Нас разделяют не более двух метров, мы стоим и пялимся друг на друга. Вернее, я просто изнемогаю под его пронизывающим взглядом. Я не знаю, что выражает этот взгляд: пренебрежение или чрезмерную требовательность, – так или иначе, у меня бегут мурашки по спине. Я жалею, что надела не связанный бабушкой свитер, а легкую темно-зеленую блузку, на которой заметно каждое пятнышко пота.

Парень сжимает кулаки, и мне на мгновение становится страшно. Неужели сейчас врежет? А если врежет, то за что? Мы с ним раньше не встречались. Я бы его наверняка запомнила.

Сердце трепещет пуще прежнего. Интересно, что бы на это сказала бабушка? Такие мрачные парни, как правило, не в моем вкусе, и вкус мой вряд ли скоро изменится. Я не ищу приключений или мужчин, от которых берет оторопь. И уж точно не ищу сочетания того и другого. Любой девушке известно, что такая смесь взрывоопасна.

– Хейзел? С вами все в порядке? – озабоченно спрашивает Наоми, высунув голову из двери. Она бросает беглый взгляд на незнакомца. – Я решила выглянуть. Уже седьмой час пошел, Алиса вся извертелась от нетерпения.

Я бросаю взгляд на часы. Целых пять минут проторчала здесь как идиотка, а ведь я всегда начинала занятия вовремя. По крайней мере, так было раньше. Но тогда в тесных коридорах не бродили зловещие незнакомцы, буравящие тебя глазами.

– Иду, Наоми!

Прежде чем я успеваю повернуться к парню и спросить его, решил ли он записаться на курс, он молча входит вслед за Наоми в класс. Меня обдает ароматом лосьона для бритья.

Отлично. Ты ведь радовалась новым лицам? Вот тебе новое лицо. Очень даже красивое. Слишком красивое. В комплекте с сердитыми глазами и квадратной умопомрачительной челюстью.

«Возьми себя в руки, Хейзел!» – мысленно одергиваю я себя. Я провожу руками по лицу, напоминаю организму, как важно не забывать дышать, и отправляюсь в класс. Не хватало только отвлекаться на первом же занятии. Я решительно беру себя в руки и приступаю к тому, за что мне платят.

• • •

Целый час мне безумно трудно отвести взгляд от последнего стола в дальнем правом углу комнаты. Именно туда сел парень из коридора и с тех пор не отрывает глаза от крышки стола, словно на ней вырезана великая мудрость. Вообще удивительно, как у меня последние сорок пять минут получалось делать что-то осмысленное. Меня преследует вопрос, что здесь понадобилось этому парню, ведь он явно не желает учиться. Он даже не заглянул в распечатку алфавита жестов, которую я раздала в начале урока, не смотрит на слайды.

Похоже, его интересует только древесный узор на крышке стола. Мне постоянно приходится возвращать себя к реальности, отгонять мысли о незнакомце и усилием воли продолжать работу. Помимо мистера Прекрасная Челюсть в классе сидят другие люди, действительно желающие чему-то научиться.

Последние пятнадцать минут тянутся как противная жевательная резинка. Когда я прощаюсь с учениками, давление в груди немного слабеет, хотя не исчезает полностью.

Наоми подает мне список, в который все должны были занести свои данные, благодарит за урок. Алиса достает самодельную памятку жестов и радостно раскладывает на столе карточки.

Помещение пустеет. Я внимательно читаю список в поисках имени обладателя красивого подбородка. Строка с номером его стола пуста. Парень не вписал свое имя, адрес почты или номер телефона для включения в группу WhatsApp. Как же так? Почему я досадую? Разве он первый, кто сдался после вступительного урока? Одним требуется больше времени, чтобы свыкнуться с мыслью о занятиях, иные предпочитают изучать язык самостоятельно, третьим нужен другой учитель, потому что этот не вызывает у них доверия – слишком мало квалификации и жизненного опыта.

Я поднимаю глаза и успеваю увидеть крепкую спину в красивой кожаной куртке, придающей незнакомцу лихой вид.

Следовало просто отпустить его, потому что он был явно не заинтересован посещать такие занятия. Так почему я не положила список в карман, а побежала за ним? Я шаг за шагом преследую его по пятам, по ходу дела выключая и снова включая свет в коридоре, чтобы не испугать его до смерти, появившись без предупреждения. Парень останавливается, однако не оборачивается. Я тем временем его догоняю. Черт, как он быстро ходит, не зря ноги длинные! Я оббегаю вокруг него и останавливаюсь перед ним, закинув голову, потому что он по сравнению со мной настоящий великан. Господи, мы сейчас стоим еще ближе друг к другу, чем первый раз. И я не только чувствую его запах, но и ощущаю его присутствие.

Взгляд парня вновь производит на меня мощный эффект, только на этот раз дело не в его внешности – по крайней мере сейчас она для меня не так важна. Меня смущает выражение в его глазах. Слегка влажная пелена, сдвинутые брови. Минутку, уж не слезы ли это? Мой урок довел его до слез? Неужели? Несомненно, здесь замешано какое-то недоразумение.

Я знаю свою работу назубок, и не мое дело заботиться о переживаниях учеников, но, если не врать себе, я все-таки о них забочусь. Многие потеряли слух совсем недавно и находятся на таком этапе, когда жизнь чертовски тяжела. Одним легче справиться с внезапными переменами, другим труднее. И не мне решать, какой путь правильный, а какой нет.

Мы стоим на месте. Слишком близко друг от друга, если учесть, что я до сих пор не знаю, как его зовут.

Парень пытается протиснуться мимо меня. Я снова преграждаю ему дорогу и показываю список, в который он не занес свои данные. Что-то в моей душе дает сбой. Мне очень знакома печаль, сверкающая в его глазах. Я сама ее чувствую. Она навсегда поселилась во мне.

Указываю на пустую сиротливую строчку, где должно быть его имя. Тогда я хотя бы узнаю, как зовут того, чья аура выбила меня из колеи. Такое со мной однажды уже случалось. С Мейсоном.

Опять в горле застревает комок, мешающий дышать, а из глаз текут слезы. Остается надеяться, что парень не решит, будто я разревелась из-за него. Оттого что он не захотел посещать курсы, я уж точно не стану плакать.

Еще раз указываю на пустую строку. Парень решительно трясет головой и наконец уходит, оставив меня несолоно хлебавши. Воздух с шумом вырывается из моих легких, сердце бешено стучит под тонкой блузкой, в воздухе все еще витает запах сладкого парфюма. Я оборачиваюсь и вижу, как он удаляется широкими шагами. Ясность мысли возвращается ко мне, когда незнакомец сворачивает за угол и торопливо сбегает по лестнице, словно в здании начался пожар. Однако горят только мои глаза, потому что я не в состоянии совладать с эмоциями. Мне повсюду чудится лицо Мейсона, и на меня волной накатывает печаль.

То, что я скомкала список, я замечаю, лишь когда опускаю взгляд. Немедленно разжимаю кулак, с трудом прихожу в себя и вытираю слезы. До сих пор мне удавалось на удивление хорошо функционировать, не думая о Мейсоне и о том, что он был еще жив, когда я давала уроки в последний раз. Теперь все вернулось. Боль. Отупение. Пустота. И я не могу винить в этом незнакомца, ведь он ничего не сделал. Просто посмотрел на меня с таким же напором, как четыре года назад посмотрел Мейсон.

От грустных мыслей отрывает звук детских шагов. Алиса берет меня за руку, смотрит на меня снизу вверх, нахмурив лоб. Наконец задает вопрос, который возвращает меня на землю.

– Тебе очень грустно? – Девочка надувает губки. – Мама сказала, что твой друг умер.

Я на мгновение зажмуриваю глаза, пытаюсь собраться и найти подходящий ответ. Всего два дня назад я считала, что великая печаль наконец-то прошла, что я способна продолжать как прежде, что тоска, давившая на меня после смерти Мейсона, стала легче. Однако в эту минуту ее тяжесть вновь стала настолько велика, что у меня подгибаются колени.

– Да, очень, – честно отвечаю я. – Знаешь, что меня может развеселить?

– Игра со мной в «запоминалки»?

Я улыбаюсь, прогоняя слезы.

– Игра с тобой в «запоминалки».

Взяв Алису за руку, я веду ее обратно в класс, оглянувшись напоследок в том направлении, где скрылся незнакомец.

4. Кэмерон

Эндрю предложил утром, чтобы я посетил эти курсы. И я, как дурак, пообещал. Еще глупее было туда действительно пойти. Непонятно, какой в этом толк. Пришлось несколько минут бороться с собой, прежде чем войти в класс, словно я стоял на пороге преисподней. Вдобавок преподавательница за мной следила. Застыла в коридоре, как косуля в свете автомобильных фар, превратилась в чертову статую. Правда, чертовски красивую. Пожалуй, красивее статуи я еще не видел.

Нелепые мысли. Они толкают меня не туда, куда надо. А мне надо домой. Домой, запереть за собой дверь, выключить световой звонок и забраться в постель с угольными карандашами, чтобы умерить хаос в душе. Но я не могу перестать думать о карих, как у косули, глазах и приятном аромате, до сих пор витающем в ноздрях. Почему она побежала за мной? Только ли из-за дурацкого списка, в который я не стал вносить данные о себе? С какой стати мне их вносить, если я даже не знаю, вернусь ли когда-нибудь в это здание?

Хейзел, похоже, имеет хороший подход к людям, все остальные буквально не сводили глаз с ее прекрасных губ, пока я старался на них не смотреть. Хотя сначала я не хотел туда идти, теперь понимаю, что мне лучше записаться на ее уроки. Ради мамы. Ради моего лучшего друга. Ради собственного душевного покоя, который я уже не чаю обрести под грудой развалин.

Выйдя на свежий воздух, я чувствую себя немного лучше. Мой лучший друг сидит на ступенях старого пожарного депо и, заслышав мои шаги, поворачивает голову. Потом вскакивает, тушит сигарету о перила и швыряет окурок в мусорное ведро. Чистюля! То, что он курит, конечно, хреново, но он по крайней мере не бросает окурки на землю.

Эндрю достает из джинсов телефон, что-то вводит и подает мне знак, чтобы я прочитал.

Эндрю: Ну как?

Кэмерон: Понятия не имею, я не следил.

Это верно только отчасти. Я не обращал внимания на рукописные слайды или дурацкие распечатки с маленькими картинками, которые раздали классу, зато саму Хейзел я тщательно рассмотрел с первых же секунд.

Что со мной происходит? Раньше, когда моя жизнь не была кучей дерьма, я бы, возможно, смог понять. Малышка – загляденье. Знойная. И взгляд такой, что пробирает до спинного мозга.

Но я уже не прежний Кэмерон. Я Кэмерон сегодняшний, который не интересуется студентками, изучающими сурдоперевод. От одного этого слова скулы сводит.

Эндрю идет рядом. Взглянув на экран телефона, он издает вздох, который я не могу услышать, зато могу прекрасно представить. В моей памяти застряло много разных звуков, и этот один из них. А еще смех матери. Я давно не видел, как она смеется.

Эндрю: Еще пойдешь?

Кэмерон: Не знаю. Дай мне немного времени.

Эндрю: Все время на свете, чувак. Хорошо, что хотя бы сегодня пошел. Твоя мама будет вне себя от радости.

Кэмерон: Не надо об этом трезвонить. Я не хочу ее разочаровать, если передумаю.

Эндрю кивает и кладет мне руку на плечо. Пока мы идем к его машине, стоящей в переулке, у меня завязывается узел в желудке – мне опять не хочется никого видеть. Я не хочу сидеть с Эндрю в машине и понуро смотреть в окно. Я хочу двигаться. Должен двигаться. Я пишу другу, чтобы он ехал один, что мне надо пройтись пешком. Он смотрит на меня, сдвинув брови, и спрашивает сообщением, все ли в порядке. Я утвердительно киваю.

Кэмерон: Я сам дойду. Со мной ничего не случится, Дрю. Просто настроен подышать свежим воздухом.

Да, мне нужен свежий воздух и что-нибудь для очистки мозгов от мыслей, которые я не хочу думать. От мыслей о том, что я мог бы снова наладить свою жизнь, если хотя бы попытался. Если бы дал себе шанс. Хочу ли я его давать? Сейчас просто не знаю. Эндрю садится в свой «мустанг», а я, глядя под ноги, ухожу. Свежо. Солнце не выходило из-за облаков весь день, зима на пороге. Город вокруг не издает ни звука, как и встречные прохожие, идущие по своим делам. Сейчас я даже рад, что не приходится слышать жизнь на полной громкости: все эти машины, суетливых пешеходов, спешащих от одной катастрофы к другой. Мне хватает своих собственных катастроф.