Приехав в усадьбу, когда солнце уже стояло высоко, я увидела, что территория ожила: несколько рабочих разбирали завалы у бокового флигеля, гудел генератор, где-то в глубине аллеи слышался звук бензопилы, очевидно убиравшей сухие, опасные ветки. Воздух был наполнен запахами пыли, озона и свежих опилок.

Припарковав машину и взяв только планшет, я решительно направилась к главному дому, ожидая увидеть Дмитрия там, на террасе, раздающим указания, но его нигде не было. Прораб, которого я видела вчера, заметив меня, вежливо кивнул и сообщил, что Дмитрий Андреевич «осматривает дальние постройки».

Отлично – это давало мне время. Решив не ждать его, а заняться своим делом, я направилась обследовать старую оранжерею, точнее, то, что от неё осталось. Согласно моим планам, именно на её фундаменте должен был расположиться питомник для акклиматизации редких растений перед высадкой в сад.

Дорога к оранжерее пролегала через самую запущенную часть парка, где дикая природа окончательно отвоевала своё у цивилизации. Тропинки исчезли под ковром из плюща, старые яблони, одичавшие и покрытые лишайником, переплелись ветвями с клёнами и вязами. Тишина стояла такая, что было слышно, как шуршит в прошлогодней листве ёж. Идя и сверяясь со старой картой на планшете, я чувствовала, как понемногу отступает утреннее напряжение – вот это был мой мир, который я понимала и любила, мир, который нужно было не ломать, а лишь бережно направить, помочь ему снова обрести утраченную гармонию.

Оранжерея представляла печальное зрелище – лишь каменное основание и ржавый, погнутый каркас, из которого выпало почти всё стекло, а внутри буйно разросся малинник. Но само место было чудесным: укромный, залитый солнцем склон, защищённый от северного ветра стеной старого парка. Идеально.

Присев на поваленный ствол дерева неподалёку, я начала делать в планшете пометки, рассчитывая необходимое количество материалов для временного укрытия. Так увлёкшись работой, что не сразу услышала шаги.

– Я так и думал, что найду вас здесь.

Я вздрогнула и резко подняла голову. Дмитрий Воронцов стоял в нескольких шагах от меня, прислонившись плечом к стволу огромного дуба. Одетый так же просто, как и вчера – в джинсы, походные ботинки, льняную рубашку – он казался частью этого древнего, заросшего парка благодаря игре света и тени, которую создавали солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву.

– Я не пряталась, – холодно ответила я, поднимаясь на ноги, и моя гранитная набережная снова выстраивалась внутри меня.

– Я не это имел в виду. Просто это место притягивает тех, кто видит не только руины.

Его голос был спокойным, и в нём не было и тени вчерашней жёсткости. Промолчав и ожидая, что он снова начнёт разговор о сметах, я была удивлена, когда он сказал совсем другое.

– Анна… – он впервые назвал меня по имени, и это прозвучало непривычно. – Я хотел извиниться за вчерашнее.

Я замерла – этого я не ожидала.

– Если вы о нашей профессиональной дискуссии, то извиняться не за что, – ровным тоном произнесла я. – У нас разные подходы. Это нормально.

– Нет, – он качнул головой и, отделившись от дерева, сделал шаг ко мне. – Я не о дискуссии. Я о том, что случилось потом. Фёдор не должен был здесь появиться – это моя вина, мой недосмотр. Я несу ответственность за безопасность на этом объекте и подверг опасности вас и вашего сына. Простите меня за это.

Он говорил просто, глядя мне прямо в глаза, и в его взгляде не было ни снисхождения, ни желания произвести впечатление – только искреннее, мужское сожаление. Это обезоруживало, и вся моя выстроенная за утро броня пошла трещинами.

– Всё в порядке, – заставила себя ответить я. – Ничего ведь не случилось.

– Могло случиться, и этого я бы себе не простил. Я уволил его за пьянство и воровство материалов, должен был предположить, что он может вернуться. Больше такого не повторится, охрана предупреждена.

Мы помолчали, и тишину нарушал лишь щебет птиц и далёкий гул генератора. Я не знала, что сказать, простое «спасибо» казалось неуместным и недостаточным, обвинять его было не в чем. Я просто стояла и смотрела на этого человека, который снова и снова ломал все мои стереотипы.

– Ваш сын… он сильно испугался? – спросил он тихо.

– Лёва стойкий мальчик, – уклончиво ответила я. – Но да, для него это был стресс. Поэтому я сегодня одна.

– Правильное решение, – кивнул он. – Я вчера обратил внимание… он рисовал. Он всегда рисует?

Вопрос был неожиданным, и я насторожилась. Я не любила говорить о Лёве с посторонними, это было слишком личное.

– Почти всегда. Это его способ общаться с миром.

– Могу я посмотреть?

Моей первой реакцией было отказать, сказать, что это личное, что это просто детские каракули, но что-то в его тоне, какая-то неподдельная заинтересованность остановила меня. К тому же альбом Лёвы остался дома.

– Его альбома здесь нет.

– Жаль. Мне показалось, у него очень твёрдая линия и хорошее чувство композиции. Он не просто копирует то, что видит, он выстраивает пространство. Это редкий дар.

Я смотрела на него во все глаза. Он говорил о рисунках моего шестилетнего сына как профессиональный искусствовед – не «мило», не «талантливо для его возраста», а «твёрдая линия», «чувство композиции», «выстраивает пространство». Он видел. Он действительно видел.

– Он… он много занимается, – только и смогла вымолвить я.

– Это видно. Знаете, я в детстве тоже всё время рисовал, в основном дома, старые, которые собирались сносить. Пытался запечатлеть их, пока они не исчезли. Мне казалось, что у каждого дома, даже у самого разрушенного, есть душа, и если её не нарисовать, она просто улетучится навсегда.

Он говорил это, глядя не на меня, а куда-то вдаль, на ржавый каркас оранжереи. В этот момент я увидела в нём не сурового бизнесмена Воронцова, а того самого мальчика, который с альбомом бродил по заброшенным стройкам, пытаясь спасти душу умирающих зданий. Эта картина вдруг всё объяснила – его страсть к реставрации, его прагматизм, который был лишь оборотной стороной глубокого понимания того, как хрупка эта старая красота и как легко её потерять.

Лёд в моём сердце не просто треснул – он начал таять.

– Лёва тоже так говорит, – тихо сказала я. – Что он рисует душу.

Дмитрий перевёл взгляд на меня и впервые с момента нашего знакомства улыбнулся. Это была не широкая, голливудская улыбка, а лишь лёгкое движение уголков губ, но от этого его суровое лицо мгновенно преобразилось, стало моложе и человечнее.

– Значит, мы с ним коллеги, – сказал он.

В этот момент я поняла, что никакой войны не будет – не в том смысле, в каком я её себе представляла. Не будет битвы на уничтожение, а будет что-то другое: спор, соревнование, поиск истины.

– Послушайте, Дмитрий… – начала я, решив ковать железо, пока горячо. – Давайте вернёмся к нашему проекту. Я понимаю ваши опасения по поводу бюджета и готова обсудить некоторые позиции. Возможно, мы сможем найти менее дорогие аналоги саженцев в российских питомниках – я подниму свои контакты. Возможно, часть работ по расчистке можно провести силами волонтёров – я узнаю. Но дренаж… это принципиальный вопрос, кровеносная система сада. Я не могу от неё отказаться.

Он слушал меня внимательно, не перебивая. Улыбка исчезла, но и прежней холодности в его взгляде уже не было.

– Хорошо, – сказал он после паузы. – Я вас услышал. Давайте сделаем так: вы готовите мне подробное технико-экономическое обоснование именно по дренажной системе с цифрами, расчётами, заключением специалистов-арбологов о том, какой ущерб нанесёт деревьям современная система – без эмоций, только факты. А я, со своей стороны, представлю это инвесторам и постараюсь защитить эту статью расходов. Идёт?

Я смотрела на него, поражённая. Он предлагал мне не компромисс, в котором каждый теряет половину, а партнёрство, давая мне шанс доказать свою правоту языком, который он понимает – языком фактов и цифр.

– Идёт, – кивнула я, чувствуя, как по телу разливается тёплая волна облегчения. – Я подготовлю всё к концу недели.

– Договорились, – он протянул мне руку.

Его ладонь была большой, тёплой и очень сильной. Рука человека, который привык работать, а не только руководить. Наше рукопожатие длилось всего пару секунд, но за это время я почувствовала, что между нами заключается нечто большее, чем просто деловое соглашение.

Это было перемирие – хрупкое, неустойчивое, полное недосказанности, но это было начало.

– Тогда до встречи, Анна, – сказал он, отпуская мою руку.

– До встречи, Дмитрий.

Он развернулся и пошёл обратно к главному дому, а я ещё долго стояла у развалин старой оранжереи, глядя ему вслед. Утренний туман рассеялся, солнце светило ярко, и в его лучах ржавый каркас уже не казался мне таким унылым – он был похож на эскиз, набросок чего-то нового, что только предстояло построить.

Глава 5

Следующие несколько дней превратились для меня в один сплошной марафон, поскольку хрупкое перемирие, заключённое у развалин оранжереи, требовало немедленного подкрепления фактами. Дмитрий Воронцов бросил мне вызов, и я приняла его со всей страстью, на которую была способна – он хотел цифр, расчётов, заключений экспертов, и он их получит.

Я почти не бывала на объекте, превратив свою маленькую кухню в штаб-квартиру. Подняв на уши всех своих знакомых и знакомых знакомых – почвоведов, историков парковой культуры, инженеров-гидротехников, – я часами висела на телефоне, убеждая, споря, договариваясь. Вечера напролёт я проводила, склонившись над старыми чертежами усадьбы, которые раздобыла в городском архиве, и современными программами для гидравлических расчётов, сделав кофе основным продуктом питания, а сон – непозволительной роскошью.

Лёва с молчаливым пониманием наблюдал за моей лихорадочной деятельностью, тихо рисуя за своим столиком. Иногда он подходил ко мне, клал голову мне на колени, и мы сидели так несколько минут в тишине – это была его поддержка, его способ сказать: «Я рядом, мама».

К пятнице у меня на руках был не просто документ, а настоящий научный труд – многостраничный талмуд, в котором историческая справка соседствовала с результатами химического анализа почвы, а цитаты из писем бывшего владельца усадьбы – с трёхмерной моделью движения грунтовых вод. Я доказала всё: что керамические трубы создают уникальный капиллярный эффект, недостижимый для пластика; что изменение гидрологического режима приведёт к заболачиванию низин и медленной гибели реликтовых дубов; что стоимость реставрации в долгосрочной перспективе окажется ниже, чем затраты на борьбу с последствиями «дешёвого» решения. Моя «дорогая фантазия» обрела стальной скелет из цифр и фактов.

В пятницу, ровно в четыре часа, я вошла во временный штаб строительства, который разместился в одном из отремонтированных флигелей – большую, светлую комнату с голыми белыми стенами, пахнущую свежей краской и деревом. Посредине стоял огромный стол, заваленный чертежами и образцами стройматериалов, за которым сидел Дмитрий. Он был один.

Подняв голову, когда я вошла, он не отразил на лице никаких эмоций, просто кивнул в сторону стула напротив.

– Анна. Проходите.

Молча положив перед ним толстую папку с моим исследованием и сев, я ощущала, как сердце колотится, словно перед самым важным экзаменом в жизни.

– Здесь всё, о чём мы договаривались, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Обоснование необходимости реставрации исторической дренажной системы.