Глава четвертая

Выговор от Роберты Дженкинс, управляющей «Джозефин», – само по себе плохо, но выражение лица Аттикуса, когда я провожаю его к дверям, гораздо хуже. Все восхищение из его взгляда исчезло. Он смотрит на меня как на заключенную.

– У тебя неприятности? – спрашивает он у выхода.

Я пожимаю плечами и с деланым безразличием отвечаю:

– Да нет, у них просто куча правил здесь… Увидимся в понедельник.

И закрываю за ним дверь, пока он не успел спросить, что за правила и почему я тогда согласилась жить в таком месте. Иду в кабинет в дальней части здания, мимо досок с объявлениями о встречах анонимных алкоголиков и услугах психологов, мимо белой магнитной доски, на которой маркером написаны задания по хозяйству.

Вот она, унылая реальность. Вокруг уже не отель «Джозефин», а «Джозефин-хаус», общежитие для временного проживания отбросов системы социального обеспечения – алкоголиков на пути выздоровления, бывших заключенных, освобожденных условно-досрочно (если только это не насильники и сексуальные маньяки), сирот, которые после совершеннолетия лишились опеки – всех, кто остался на обочине жизни и сейчас нуждался в безопасном убежище.

В служебных помещениях за холлом пахнет мелом и концентрированным дезинфицирующим средством, как и в каждом приюте, интернате или исправительном учреждении, в которых я когда-либо была. Я чувствую, как присутствие духа покидает меня, точно падающий на землю воздушный змей, только что летавший на крыльях фантазии вместе с Аттикусом. Все возвращается на привычный уровень, туда, где твое место, шепчет голосок в голове.

Войдя в кабинет, я вижу, что миссис Дженкинс сидит за своим столом, опустив ладони на раскрытую папку перед ней. Второй раз за сегодня сижу перед столом, на котором разложена вся моя жизнь, – только в этот раз папка толще, а Роберта Дженкинс выглядит гораздо строже, чем Кертис Сэдвик. Морщины, появившиеся на лице за десятилетия работы в социальных службах, придают ей выражение терпеливой сдержанности, точно она уже видела всю глупость мира, и мое поведение лишь очередной разочаровывающий пример.

– Агнес Кори, – произносит она мое имя, как судья, выносящий приговор. – Я знаю, что вы не забыли про правило о посторонних людях в «Джозефин». Вы что, сегодня утром проснулись и решили, что устали жить здесь и захотели, чтобы вас выгнали?

– Нет, миссис Дженкинс, – начинаю я знакомый катехизис, который выучила в Вудбридже. – Я не хочу, чтобы меня выгнали из «Джозефин». Я очень благодарна за то, что живу здесь. Мне жаль, что я нарушила правила. Этого больше не повторится.

Она смотрит на меня, прищурившись, пытаясь уловить сарказм. И мне будто снова четырнадцать, я сижу в кабинете надзирателя и меня только что поймали за курением; или мне пятнадцать, и я пыталась незаметно выбраться; или шестнадцать, и меня поймали на побеге. Я выдерживаю ее пристальный взгляд, убрав с лица любые намеки на фальшь. Наконец она раздраженно вздыхает и качает головой.

– Тогда зачем вы это сделали?

Эту часть я не люблю больше всего: когда заставляют заново проходить каждый шаг вплоть до того, где я сбилась с пути, – покаяние, но без тайны исповеди.

– Коллега проводил меня, ему было интересно узнать историю «Джозефин», и я… я просто хотела показать ему, какое это удивительное место – и в прошлом, и сейчас. Я не собиралась вести его в свою комнату или что-то такое, и мы ничего… такого не делали. – Я краснею, вспомнив тот миг, когда лицо Аттикуса было так близко к моему. Он собирался поцеловать меня?

– М-да, – явно скептически произносит миссис Дженкинс. – Так это был урок истории? – Она смотрит в папку на столе и перелистывает страницу. – Так, тут и правда указано, что у вас были хорошие оценки по истории в Вудбридже… и что у вас самой есть история.

Я морально готовлюсь к продолжению. Хотя доступ к делам несовершеннолетних закрыт, мне пришлось подписать бумагу, иначе на место в общежитии «Джозефин» я могла не рассчитывать.

– Хотя вы и были прилежной ученицей, но сбегали шесть раз, – присвистывает она. – Куда вы пытались попасть?

– Не знаю, – вру я. – Просто… сбежать.

– Вам не нравилось в Вудбридже? Я знаю, в таких местах может быть нелегко, но от прошлых жильцов я слышала, что там лучше, чем во многих других.

– Так и есть, – отвечаю я. – Есть места гораздо хуже.

– И вам так там нравилось, что вы решили вернуться туда преподавать после завершения колледжа.

– Да, – подтверждаю я, – они предложили работу, и мне показалось, что так будет проще всего погасить свой студенческий долг и накопить немного денег…

– А потом приехать в большой город и найти работу в… – Она снова смотрит в папку, – в издательстве. Вижу, три месяца назад вы получили работу в издательстве «Гейтхаус», – снова сверившись с папкой, продолжает она. – И как ваши успехи?

Сердце сжимается.

– Сегодня я встречалась с руководителем, и он сказал, что доволен моей работой. Вообще-то я как раз должна читать одну рукопись…

Миссис Дженкинс только хмыкает в ответ: моя попытка сменить тему ее не одурачила.

– И?

– Я дорабатываю следующую неделю, но меня не могут взять в штат только потому, что у компании финансовые трудности и ее может купить другое издательство. Руководитель сказал, что даст мне хорошие рекомендации.

– Так, получается, вам сейчас снова нужно искать работу. Помните, что одно из условий вашего проживания здесь – оплачиваемая работа.

– Я помню, – говорю я. – Аттикус, кому я показывала бальный зал, как раз сказал, что у него есть для меня пара вариантов.

– Что ж, очень мило с его стороны, – замечает она. – Просто скажите ему больше не приходить ночью.

– Скажу, мэм.

Мое «мэм» вызывает у нее кривую улыбку, она закрывает мою папку и, повернувшись на стуле, открывает в стоящем рядом шкафу для хранения документов второй ящик сверху. Он открывается с неприятным металлическим скрежетом, точно голодный зверь, которому не терпится поглотить мои ошибки и грехи, и закрывается с удовлетворенным скрипом, наконец получив их. Я жду, пока миссис Дженкинс начнет подниматься, и тоже встаю. Наморщив лоб, она уточняет:

– Издательство «Гейтхаус» – это не у них вышла та книга, что была так популярна в девяностые? «Секрет Ненастного Перевала»?

– Да, – подтверждаю я. – И до сих пор эта книга продается у них лучше всего.

Я уже жду какого-нибудь пренебрежительного замечания: большинство социальных работников, с которыми я сталкивалась, относились к этой истории не очень хорошо. Но вместо этого миссис Дженкинс одобрительно хмыкает:

– Я прочитала ее три раза, пока жила в Белвью, просто чтобы куда-то сбежать. Передайте этому своему руководителю, что он должен издать продолжение.

Все выходные льет дождь, будто укоряя меня за плохое поведение. Я не выхожу из комнаты, питаясь в основном слабым чаем и консервированным супом из общей кухни. Компанию мне составляют только позвякивание в трубах радиатора и распушивший перья голубь, укрывающийся от дождя на подоконнике. Скорчившись под колючим шерстяным одеялом в университетской толстовке с надписью «САНИ Потсдам», я заканчиваю читать рукопись, которую дала мне Диана. Почти с десяток бесплодных попыток написать рецензию спустя я беру свой старый потрепанный экземпляр «Секрета Ненастного Перевала». Эту книгу дала мне мама, когда я впервые попала в приемную семью – моя приемная мать тогда посмеялась, что подарок «слишком взрослый» для восьмилетнего ребенка, пока я не показала, что могу ее читать. Конечно, могла – я знала ее наизусть. Даже сейчас, проводя пальцами по потрепанной суперобложке и пожелтевшим страницам и гладя фиолетовую ленточку, которую мама оставила как закладку, я слышу, как она читает мне вслух.

Начинается книга довольно просто, с того, что наша героиня, Джен, плывет на пароходе из Нью-Йорка в старинный особняк на реке Гудзон, где ее ждет должность учительницы. Она беспокоится, справится ли с этой ролью. Испытывает и тревогу, и восторг, и ей так не терпится добраться до особняка, что она сбегает из душной каюты корабля и, несмотря на ветер и дождь, стоит на палубе, вглядываясь сквозь туман, чтобы не пропустить первого появления Ненастного Перевала… «Я прижалась к фальшборту, изо всех сил вглядываясь в туман, будто в поисках собственного будущего, и вот, когда корабль обогнул последнюю излучину реки, показалось поместье! Серые камни, словно высеченные из тумана, появились на крутом мысу, как средневековая крепость на страже Перевала. В башне горел единственный огонек – маяк, ведущий нас в порт, в безопасность, или же предупреждая держаться подальше от скал внизу?

Так или иначе, было слишком поздно. Когда корабль подходил к берегу, куда торопил нас прилив, я чувствовала, что этот единственный желтый глаз смотрит на меня. „Я вижу тебя, – будто говорил он. – И теперь ты принадлежишь мне“». Я читала все воскресенье, до поздней ночи – меня затягивало в эту историю так же, как волны неумолимо тянули корабль Джен к берегу, и следом за ней я пришла в величественный готический особняк под названием Ненастный Перевал, которым управлял обаятельный, но властный ректор, Сент-Джеймс. Ученицы Джен были послушными, но странным образом подавленными, точно их отравили фиалки, которые они собирали в теплицах и отправляли по реке в город. Ночью Джен слышит загадочные звуки с чердака, замечает, как девочки перешептываются о призраке по имени Кровавая Бесс – горничной, которая убила хозяина, а затем повесилась, выбросившись из окна башни.

Появляются непонятные знаки: сложенные в узоры камни, засушенные фиалки в ее книгах, трещины в зеркалах и зашифрованные послания, будто выгравированные на окнах. Наконец Джен узнает, что на чердаке держат узницу, девушку по имени Вайолет, которая оказывается незаконнорожденной дочерью Бесс. Когда Джен идет к Сент-Джеймсу и рассказывает ему о том, что узнала, тот настаивает, что девушка унаследовала от матери склонность к жестокости и для ее же безопасности должна находиться под замком на чердаке.

Но Джен, проводя все больше времени с Вайолет, видит, что та умна и что у нее чувствительная и мягкая натура. Вайолет жадно читает все книги, которые приносит ей Джен, сказки о похищенных девушках – «Красавица и чудовище», «Синяя Борода», «Рапунцель», но, когда Джен приносит ей «Джейн Эйр», Вайолет теряет рассудок.

– Я – Берта, – кричит она. – Это я – та сумасшедшая на чердаке!

В приступе слепой ярости Вайолет поджигает дом, и Джен рискует своей жизнью, чтобы спасти ее. Они выбираются на крышу и спускаются по решетке для плюща на землю, но, пробираясь сквозь дым и туман, они слышат лай собак и бегут к утесу. Из тумана появляется Сент-Джеймс, жутко обгоревший и в дикой ярости, и наставляет на них пистолет. Но не успевает выстрелить, видит выступившую из тумана фигуру, кричит «Кровавая Бесс!» – и падает с утеса.

Джен и Вайолет подходят к краю, смотрят вниз и видят на камнях Сент-Джеймса со сломанной шеей.

– Теперь ты свободна, – говорит Джен, повернувшись к Вайолет и протянув руку. Она видит, как Вайолет медлит, все еще боясь уйти из Ненастного Перевала, ее единственного дома.

– Мы свободны, – произносит Вайолет, беря подругу за руку, и они делают шаг с утеса.

Чтобы спуститься по ведущей вниз тропинке, пересечь заросшие болотистые берега, сесть на поезд и начать новую жизнь в городе? Или чтобы броситься вниз, навстречу своей гибели? Фанаты выступали за оба варианта. Вероника ничего не сказала, вместо объяснений закончив загадочным вопросом: «Дорогой читатель, что еще я могу сказать?»

Последние строки я читаю, уже едва различая буквы, и засыпаю под звуки дождя у реки, и снится мне «Секрет Ненастного Перевала».