– Ну или так, – охотно согласился друид.

– Знать бы еще, где и кем он в прошлом жил, – поинтересовался кто-то. – Может, он при случае туда и убежит.

– Нет! – решительно воскликнул Вернидуб. – Он всем сердцем печется о благополучии нашем. И мыслит бороться с роксоланами да языгами. За нас. Говорит, что наши предки веками дрались с ними и весьма успешно, пока смута не разъединила нас. Вот! – Седой потряс туеском. – Смотрите, что он написал!

Затем достал и стал читать историю о происхождении славян, придуманную Беромиром. Ту самую, записанную им по мотивам воспоминаний. Медленно. С толком. С расстановкой… Ну то есть по слогам. Потому что иначе еще и не умел.

В ней описывались монументальные события на западе Евразии за последние полторы тысячи лет. Кратко, но емко. Показывая ближайшее родство балтов со славянами. И их, в свою очередь, с кельтами, германцами, италиками и прочими. Да и вообще это слово – славяне – употреблялось как название племени, распавшееся на кланы от смуты и нашествия сарматов…

– Зачем он записал такое? – удивился друид. – Али ему неведомо, что записывать тайные знания никак нельзя?^[8]

– Он опасается, что если не будет писания, то с нами может погибнуть и наше прошлое. А потомки уже и не вспомнят – кто они и откуда. Им отрежут корни, отчего увянет крона, а ее место под солнцем займут иные деревья. Для этого Беромир даже придумал письмо и обучил меня ему. А уже я иных ведунов учу ему.

– Может быть, он и прав, – грустно произнес друид.

Тем временем Беромир гнал самогонку.

Хорошую.

Для себя.

Выдерживая стандарт «полугара», то есть в плошку наливал немного получающегося самогона, поджигал его и смотрел, чтобы выгорала половина. А еще он фильтровал свое варево, прогоняя через уголь. Ну и «хвосты отрубал» без всякой жадности.

По этому случаю был даже сделан условный выходной для учеников. Чтобы все из них могли на этот процесс посмотреть и поучаствовать в дегустации…

– Эх, трудимся-трудимся, а словно бездельники живем, – философски заметил один из учеников, которого что-то развезло больше ожидаемого. Видимо, совсем не держал этиловый спирт.

– Отчего же бездельники? – спросил ведун.

– Землю не пашем. Жито не сеем. Сено коровам или лошадям не готовим.

– Ты видишь у нас тут коров с лошадьми? – усмехнулся кто-то из учеников.

– Да кому это объяснишь? Не делаем, и все. Более и неважно. Эх-эх. Дела наши тяжкие. Вот вернусь я домой. Спросят меня, чем я занимался. И что я скажу? Хитрое пиво варили да по лесам сок березовый сушили?

– Засмеют! – хохотнул третий ученик.

– Ей-ей засмеют! – вторил ему четвертый. – И не объяснишь!

– Жито – да, мы не сеем, – согласился Беромир. – Но лен посадили. И коноплю.

– Куда нам его столько-то? Все же семена посеяли! Все!

– А что делать? – улыбнулся ведун. – Нам нужно много ткани. И много льняного масла.

– А жито? Как без жита-то?

– А жито у нас есть. А ежели кончится – еще принесут. Сами.

– Прямо вижу, как отец будет на всю округу хохотать, – покачал головой перебравший ученик. – Что мы, как дети малые да неразумные, все, что смогли, льном засеяли, позабыв про жито.

– Почему позабыв?

– А как? Я отца своего знаю. Именно так и скажет. Да и иным лишь бы позубоскалить.

– Даже если ты придешь в добром железе?

– Да ну, – отмахнулся ученик, икнув. – Скажешь еще тоже.

Впрочем, не увидев даже тени улыбки на лице учителя, осекся и попытался задуматься. Хотя у него получалось туго, слишком уж его разморило и расслабило, в том числе умственно, как порой от алкоголя и случается.

В тот день они ничем более не занимались особым. Отдыхали. Разве что всякие фоновые процессы выполняли, связанные с добычей пропитания. Теми же рыбными ловушками.

Беромир давал им возможность перевести дух перед большим и трудным делом. Они ведь его так жаждали. Так к нему стремились. И он хотел, чтобы ученики осознали старое как мир правило: «Бойтесь своих желаний, они могут сбыться». А то ворчат, ворчат… Счастья они своего не понимают.

Глава 5

167, июнь, 2

– К нам на утренний рассол прибыл аглицкий мосол, – декламировал Беромир на русском языке отрывки из сказа «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Как помнил, местами переиначивая и додумывая. Но это было неважно. Местные все равно не понимали ни слова. Им что так, что этак. Вот он и гнал пургу без малейшей оглядки на что ли бы. Сам же тем временем прохаживался, поглядывая на то, как его ребята работают на мехах. Спуску он им не давал. Вон трудились так, что только пот утирать успевали.

Они хотели железо?

Он дал им железо. Кушайте, как говорится, не обляпайтесь.

Начали они закономерно – с руды.

Что болотная, что луговая, что озерная руда представляла собой разновидность бурого железняка, известного также как лимонит, который являлся результатом жизнедеятельности особых бактерий.

С точки зрения промышленного производства индустриальной эпохи такие руды очень плохи. Они не образуют больших массивных месторождений, достаточно бедны^[9], да еще и имеют неустойчивый состав примесей. Однако для кустарного производства они подходят идеально. В первую очередь потому что добываются очень легко и распространены чрезвычайно широко. Да и, по сути, относятся к возобновляемым ресурсам. Из-за чего выработать их в регионе распространения весьма затруднительно. Вот на них весь железный век и строился – с самого своего начала до эпохи Ренессанса^[10], а местами и до XIX века.

Просто, дешево, доступно и не очень продуктивно.

Беромир не был местным, обладал некоторым багажом знаний и мог себе позволить посмотреть на этот вопрос под другим углом. А потому, получив новых работников, охотно применил их для повышения производительности труда.

Так что его ученики руду эту сначала искали и добывали.

Потом промывали в ситечках, стараясь избавить ее от ненужных примесей. Она ведь в основном встречалась в виде маленьких или крошечных фрагментов – этакая «крупа» размером от фасоли до риса. Встречались и крупные конгломераты, но редко, очень редко.

Дальше руда дробилась, обжигалась в горшках и прогонялась через магнитный «обогатитель». Из плохого, отбракованного железа, полученного ранее, Беромир наделал магнитов. Собрал из них просыпной фильтр и заставил своих учеников раз за разом прогонять через него обожженную руду^[11].

Муторно.

Трудоемко.

Но оно окупилось с лихвой, очень сильно сократив расходы угля. Его все время подготовки жгли в аппаратике для пиролиза. Том самом, который Беромир собрал по осени. И даже рядом еще два поставили. Но даже так это оказалось небыстрым делом. Куда дольше, чем возня с рудой.

Подготовились, значит.

Подлатали обе печи, заменив поврежденные шамотные кирпичи.

И, сделав первую плавку, получили куда больше хороших криц, чем зимой. Сказалось и обогащение, и более интенсивное дутье. Ведь Беромир заставлял учеников работать на мехах натурально на пределе их физических возможностей, оперативно подменяя. То один там убивался, то другой.

Потом полученные крицы разбили и переплавили в тиглях индийской купольной печи. Доработанной, разумеется. А потому дававшей больший жар. Получили на выходе слитки отличной низкоуглеродистой стали. Даже для начала XX века. По местным же меркам – натуральное чудо.

Ведь качество качеством, но куда важнее оказалось то, что затраты угля, времени и сил на каждый килограмм железа получились в десятки раз меньше, чем даже в Римской империи тех лет. Тут и высокая эффективность плавок руды, и отсутствие долгого и мучительного выбивания шлака из крицы с многократной кузнечной сваркой сырья…

Выглядело все это дивно.

Раз – и готово.

Во всяком случае, в глазах тех, кто хотя бы немного слышал об этом деле, ситуация выглядела именно так. Чародейство, не иначе…

– Какой необычный способ получения железа, – произнесла Мила, затеяв разговор, когда Беромир остался на некоторое время в одиночестве. Специально, чтобы повозиться с записями.

– А? – словно очнулся ведун, отвлекаясь от своих расчетов.

– Я говорю, что никогда не видела, чтобы так получали железо.

– А ты что, дело ковалей где-то видела?

– Конечно, – кивнула будущая теща. – Мой отец был ковалем. Девочки в такие дела не посвящались. Но все равно я многое видела.

– Видимо, не все, – улыбнулся Беромир.

– Откуда ты узнал, как это делается? Ведь так никто вокруг не поступает. От отца я слышала, что даже ромеи так не делают. Наши обычаи мало в этом деле от их отличаются.

– Не задавай лишних вопросов и не услышишь лжи, – еще шире улыбнулся парень.

– Не хочешь говорить?

– Это все просто не имеет смысла. Я ведун. У меня свои советчики.

– В том, что тебе благоволит Велес, даже сомнений нет. Ни у меня, ни у кого бы то ни было вокруг. Всякий, кто тебя видит, то понимает это очень скоро. Злые языки даже говорят, что ты сам и есть воплощение Велеса. Глупости, конечно. Хотя их и болтают. Но… как?

– Что «как»?

– Как это происходит? Ты ведь постоянно среди нас. На виду. Как он может к тебе прийти и что-то показать да рассказать?

– Велес не дружок из соседнего клана. Он бог. Для нас он бестелесный дух. Ему, конечно, несложно сотворить себе бренное тело и лично явиться к кому-то. Но зачем Велесу себя так ограничивать? Духом он может быть повсюду одновременно, телом же, увы, нет. А если надо наделить тебя знаниями, то какая в этом сложность? Раз, – щелкнул пальцами Беромир, – и ты что-то ведаешь, словно всегда и знал. Будто это твои собственные воспоминания. Да и вообще – Велес находчив и может находить разные пути. Из-за чего за ним Перун и присматривает, да время от времени одергивает, ибо не всяким путем надобно идти.

– А… хм…

– Не поняла?

– Не совсем.

– Представь. Ты легла спать, а утром проснулась с полной уверенностью в том, что ты когда-то что-то делала. И помнишь это хорошо, ясно.

– Чудно.

– Дивно. – улыбнулся Беромир. – Тут, главное, с ума не сойти.

– Так Велес тебя таком образом научил делать железо? Просто наделил воспоминаниями?

– Получается, что так. Я помню то, чего помнить не могу, – развел руками ведун. – Посмотри вокруг. Как бедно живут люди. Даже блистательный Рим по ночам сидит во тьме. А я помню города, в которых населения больше, чем во всей ромейской державе. И по ночам они сияют, освещенные бесчисленными огнями. Я помню, как по небу летали… крылатые повозки, способные отсюда до Днепровских порогов долететь скорее, чем ты дойдешь до кривой сосны на излучине. Как люди бороздят моря на железных кораблях и даже на таких, в которых можно достигать самых великих глубин… Чего я только не помню. В том числе и того, чего еще и нет. Понятное дело, что-то ясно, что-то мутно. Но у меня голова просто забита тем, что мне знать не до́лжно.

– А голова от этого у тебя не болит?

– Многие знания – многие печали. – развел руками Беромир. – Болеть голова не болит, а в грусть-тоску это все вгоняет. И становится понятно, отчего Велеса почитают злым. Глядя на то, как мы живем, и сам волком завоешь. Что примечательно, если сделать жизнь лучше, это ничего не изменит. Ибо нет пределов совершенству.

– Тебе лучше знать, – задумчиво ответила Мила.

– А твой отец-коваль. Он жив? – сменил тему Беромир, потому что было видно – она пошла куда-то не туда.

– Увы, – развела она руками. – Семь лет как умер. Мне передали весточку о том спустя год, как его не стало.

– А кем он был? Откуда?..