Он не спеша открыл папку, и я ожидала, что он бегло просмотрит выводы, может быть, задаст пару уточняющих вопросов и вынесет свой вердикт. Но я ошиблась – он читал внимательно, сосредоточенно, переходя от страницы к странице, вчитываясь в таблицы, изучая схемы, всматриваясь в копии архивных документов. Время шло, за окном рабочие заканчивали свой день, раздавались их громкие голоса, потом проехала последняя грузовая машина, на территории усадьбы воцарилась тишина, а он всё читал.

Я сидела напротив и наблюдала за ним – за тем, как едва заметная складка пролегла между его бровей, когда он изучал инженерные расчёты, за тем, как он кончиком пальца провёл по старой карте парка, словно пытаясь почувствовать её рельеф. Я видела перед собой не просто бизнесмена, оценивающего риски, а профессионала, погрузившегося в суть проблемы, и это вызывало уважение.

Наконец, спустя почти час, он поднял на меня глаза, в тёмных зрачках которых отражался свет настольной лампы, включённой им, когда начало смеркаться.

– Впечатляет, – сказал он тихо. Простое слово, но в его устах оно прозвучало как высшая похвала. – Вы проделали колоссальную работу.

– Я просто хотела доказать, что мой проект – не просто фантазия, – ответила я, чувствуя, как спадает напряжение.

– Вы доказали гораздо большее, – он откинулся на спинку стула, не отрывая от меня взгляда. – Вы доказали, что готовы сражаться за свою идею, и делаете это с умом. Я покажу этот отчёт инвесторам – не обещаю, что это будет легко, но теперь у меня на руках все козыри. Я думаю, мы получим финансирование на реставрацию дренажа.

Я выдохнула. Победа – чистая, безоговорочная, одержанная не в крике, а в тишине кабинета. Я почувствовала прилив такой гордости и радости, что была готова рассмеяться.

– Спасибо, – только и смогла сказать я.

– Это вам спасибо, – серьёзно ответил он. – За то, что не отступили.

Казалось, на этом разговор должен был закончиться – дело сделано, можно расходиться, но никто из нас не двигался с места. Возникла пауза, которая не была неловкой, наоборот, она была наполнена новым, взаимным уважением.

– Раз уж мы разобрались с подземной частью, – Дмитрий вдруг усмехнулся, и эта редкая усмешка снова преобразила его лицо, – может, посмотрим, что у нас на поверхности?

Подойдя к стене, где висел огромный, в несколько квадратных метров, план усадьбы – не современная компьютерная распечатка, а старая, пожелтевшая от времени карта, выполненная тушью, – он пояснил, заметив мой восхищённый взгляд:

– Это из моего личного архива. Досталась от одного коллекционера. План тысяча восемьсот девяносто второго года. Последний владелец, князь Вяземский, был большим ценителем.

Я подошла и встала рядом с ним, любуясь картой, которая была произведением искусства – каждое деревце, каждая клумба, каждая статуя были прорисованы с невероятной любовью и тщательностью. Я видела на ней и мою оранжерею, и каскад прудов, и даже «зелёный лабиринт», от которого сейчас не осталось и следа.

– Он почти не отличается от того, что я нашла в городском архиве, – прошептала я, проводя пальцем по изгибу дорожки, едва не касаясь его руки. – Только здесь больше деталей. Посмотрите, у каждого фонтана было своё имя… «Слезы нимфы», «Поцелуй наяды»… Какая поэзия.

– Вяземский был поэтом, – кивнул Дмитрий. – Не слишком известным, но очень тонким. Он и сад свой воспринимал как поэму, которую можно читать, гуляя по аллеям.

Мы стояли плечом к плечу перед этой старой картой, и мир за пределами этой комнаты перестал существовать. Ушли в небытие сметы, сроки, инвесторы – осталась только история, застывшая в линиях туши, и тихий диалог двух людей, которые понимали её язык.

– Я всегда думал, – заговорил он снова, и голос его стал ниже и глубже, – что реставрация – это не строительство, а скорее разговор. Ты задаёшь вопросы старому зданию, а оно отвечает тебе через трещины в стенах, через стёртые ступени, через выцветшую роспись. Главное – уметь слушать.

– С садом то же самое, – подхватила я, поворачиваясь к нему. – Он говорит с тобой через старые деревья, через рисунок мха на камнях, через семена растений, которые спали в земле сто лет и вдруг проросли.

Мы смотрели друг на друга, и я вдруг поняла, что мы говорим об одном и том же – что его прагматизм и моя мечтательность – это лишь два разных пути к одной цели: услышать голос прошлого и помочь ему зазвучать снова. В этот момент между нами рухнула последняя стена.

– Вы любите свою работу, – это был не вопрос, а утверждение.

– А вы? – ответил он, и в его глазах я увидела тёплые искорки.

– Больше всего на свете. Кроме сына, конечно.

Разговор незаметно перетёк в личное русло. Он расспрашивал меня о Лёве, и я, к своему удивлению, легко и свободно рассказывала о его увлечении, о его характере, о том, как он видит мир. А потом я осмелела и спросила его, как он пришёл в реставрацию.

Он рассказал, что его отец был плотником, краснодеревщиком, и с детства брал его с собой на «объекты» – в старые церкви, в купеческие дома, которые тогда ещё не сносили, а пытались сохранить. Он говорил о запахе старого дерева, о скрипе половиц, о пыльных солнечных лучах, пробивающихся сквозь уцелевшие витражи, и я видела всё это его глазами, видела того самого мальчика с альбомом.

За окном совсем стемнело и начался дождь – крупные капли барабанили по крыше и подоконнику, создавая уютный, убаюкивающий фон. Единственным источником света оставалась настольная лампа, её тёплый круг выхватывал из полумрака наши лица, руки и старую карту на стене.

– Уже поздно, – сказала я, хотя мне совсем не хотелось уходить. – Мне нужно забирать Лёву.

– Да, конечно, – он словно очнулся. – Я вас провожу. Дождь сильный.

Выйдя из флигеля под навес, мы ощутили свежий воздух, пахнущий мокрой землёй и озоном. Стена дождя скрывала дальние аллеи парка, и казалось, что мы одни во всём мире.

– Спасибо вам за сегодняшний день, Дмитрий, – сказала я искренне.

– Анна, – он повернулся ко мне, и его лицо оказалось совсем близко, так что я видела капельки дождя на его волосах и своё отражение в его тёмных глазах. – Давайте перейдём на «ты». Мне кажется, после сегодняшнего разговора это будет уместно.

Моё сердце сделало кульбит.

– Хорошо, – прошептала я, чувствуя, как краска заливает щёки. – Я тоже так думаю.

Он улыбнулся своей редкой, преображающей улыбкой.

– Тогда до понедельника, Аня.

– До понедельника, Дима.

Он пошёл к своему большому чёрному джипу, а я к своему старенькому «форду». Села в машину, но не сразу завела мотор, сидя и смотря, как капли дождя стекают по лобовому стеклу, размывая огни его отъезжающей машины.

Я приехала сюда сегодня утром, готовая к войне, а уезжала с ощущением, будто обрела союзника. И, что было ещё более странно и пугающе, с лёгким, щекочущим чувством в груди, которое я не испытывала уже очень, очень давно – чувством зарождающейся симпатии. И я совершенно не знала, что мне с ним делать.

Глава 6

Выходные прошли как в приятном, тёплом тумане, сквозь который пробивались несмелые лучи надежды. Разговор с Димой в пятницу вечером полностью изменил моё мироощущение – я засыпала, прокручивая в голове его редкую улыбку, и просыпалась с чувством лёгкости, которого не испытывала много лет. Камень, который я так долго носила на душе, казалось, стал меньше.

В субботу мы с Лёвой поехали в ботанический сад, где я хотела показать ему, как выглядят настоящие оранжереи, вдохновить его, а заодно и себя. Бродя по влажному, пахнущему экзотическими цветами и мокрой землёй воздуху павильона с орхидеями, я рассказывала ему о том, как устроена система полива, как поддерживается температура. Лёва слушал, широко раскрыв глаза, а затем достал свой альбом и начал зарисовывать причудливые формы цветов, похожих на райских птиц.

Впервые за долгое время я чувствовала себя не просто матерью-одиночкой, выживающей в каменных джунглях, а женщиной, у которой есть любимое дело и будущее. Проект в «Тихих холмах» перестал быть просто работой, снова став мечтой, и в этой мечте теперь был союзник – человек, который говорил со мной на одном языке старых камней и живых деревьев.

Вечером, уложив Лёву спать, я сидела на кухне с чашкой чая и перечитывала свою переписку с Ольгой. «Ну что, твой Воронцов оказался не таким уж драконом?» – написала она. «Он оказался другим», – ответила я и надолго задумалась, пытаясь подобрать слова. Как описать ей это странное чувство – смесь уважения, удивления и зарождающейся симпатии, которую я боялась даже саму себе признать? «Он профессионал. Мы нашли общий язык», – написала я в итоге, понимая, как сухо и неполно это звучит.

Воскресенье мы занимались домашними делами – разбирали старые вещи, пекли яблочный пирог. Обычный, уютный, мирный день, во время которого я почти забыла о том, что где-то в этом мире существует Кирилл. Он стал казаться персонажем из другой, давно прочитанной и забытой книги, и его предательство больше не ощущалось как открытая, кровоточащая рана, превратившись в старый шрам – напоминание о прошлом, которое больше не причиняет острой боли.

Как же я ошибалась.

Вечером, около семи, раздался звонок в домофон. Удивившись, поскольку никого не ждала – Ольга всегда предупреждала о визите заранее, – я спросила:

– Кто там?

В динамике раздался треск, а потом голос, который заставил кровь застыть в моих жилах – голос, который я узнала бы из тысячи, даже сквозь помехи и годы.

– Анечка, это я. Открой, пожалуйста. Нам надо поговорить.

Кирилл.

Мир качнулся, и на мгновение я перестала дышать. Он здесь, у моего подъезда. Этого не могло быть – он исчез, растворился, уехал за границу, так, по крайней мере, говорили общие знакомые. Что он здесь делает? Как он меня нашёл?

– Уходи, – прохрипела я в трубку ледяной рукой.

– Ань, не надо так. Я всё понимаю, я заслужил. Но, прошу, дай мне пять минут. Это важно. Я не уйду, пока мы не поговорим.

В его голосе слышались знакомые бархатные, умоляющие нотки – те самые, которыми он умел обезоруживать, втираться в доверие, заставлять делать то, что нужно ему.

– Мам, кто там? – из комнаты вышел Лёва, протирая сонные глаза. Он задремал на диване перед телевизором.

Мой мозг заработал с бешеной скоростью. Я не могла допустить, чтобы он устроил скандал у подъезда – соседи, сплетни… И самое главное – Лёва не должен был видеть этого.

– У тебя одна минута, – отрезала я и нажала на кнопку открытия двери, затем метнулась в прихожую, лихорадочно соображая. Выставить его сразу. Не слушать. Не смотреть в глаза. Он мастер манипуляций и знает все мои слабые места.

– Лёва, солнышко, иди к себе в комнату, поиграй немного, – сказала я как можно спокойнее. – Это по работе.

Лёва недоверчиво посмотрел на меня, но послушно поплёлся в свою комнату, и я плотно прикрыла за ним дверь.

Стук в дверь – негромкий, уверенный, стук человека, который знает, что ему откроют. Сделав глубокий вдох и выдохнув, я повернула ключ в замке.

На пороге стоял он.

За эти годы он почти не изменился – та же тщательно уложенная причёска, та же дорогая, чуть небрежно расстёгнутая у ворота рубашка, те же часы на запястье. Только в уголках глаз появились тонкие морщинки, а во взгляде – новая, холодная оценка. Окинув взглядом мою скромную прихожую, он заставил меня почти физически почувствовать его снисходительное презрение.

И букет. В руках он держал огромный букет белых роз – моих любимых. Дешёвый, избитый приём, который столько раз на мне срабатывал.

– Здравствуй, Аня, – сказал он с той самой обезоруживающей улыбкой, которая когда-то казалась мне самой искренней на свете.

– У тебя сорок секунд, – ответила я, не пуская его внутрь и преграждая собой проход.

Улыбка на его лице не дрогнула.

– Ты всё такая же колючка. Хорошо выглядишь. Я слышал, ты выиграла тендер – усадьба Вяземских. Серьёзный проект. Поздравляю.

Он говорил так, будто мы расстались вчера, будто не было украденных проектов, обанкроченной фирмы и пяти лет моего ада.

– Что тебе нужно, Кирилл?