Сидя на полу, Сан бормотала что-то с пустым рассеянным взглядом, словно лишилась рассудка. Пожав плечами, Вон поднялся, достал из маленького шкафчика еще спиртного и, прислонившись к стене, наполнил свою пиалу.

– Пусть ты этого не хочешь, а поделать все равно ничего не можешь. Нет места, куда ты могла бы отправиться.

– Есть, – взгляд ее оставался тусклым, но голос был ясным и решительным. Меж бровями Вона, осушившего новую пиалу, залегла глубокая морщина. Сан медленно повернулась к нему, глаза ее стали наполняться жизнью. – Есть, Вон. Я должна отправиться туда, где теперь мои друзья, туда, где они меня ждут. Я обещала во что бы то ни стало вернуться к ним. А они обещали дождаться моего возвращения.

– Разве ты знаешь, куда идти? Даже если сбежишь отсюда, нет никакой гарантии, что вы сможете встретиться! Собираешься всю оставшуюся жизнь скитаться по миру, пока не умрешь от старости, ради какого-то зыбкого обещания?

– Да, все именно так. Я не сдамся и всю оставшуюся жизнь, пока не умру от старости, буду бродить по свету в поисках друзей. И Лина.

В глазах Вона вспыхнуло пламя.

– Я ведь уже говорил, что Лин доверил тебя мне и уехал. Он не желал подвергать тебя опасности, и отправиться за ним – все равно что предать его.

– Пусть так, но я обязана найти его. Отыскать, где он, встретиться с ним и спросить, почему он не взял меня с собой.

– Да чтоб тебя, я ведь уже все объяснил! Что еще мне нужно сказать!

– Но мне нужно увидеть его, Вон… – Слезы крупными каплями текли у нее из глаз. Сан прижала к груди руку, прежде безвольно опущенную на пол. – Вот здесь скрыто нечто горячее и твердое. Нечто, что при мысли о Лине становится больше и жарче и плавит все внутри. Это больно, потому я стараюсь не думать о нем, но не могу. Чем сильнее я стараюсь не думать о нем, тем меньше могу терпеть эту боль. Если я и дальше буду избегать своих мыслей, если и дальше буду вдали от Лина, кажется, пламя охватит все. Все сгорит, и тогда я умру…

Крючковатыми пальцами она царапала грудь, словно хотела ее разодрать. Пошатываясь, Вон направился к ней с алкоголем в руках. Ступал он неосторожно, и оттого напиток расплескался и пролился на пол. Оказавшись перед Сан, он поднес пиалу к губам, но та уже была пуста. Схватившись за подол его одежд и взглянув в глаза Вону, что облизал пересохшие губы, она проглотила горькие слезы и сказала:

– Я умоляю, Вон, отправь меня далеко. За море, за пустыни – отправь меня туда.

Вон что есть мочи швырнул пиалу. Со свистом пролетев через всю комнату, та разбилась о противоположную стену. Опустившись на колени перед ошеломленной и съежившейся в испуге Сан, он посмотрел ей в глаза и нежно откинул ее волосы, прилипшие к мокрым от слез щекам.

– Я буду с тобой, Сан. – Взгляд и голос Вона были полны спокойствия и умиротворения. Не верилось, что это он только что гневался. – Буду рядом в тягостные моменты. Можешь плакать, злиться и кричать. Излей душу. Я выслушаю тебя. И со временем ты забудешь о нем. Давай справляться с этим вместе. Разве ты не видишь, что мне, как и тебе, больно, оттого что я не могу увидеть Лина? Я едва сумел вынести расставание с одним другом, а теперь ты просишь меня проститься и со вторым?

– Прости, Вон, но я умру, если не уеду. Умоляю…

– Не можешь остаться со мной? Но ведь я тоже твой друг и забочусь о тебе больше прочих, так почему тебе так нужно отправиться на поиски Лина? Почему ты не можешь остаться со мной? – Лицо его так переменилось, что, казалось, он вот-вот разрыдается. Пусть подчас Вон и бывал холоден, но стоило ему посмотреть на Сан, на лице его расцветала улыбка. Искренне счастливо или хитро лукаво, но он улыбался – лицо его не знало страданий, горести и печали. И теперь, впервые увидев на его лице невыносимое отчаяние, Сан почувствовала, как на глаза вновь навернулись слезы.

– Прости, пожалуйста, прости. Ты дорог мне. Я всегда считала тебя незаменимым другом. Но Лин… мы… – ее пересохшие губы задрожали, – нас связывают супружеские узы.

Вон побледнел. Мгновение назад казалось, будто он вот-вот заплачет, но теперь он был холоден словно лед; прищурив глаза и слегка поджав губы в насмешке, он сказал:

– Браки между членами королевской семьи запрещены.

– Знаю, но мы друг друга… – Вон с силой схватил Сан за руку, и та, взвизгнув от боли, не сумела договорить.

Он рывком поднял ее с пола и прижал к столу.

– Браки между членами королевской семьи запрещены! А ты говоришь, что вас связывают супружеские узы? Как это понимать? Вы посмели поглумиться над приказом императора и обмануть меня! То есть вы не признаете ни его величество, ни меня! Значит, и к остаткам самбёльчхо вы двое проявляли благосклонность, потому что уже тогда задумали предательство!

– Нет, все не так, Вон! Еще до того, как браки запретили, мы уже…

Он сжал ее руку с такой силой, что боль стала невыносимой. Сан не верилось, что человек, который заставляет ее испытывать такие страдания, что и простонать сил не остается, ее друг. Но даже так она силилась его понять – его ведь предали близкие люди.

– Вон… – прикусив потрескавшуюся губу, сумела позвать она, – говорить, будто мы не признаем тебя или позволяем себе вероломство, – лишнее. Мы любим друг друга, вот и все, потому не в силах были вынести разлуки и связали себя узами сквозь три жизни^[7], не сказав тебе. Ты поймешь, Вон: у тебя ведь тоже есть возлюбленная.

– Вы позабыли о морали и благопристойности, бесстыдно и нагло делили постель, а ты говоришь мне о любви! Вы преступники, опорочившие королевскую семью! – Он с небывалой силой схватил ее за плечо и толкнул к постели. Сан рухнула на деревянную кровать, словно брошенная Воном пиала – на пол, и тотчас оказалась схваченной за волосы и прижатой к шелковому одеялу. – Любовь, говоришь? Просишь меня понять вашу любовь? А мою любовь ты понять не хочешь?

Его глаза налились кровью и заблестели свирепо и пугающе, точно Вон был диким зверем. Обнажив белые зубы, он усмехнулся, словно вовсе и не слышал, как она слабым голоском звала его в страхе:

– Вон, Вон!

– Может, так ты поймешь? Что ради тебя я принял Тан и ради тебя же избавился от друга, которого ценил больше жизни, словно от поношенной обуви!

Глаза Сан расширились. Прижавшись к ее телу, Вон наклонился так близко, что их ресницы спутались друг с другом, и мрачно прошептал:

– Лин признался мне в своем преступлении. Догадываешься, в каком? Если б не ты, он был бы жив! – Вон собственной грудью почувствовал, как у Сан перехватило дыхание. Он приобнял ее тело, вмиг ставшее твердым и холодным, словно у мертвеца, и наклонил голову еще ниже. Его губы едва не коснулись мочки ее уха. – Если б не ты, я бы не убил Лина.

Он мельком взглянул на лицо Сан. Ее зрачки казались огромными, а тело стало напряженным и неподвижным. Рукой, прежде покоившейся у нее на талии, Вон медленно провел вверх, к подмышкам. Сан шевельнулась едва заметно – недостаточно для реакции на его действия. Казалось, она лишилась воли и утратила всякие силы сопротивляться. Вон был ласков, его ладони словно бы пытались избавить ее от напряжения в плечах и руках. Прижавшись к ее холодной шее, он опалил ее теплым дыханием:

– Все из-за тебя, Сан. Потому что я люблю тебя. Но я не стану просить тебя понять мои чувства. Уверен, ты не простишь мне этого. Я не желал твоей ненависти и потому до сих пор просто смотрел на тебя, но терпеть дальше не могу. Потому что ты все равно меня не простишь! Ненавидь меня, презирай! Пусть так, я все равно сделаю тебя своей!

Он словно объявил войну. Глубоко вздохнув, Вон почувствовал, как его нос защекотали изящный и тонкий аромат орхидей и тонкие завитки волос, разлетевшиеся на мелкие прядки. Опьяненный запахом, он прикрыл глаза от удовольствия. Вблизи Сан пахла сладостью. Он провел ладонью по изгибам ее округлого плеча и – пусть их кожу отделял друг от друга шелк ее одежд – пришел в восторг от мягкости и изящности ее тела. В нем закипала кровь: ее маленькая упругая грудь нежно прижималась к его собственной. Это и правда Сан, а не очередная замена ей. Теперь она навсегда в его руках!

Подавляя в себе желание раздеть ее догола и прижать к себе, Вон нежно провел пальцем по линии ее губ. Тех самых губ, которые ему так хотелось прокусить до крови и попробовать на вкус. Губ, которые он так страстно желал. Меж ними был маленький мир, горячий и туманящий разум. Вон наклонился к лицу Сан и легонько подул на ее ало-красные губы, мягкие, точно атлас, но вдруг вздрогнул от резкого звона в ушах. В тот же миг он почувствовал резкую боль в руке, которой оттягивал ее волосы, и отскочил. По тыльной стороне его ладони пробежал длинный порез, из которого теперь струилась кровь. Вздрогнув, он прикрыл рану второй рукой и в удивлении обратил взгляд на Сан. Волосы ее были растрепаны и спутаны, в руках – обнаженный клинок, во взгляде – свирепство.

– Как ты посмела… Сан! – зарычал он. Зубы его застучали от гнева. При виде знакомого клинка он разъярился пуще прежнего. Небольшой, украшенный кораллом и янтарем, он был не только прекрасным украшением, но и добротным оружием – длинным и острым, способным защитить владелицу. – Я не велел тебе размахивать клинком!

– Этот клинок был преподнесен мне для защиты моего тела, и я обнажила его ровно для этого.

– Как ты могла! Против меня!

– Я считала тебя другом, Вон. Глубоко любила и заботилась – как о друге. Лин любил тебя так же… нет, даже сильнее, чем я. Вот почему мы так старались сдерживаться: из уважения к твоей воле и нежелания очернить твое доброе имя. Несколько лет. Но ты отринул дружбу. И мою, и Лина!

– Я ван! А у вана нет друзей! Тем более друзей, которые приносят ему чувство одиночества!

Она окинула Вона – тот выглядел потерянным, словно его огрели по голове тупым оружием, – острым, словно у рыси, взглядом. Ее огромные черные глаза, в которых плескалась глубокая печаль, вновь наполнились слезами. Кончик клинка прочертил в воздухе полукруг и остановился на ее шее. Сан прижала оружие к тонкой, практически прозрачной коже.

– Ваше величество… – в горле у нее стоял ком, и оттого голос дрожал и хрипел, – долгое время я заблуждалась. Не понимала государевой милости, с которой вы радушно приняли под свое крыло девушку, что с самого первого дня, с самой встречи в переулке, тянувшемся позади лавок торговцев, вела себя опрометчиво и грубо: смела называть вас лучшим другом и гордиться этим. А теперь я обнажила клинок и ранила вас. Разве можно такое простить? Искупить такое можно лишь заслуженной смертью. Примите ж ее, государь.

– Остановись, Сан! – топнув ногой, вскричал Вон. Кровь стекала по тыльной стороне его плотно сжатой ладони и капала на ковер на полу, но времени осматривать рану не было. – Убери клинок. Ослушаешься – я взаправду никогда тебя не прощу!

– Не прощайте. Я тоже никогда не прощу вас, ваше величество.

– Ты не можешь умереть. Угрожать вану! Совсем рассудок потеряла?

– Это не угроза. И я в здравом уме. Я умру. Все, кого я желаю увидеть, теперь в мире ином.

– Если умрешь, то больше никогда не увидишь Лина!

Сан рассмеялась.

– «Если умрешь»? Не вы ли сказали, что я до конца жизни не смогу его увидеть, ваше величество?

– Он жив, – заскрипел зубами он. – Он жив, весь изранен, но… я убедился в том, что он оказался в Мёнджу^[8] и был продан в рабство. Хочешь доказательств? На, смотри!

Вон вытащил из рукава небольшое письмо и бросил его Сан. С недоверием оглядев сложенный лист, упавший на пол, и Вона, она, не отрывая клинка от своей шеи, сползла с постели и подобрала письмо. Оно было коротким, всего одно предложение: «Караван цветноглазого^[9] торговца, который выкупил преступника, отбыл в Самарканд»^[10]. Сан нахмурилась, словно с трудом понимала значение написанного, и Вон нетерпеливо крикнул: