Джесс уже открыла рот, чтобы сказать что-то ободряющее, пусть и фальшивое, но слова застряли комом в пересохшем горле. Взгляд ее случайно метнулся в сторону, к стене леса, и Джесс замерла. Она что-то увидела. Или это измученный тревогами разум сыграл с ней злую шутку?..

В угольной черноте за окном на мгновение проступил неясный, смазанный силуэт. Нечто очень высокое, с жуткой, неправильной грацией в длинных изогнутых конечностях. Асимметричная фигура, словно слепленная наспех из мрака и теней, едва заметно покачивалась из стороны в сторону, как маятник невидимых часов. Секунда – и наваждение исчезло, оставив после себя лишь рябь на сетчатке и ледяной укол страха в сердце.

Джесс резко обернулась к Энди. Он не заметил. Все его внимание было приковано к дороге, руки намертво вцепились в руль, будто машина в любой момент могла свернуть с пути, увлеченная неведомой силой.

– Вот увидишь, Джесс, – неожиданно тихо проговорил Энди, будто подслушав ее безмолвный крик ужаса. – Я найду эту чертову пещеру. Обязательно найду. И я… я узнаю. Ты ведь понимаешь? Мне это нужно. Я должен.

Она смогла только судорожно кивнуть, чувствуя, как холодеют пальцы. А в глубине сознания прорастало, крепло, вытягиваясь сквозь толщу обыденных мыслей, как упрямый сорняк, то самое ощущение… Лес смотрел. Не просто присутствовал – он наблюдал за ними. И взгляд его проникал под кожу.

* * *

Ложась на землю, снег становился тишиной, густой и вязкой, которая давила на уши. Лишь глухой, неохотный хруст под подошвами ботинок нарушал это звенящее безмолвие. Древние ели и сосны, чернеющие сквозь белые саваны, тянулись чужакам навстречу, простирали к ним ветви, похожие на костлявые пальцы мертвецов. Энди и Джесс уходили все дальше от последнего слабого отблеска цивилизации, от едва слышного гула дорог и почти стершихся следов других людей. С каждым часом шаг становился осторожнее, воздух – плотнее, словно они погружались не просто в лес, а в иную, застывшую реальность. Поляна сменялась поляной, едва заметные тропки исчезали вовсе, уступая место сугробам, чей покой не решался нарушить даже самый отчаянный лесной зверь.

Определить, как далеко они забрались, стало почти невозможно. Навигатор в руке Энди упрямо показывал медленно ползущую точку на схематичной карте, но Джесс чувствовала: время здесь текло иначе, растягивалось, как резина, или вовсе теряло смысл. Никаких часов не существовало, лишь едва уловимая смена оттенков на низком сером небе. Но сам лес, этот сумрачный, враждебный лес будто стоял на страже собственного времени, неумолимо сжимая человека в холодных объятиях.

– Джесс! – Она вздрогнула: голос Энди прозвучал неожиданно резко, слишком громко для этой оглушающей тишины. – Часа три пилим уже. Если не больше. Ты как там, живая еще? Ноги не отвалились?

Джесс не сразу повернула голову. Взгляд скользнул мимо него – туда, где между стволами мельтешили тени и где, как ей упорно казалось, среди мерцающих в полумраке сугробов притаилось нечто, видимое лишь краем глаза. Или невидимое вовсе, но оттого не менее реальное. Она заставила себя стряхнуть наваждение. Поправила лямки рюкзака, под которым от веса палатки и скудных припасов уже ощутимо ныла спина, и выдавила улыбку:

– Живее всех живых. Еще пару часиков – и смогу сама себе берлогу выкопать. Ты, главное, карту не потеряй, а то будем тут до весны куковать.

– Отлично. Мы почти у цели, я чувствую. Видишь просеку? – Энди махнул рукой в сторону участка, где деревья действительно росли реже, словно кто-то проломился сквозь чащу, оставив после себя след из сломанных веток и взрытого снега. – Это оно. На одном из своих рисунков отец пометил именно такой пролом.

Это нисколько не успокоило Джесс. Скорее наоборот. Но она лишь кивнула, не желая вновь подвергать сомнению его фанатичную уверенность – качество, которое в Энди одновременно и восхищало, и пугало ее до чертиков. Отец был для него всем: путеводной звездой, неразрешимой загадкой, почти божеством. И лишь жуткая история, произошедшая здесь, та травма, что сломала Джека, смогла низвергнуть этот образ с пьедестала в глазах сына. С тех пор Энди был словно обречен попасть сюда в поисках ответов. А Джесс пошла за ним, потому что не видела другого пути.

Лес вокруг тем временем неумолимо менялся. Стихли голоса птиц, обычно оживляющие даже самый суровый зимний пейзаж. Лишь иногда доносился слабый, отдаленный хруст – резкий, короткий, будто треснула от мороза толстая ветка. Но каждый раз, когда Джесс слышала этот звук, разум подсказывал: это не просто ветка.

– Ты ведь понимаешь, почему я должен это сделать? – спросил Энди. Он замедлил шаг и обернулся, его взгляд – тяжелый, напряженный, полный чего-то, чему Джесс не могла подобрать названия, – впился в ее лицо. – Если бы ты знала, каким он был… далеким. Вечно. Словно между нами стена стояла, невидимая, но прочная. Нельзя было ни о чем спросить толком, ничем поделиться. Этот лес… он что-то с ним сделал. Забрал у меня отца задолго до того, как он сгинул здесь окончательно.

Джесс молчала с минуту, продолжая механически переставлять ноги по его следам. Снег поддавался с неестественной легкостью. Наконец Джесс заставила себя ответить:

– Да. Понимаю.

Она действительно пыталась. Изо всех сил. Ее собственный отец был полной противоположностью – не недосягаемо далеким, а, наоборот, пугающе близким в своем эгоизме, в совершенно прозрачной слабости. Его правда не пряталась за стенами молчания, она била наотмашь, как пощечина: «Я ухожу. Да, может, вернусь, когда разберусь в себе». Он не вернулся. Для матери это стало началом конца, медленного угасания. Для Джесс – фантомом, призраком, которого она с детским упрямством старалась вычеркнуть из памяти, заперев все связанные с ним вещи и фотографии в пыльном ящике на чердаке.

– Сволочь, – тихонько выдохнула она.

И хотя Джесс едва услышала собственный голос, нечто живое в этом лесу ощутимо вздрогнуло в ответ: где-то там, под сугробами или над верхушками елей. Хруст повторился, на этот раз ближе, и слышен был отчетливее. Она замерла, сердце ухнуло вниз. Лес жил вокруг них – своей жуткой, нечеловеческой жизнью.

А к ночи, когда они, измученные и продрогшие, наконец разбили лагерь на небольшой полянке, окруженной стеной черных стволов, мимолетное видение обрело более четкие очертания. Между деревьями снова маячила высокая, неестественно тонкая и изогнутая фигура, смутный силуэт на фоне темнеющего неба. Стояла там и смотрела.

* * *

Тиски сжимались. Сплетенные снежной паутиной ветви не просто заслоняли небо – они сгущали сам воздух, делая каждый вдох тяжелым, тягучим, будто глоток сонного зелья. Под ногами снег становился предательски мягким, словно земля стремилась поглотить человеческие следы, стереть любое напоминание о вторжении чужаков. Лесная тишина наполнилась напряженным ожиданием, скрытой вибрацией, что дрожала в каждой обледенелой ветке, в каждом сугробе, в каждой тени, застывшей между черными стволами.

Шорохи возникали теперь чаще, резкие, внезапные, будто невидимые лапы осторожно ступали по насту, и обрывались, оставляя после себя лишь звенящую пустоту и холодок, ползущий по спине. Энди несколько раз оборачивался, ловя краем глаза движение, уверенный, что теперь-то точно увидит – отпечаток следа, сломанную ветку, что угодно. Но позади была лишь нетронутая белая гладь, безмолвная и равнодушная.

А потом зазвучал шепот. Сперва едва различимый, как далекий вздох ветра в верхушках сосен, но чем глубже они забирались в чащу, тем настойчивее он становился. Неясное бормотание, шорохи, будто потертые временем и расстоянием, вдруг начали складываться в отдельные узнаваемые слоги. Джесс замерла первой, вскинув руку в предостерегающем жесте. Медленно повернула голову, напряженно вслушиваясь.

– Оно… оно зовет нас. По именам.

Энди промолчал, но было заметно, как крепко он стиснул челюсти. О да, он слышал. Тихий, вкрадчивый, почти ласковый голос, шепчущий прямо в ухо. Но этот голос не принадлежал ни ветру, ни лесу. Он был до боли знаком.

– Это ветер, Джесс, – произнес Энди как можно увереннее, но предательская дрожь все равно просочилась сквозь слова. – Просто ветер играет в ветвях.

– Ага, ветер, – недоверчиво проворчала Джесс, – который знает, как нас зовут.

Энди снова прислушался к этому шепоту. Голос отца. Он звучал так ясно, так мучительно реально. Разум кричал, что это невозможно, всего лишь галлюцинация, игра больного воображения, но… Отец звал Энди. Просил найти. Умолял. И эта странная тень… Она ведь могла принадлежать Джеку.

И тут, словно вырастая из-под снега, перед ними возник разрушенный лагерь. Остовы палаток обвисшими лохмотьями висели на покосившихся шестах – жуткие памятники тем, кто когда-то пытался найти здесь укрытие и исчез навсегда. Подойдя ближе, Энди и Джесс увидели, что даже эти жалкие остатки были истерзаны. Глубокие борозды, похожие на следы гигантских когтей, испещряли не только ткань палаток, но и стволы ближайших деревьев, словно невиданное чудовище бесчинствовало здесь, вымещая свою злобу.

Джесс застыла: у ее ног валялся полусгнивший, вмерзший в снег рюкзак. На выцветшей бирке померещилось знакомое имя. Джесс отшатнулась, будто от удара током, но промолчала, плотнее закутываясь в куртку.

– Символы, – глухо произнес Энди.

Он стоял чуть поодаль, уставившись на ствол могучей сосны. Там, под толстым слоем инея и отслаивающейся коры, виднелись глубоко врезанные знаки. Что-то похожее на древние петроглифы или их грубую имитацию – запутанные спирали, ломаные линии, угловатые фигуры, чей смысл ускользал, оставляя лишь чувство тревоги и неправильности. Джесс подошла, вгляделась, и ее голос прозвучал резко, как треск ломающейся ветки:

– Энди, нам нужно уходить. Прямо сейчас. Это место… оно неправильное. Оно чужое.

– Еще нет, – холодно отрезал он, поворачиваясь к ней. В его глазах мелькнуло что-то новое – жесткое, почти злое, чего она раньше не замечала. – Мы у цели.

– Ты что, не видишь?! Не чувствуешь? Это ловушка! Лес заманивает нас! Этот шепот, эти знаки…

– Прекрати, Джесс. Какая же ты трусиха!

Его слова хлестнули ее по лицу. Она опустила голову, не в силах выдержать тяжелый обвиняющий взгляд. Энди отвернулся и решительно шагнул дальше, в темнеющую чащу. Ничего не оставалось, как последовать за ним.

Но шепот усилился. Другие голоса присоединились к призраку Джека – тонкие, плачущие, умоляющие. Джесс слышала обрывки фраз, произнесенных голосом ее матери; той, что так и не смогла пережить уход отца, той, чья тень до сих пор лежала на ее жизни. Воспоминания всплывали мутными образами, затягивая в вязкую трясину прошлого. А Энди вел голос отца, обещающий ответы, искупление, конец его многолетним поискам. Страх смешивался с болезненной надеждой, парализуя волю. Тени вокруг вытягивались, становились гуще, сливаясь в причудливые движущиеся фигуры. Оставаться здесь было безумием, но уйти они уже не могли: невидимые путы держали крепче любых веревок.

Идя на зов, не разбирая дороги, Энди и Джесс вышли к пещере. Низкий черный провал в склоне холма, почти скрытый снежным наметом. Воздух у входа казался неподвижным и тяжелым, изнутри несло сыростью, тленом и чем-то еще, противным, сладковато-металлическим. Стены повсюду, насколько хватало света от фонарика Энди, были сплошь покрыты теми же жуткими символами, что и в лагере, но здесь они выглядели гораздо древнее, словно их вырезали столетия назад. Темные линии знаков местами блестели от влаги, и Джесс с ужасом поняла, что это не просто краска или сок деревьев. Это была кровь, смешанная с пеплом и мхом, придававшая рисункам отвратительную, почти человеческую живость. У самого входа валялись обрывки одежды: куски грубой шерстяной ткани, пара перчаток, истлевший ботинок. Словно тех, кто был здесь раньше, застали врасплох.