ритуалом, как за чем-то священным.

Хлоя же берёт одну из чаш и ставит её на пол, прямо между моими ногами. Пока я могу только гадать, для чего это. После снова возвращается к чемодану и… опускается на колени, а ее взгляд находит взгляд Адама. Каждое движение девушки медленное, отточенное, словно это не жесты девушки, а обряд.

– Дедушка, – её голос ровный, почтительный. – Позволь мне начать.

И в этот момент у меня из груди вырывается дрожь, потому что я понимаю, она, черт возьми, не играет. Она просит у него дозволения искренне, как дитя просит благословения у святого. Она действительно во всё это верит!

Чертова семья!

Больные.

Чокнутые!

Как можно было настолько тронуться…?!

Внутри меня бушует целый ураган, а на деле – я просто стою, наблюдаю с безучастным видом, словно это не меня подвязали к крюку. Словно это не меня сейчас будут… Будут что?

– Позволяю, – произносит Адам, и Хлоя сразу же берет кол, тот самый, который напоминает гвоздь.

При тусклом освещении он всё равно поблескивает.

Могу лиш сглотнуть слюну и смотреть на то, как Хлоя только приближается.

Надеюсь, что она сдохнет. Не знаю только как, но пусть это случится.

Если Бог есть, то пусть он услышит все мои мысли! Пусть хоть разгневается, мне плевать!

Да.

Я желаю ей этого, того, что она собирается сделать со мной.

Даже если это будет сам Дьявол, сейчас и дальше мне будет всё равно. Кто угодно!!!

Пусть её и всю их семью настигнет кара!

Видимо, мой взгляд всё-таки не такой безучастный и все мои мысли отражаются на лице, потому что ничего произнести я не в состоянии.

Взгляд Хлои меняется, когда она останавливается в шаге от меня, хмурится.

Я даже осознать ничего не успеваю. Замечаю лишь быстрое движение руки девушки и в следующее мгновение чувствую, как лезвие входит в живот, углубляется всё дальше и дальше.

Боль рвёт меня пополам… такая дикая, острая, будто внутри вспыхивает огонь, а мышцы и органы становятся его топливом. Воздух срывается с губ хрипом, я пытаюсь согнуться, но даже пошевелиться не могу.

Только едва вздрагиваю всем телом, словно электрические импульсы проходят через меня.

А ещё я чувствую. Чувствую абсолютно всё и ничего не могу сделать!

Металл входит глубже, и в груди вскипает рвотный спазм. Внутри я захлёбываюсь собственным криком, но по факту из меня вырывается лишь всхлип.

– ШОУ!!! – голос Ника рвёт воздух, срывается на хриплый крик.

Опускаю взгляд и смотрю на то, как Хлоя вытаскивает лезвие металлического кола, окрашенного в цвет моей крови. Рана глубокая, но диаметром лишь дюймов десять, но это не мешает крови вытекать, чтобы постепенно стекать по телу, двигаясь вниз и капая в чашу.

Хлоя втыкает острие кола во второй раз, когда я даже вдохнуть не успеваю и как-то подготовиться. Хотя… как к такому можно подготовиться?

Очередная вспышка боли.

– … не волнуйся, – слышу голос Хлои, – твои органы не задеты. Я знаю это, ведь таков ритуал. Ты должна умереть именно от кровопотери. Через несколько часов ты потеряешь сознание, а уже к вечеру умрешь.