– Ван Ильсу? Какой толк в старике, настолько одержимом какой-то девкой, что даже императору прошение об отречении от престола отправить готов? Он и сейчас занят лишь одним: дни коротает с королевой Чонхва – предаются воспоминаниям о прошлом, а ночами прижимает к себе Сукчхан-вонби, пытаясь заполнить пустоту внутри.

– Ты правда веришь, что он искренне желал отречься от престола? Что ему опротивела политика? Да ни за что! Он точит нож на сына, готовится однажды отомстить. Ради этого и невестку использует! Пусть разожгла огонь первая супруга его величества, но раздул пламя ван Ильсу.

– О чем ты говоришь? Ведь именно он отговаривал Будашир отправлять письмо здравствующей матери императора.

– Это всякому известно. Люди и не подозревают, что тайно отправить ей письмо посоветовал сам ван Ильсу.

– Что? Правда?

Сон Ин широко улыбнулся в удивлении распахнувшему глаза Панъёну. С этого, можно сказать, и началась история ложного доноса на госпожу Чо: монгольская принцесса, недовольная супругом, посещавшим лишь другую жену, написала письмо на родном для себя языке и решила отправить его здравствующей матери императора Юань, которая приходилась ей бабушкой – Хохжин-хатун^[18]. Письмо гласило: «Госпожа Чо прокляла меня – чувства вана ко мне охладели». Догадавшись о содержании послания, ван отправил Пак Сону, зятю Чо Ингю, все разузнать, но того поколотили и погнали прочь слуги Будашир, прибывшие с ней из Монголии. Обеспокоенный государь попросил своего отца умилостивить невестку – отношения у них были куда сердечнее, чем у самих супругов. Казалось, прислушавшись к уговорам свекра, она так и не отправила письмо. Но на самом деле все было ровно наоборот.

– Ван Ильсу и правда отправил императору прошение об отречении от престола, но он и подумать не мог, что его удовлетворят быстро. Он был глубоко шокирован, когда его величество действительно отстранил от престола собственного дядю и посадил на его место двоюродного брата, будто только этого и ждал, – спокойно объяснил он.

Панъён кивнул.

– Поэтому он действует рука об руку с невесткой?

– Не только с ней. Ван Ильсу близок и с подданными Будашир. Они предостерегают прибывающих в Корё монголов, мол, реформирование страны по подобию империи – пустословие, на самом деле ван проводит политику отдаления от Юань. К этому их, конечно, подтолкнул я. А письмо покамест дойдет до адресата, и люди Будашир поведают Хохжин-хатун, каково истинное лицо вана. Его незрелость обеспокоит мать императора. И вскоре беспокойство об этом охватит и самого императора: Хохжин-хатун оказывает немалое влияние на императорскую семью, и ей будет нелегко продолжать оказывать поддержку нынешнему вану.

– Быть не может! Вот оно как… – восхищенно рассмеялся Сон Панъён.

Все произошло без его ведома, но поскольку он был из тех, кто ценит результат, заострять внимание на обстоятельствах не стал. Однако больше прочего Панъён был счастлив оттого, что наконец видел: его двоюродный брат, которого едва не разбила потеря Ок Пуён, наконец вернулся к жизни и стал самим собой. К счастью, человеком, мести которому добивался коварный и не стесненный во времени Сон Ин, был именно нынешний ван. Теперь, только ван будет свергнут, целый мир будет у них в руках. Сон Панъён не мог скрыть своей взбудораженности.

– То есть обвинение госпожи Чо – лишь предлог? Если в империи начнут сомневаться, действительно ли реформы проводятся так, как уверяет ван, его правление, естественно, окажется под угрозой. Самое время короновать нового государя?

Качнув головой, словно говоря: «Как знать», Сон пожал плечами.

– Пока у Ван Чона нет имперской поддержки. Сомневаюсь, что за такое короткое время удастся стать новым мужем Будашир.

– Тогда как быть? Здравствующая мать императора не сумеет настоять на отстранении вана с престола, пока не будет ясно, кому наследовать трон.

– Был бы лес, а топор сыщем. Пока Ван Чон не готов взойти на престол, усадим туда вана Ильсу. А поскольку он желает того же, сотрудничать будет легко.

– Вот как…

– Ну, раз уж дела наши таковы, ты, братец, пока выбери одного из низших чиновников и заставь его написать анонимное письмо, мол, родители приводили к госпоже Чо шамана, и повесить его на вратах. Нужно действовать быстро, пока ван не прознал об этом и не предпринял ответных мер.

Сон Панъён молча встал. Он был готов исполнить любые повеления своего смышленого и наконец оправившегося от потери брата. Вон как, вот так-то! Восторженный чужой находчивостью, он, как и Ван Чон, покинул комнату.

Оставшись в одиночестве, Сон Ин рассмеялся зловеще, точно умалишенный. Вот уж девять месяцев со смерти Муби он жил скрипя зубами от ярости, и вот наконец пришло время отомстить. Теперь, когда и с избавления от Ван Лина минуло полгода.

– Одно досадно. Знай я, где сейчас госпожа из Хёнэтхэкчу с остатками разгромленной шайки, мог бы измучить вана во много крат сильнее, – пробормотал Сон Ин. Все это время он тоже искал Ван Сан, но причины тому у них с Ван Чоном были разные. Однако, как бы они ни старались, поиски не увенчались успехом: где бы ни запер ее ван, следов его люди не оставили. – Ладно, пусть так! – утешился он и поднялся. Его глаза горели решимостью принять новый вызов. – Я во что бы то ни стало разузнаю, где ты прячешь ее. А потом заставлю тебя страдать так же, как страдал я. Клянусь, я заставлю тебя увидеть, как она умирает в муках прямо у тебя на глазах!

Сон Ин широко распахнул дверь, и ослепительные солнечные лучи ударили ему в глаза. Энергично размахивая руками, комнату покинул и он.

Это был первый раз, когда Сонхва причесала Пиён волосы. Он же может стать последним. По правде сказать, она и подумать не могла, что однажды станет собственными руками наряжать сидящую перед ней Пиён – доверившуюся ей. Прежде представить это не могла и сама Пиён. Атмосфера нависла тяжелая и мрачная, но со стороны они напоминали дружных меж собой сестер.

– Готово.

Слегка отойдя от Пиён, Сонхва поглядела на ее волосы – спереди и по бокам – через зеркало. Отражавшееся в нем лицо выглядело пустым. Сонхва успела к этому привыкнуть: не считая их первой встречи, лицо Пиён всегда было таким. А вот в остальном она совершенно не походила на себя обычную. Ее одежды не были истинно роскошны, но и не походили на привычный простецкий наряд, какой она носила, когда занималась ткачеством. Шелковые платья такого цвета и фасона можно было увидеть разве что при дворе или в домах обеспеченных людей, а широкий пояс украшала пестрая тесьма. На первый взгляд она походила на куннё. Мельком взглянув на свое лицо в отражении, Пиён взяла в руки траурную шляпу монсу. Сонхва помогла надеть ее.

– Вы готовы? – донесся снаружи басистый мужской голос.

Распахнув дверь, Сонхва указала Чан Ыю на полностью собранную Пиён.

– Тогда пойдемте, – кивнув, развернулся он.

Кэвон с Ёмбоком, ожидавшие позади Чан Ыя, бросились к Пиён, медленно выходившей из комнаты вслед за Сонхвой.

– Хоть разок взгляни на Нантху напоследок.

– В-в-взгляни на-на-напоследок.

Пиён отвернулась от Ёмбока, державшего на руках ребенка – тот запрокинул головку наверх и широко разинул ротик, – и закрыла лицо полами шляпы.

– Унесите его. Уберите с глаз, – холодно и сухо, хоть и казалась кроткой, ответила она. Смутившись, мужчины отошли на несколько шагов назад вместе с малышом. Ёмбок неожиданно наступил на ногу Пхильдо, скорбно стоявшему неподалеку.

– И-и-извини!

Оттолкнув глядевшего на него в неловкости Ёмбока, Пхильдо шагнул вперед, словно желал преградить Пиён путь.

– Пусти! – не успел он подойти, закричала она. Пхильдо вздрогнул и стал смотреть то на Чан Ыя, то на Сонхву и причитать:

– Так ведь нельзя, господин. Сонхва, разве ж можно?

– Ни к чему об этом беспокоиться, вам особенно, – из-под плотной ткани, покрывавшей лицо, взглянула на него Пиён. Холод ее глаз заставил Пхильдо заколебаться, и тогда она, воспользовавшись моментом, прошла меж ним и Чан Ыем. Он порывался вновь шагнуть вперед – чувствовал, как бы то ни было, что допускать этого никак нельзя, – но Сонхва схватила его за руку:

– Перестань, Пхильдо. Не ты один так думаешь. Но все уже решено.

Тот голову повесил. С губ сорвался глубокий вздох. И все они, один за другим, словно зараза какая их поразила, тяжко вздохнули, глядя, как впереди удаляются спины Пиён и Чан Ыя.

Они шли быстро, но Пиён чувствовала такую тяжесть в ногах, словно ей подложили куски свинца прям в вышитые шелком туфли. Она отчаянно боролась с искушением оглянуться – назад тянуло неописуемо. Спину жгло от полных сожалений взглядов, которыми ее провожали. Надо было улыбнуться! От мыслей о Нантхе, чье лицо не омрачила печаль, у нее сжималось сердце: он совсем не понимал, что мама уходит. Надо было хоть разок взглянуть на него напоследок! Пиён сожалела о том, что была столь упряма в попытках подавить свою слабость. Обернись она, никто бы не осудил, но девушка продолжала неуклонно идти вперед.

Перед глазами промелькнул образ Пхильдо, вдруг шагнувшего ей наперерез. Быть может, именно благодаря ему уйти было гораздо легче. Думая о том, что он стоит позади, Пиён не могла обернуться. Не только оттого, что именно он был тем ужасным, отвратительным и ненавистным ей человеком, который убил Мусока и пытался убить ее саму. При виде него она всякий раз мучилась чувством куда сложнее ненависти. Она отчетливо видела, как Пхильдо пронзил Мусока, поэтому полагала, будто и дышать не сумеет рядом с убийцей любимого, однако в глубине души могла его понять: Пхильдо питал особые чувства и к Мусоку, и к Сонхве, и оттого, должно быть, обнажив свой меч, пребывал в отчаянии.

К тому же, приняв удар на себя, он спас их с Нантхой. У него на лбу до сих пор был отчетливо виден шрам от лезвия меча. Как ни странно, но при виде Пхильдо Пиён всякий раз чувствовала некое родство.

Возможно, причиной тому были слова Мусока, глубоко отпечатавшиеся в ее сердце: «Права была госпожа, другие ошибались. Жертвовать собой не постыдно». В этих теплых словах впервые нашлось утешение ее душевной боли, терзавшей Пиён из-за шрама на его лице. Однако сильнее прочего при виде Пхильдо или при мысли о нем Пиён чувствовала тяжесть на душе.

Непостижимо: она лишилась голоса, своими глазами увидев смерть Мусока, а вернул его не кто иной, как Пхильдо. Даже в тот день, когда Нантха, прежде молчавший подобно ей самой, назвал Пиён мамой, она не сумела произнести ни слова, но вновь обрела голос, когда Пхильдо оказался на грани жизни и смерти. Тогда было не до размышлений – пришлось спешить, но все равно, стоило их взглядам пересечься, Пиён всякий раз смущалась мыслей о произошедшем; так было и пока они переносили раненых в безопасное место вместе с Чан Ыем. Ее тело дало понять: Пхильдо полностью прощен, теперь он один из товарищей, с кем можно жить бок о бок. Вот только правды это не меняет: Мусока убил именно он! Теперь же Пиён чувствовала облегчение: думала, что больше не увидит Пхильдо, всякая встреча с которым приводила ее в замешательство.

– Еще можно вернуться, – прервал ее размышления голос Чан Ыя. Но Пиён продолжила смело идти вперед, не отводя глаз.

– Нет, я не вернусь.

Она шла навстречу смерти.

Семь месяцев назад Чан Ый подоспел как раз вовремя: не приди он на помощь, Сонхва и Пхильдо, Пиён и малыш Нантха, Кэвон и Ёмбок – все они погибли бы, как и задумывал наследный принц, ныне его величество ван. Перво-наперво им нужно было отыскать безопасное место, чтобы оправиться и залечить раны. Поэтому они отправились на постоялый двор в отдалении от порта Пённандо. Место там было неприметное, темное и сырое, там частенько останавливались бродяги и контрабандисты. Выбрали его неспроста. Оттуда люди нередко уезжали с разбитыми головами и переломанными в драках руками и ногами, зато деньгами можно было купить молчание: пока гости платят, там будут притворяться, будто им невдомек, кто останавливается у них на ночь. Да и гостевую книгу заполнят как надо.