Оркестр играет вторую ритурнель, поппури из русских песен. «Нет, нет, нет, она меня не любит. Нет, нет, нет, она меня погубит», – бурчит себе под нос юнкер, расплываясь в улыбке. В этот момент Мишель со своей парой как раз оказывается рядом, и Саше почему-то кажется, что и они напевают эти смешные слова и смеются.

Следующий вальс Дебич танцует с воспитанницей в кремовом платье. Быстро, в три такта, поэтому они почти не разговаривают. Впрочем, ему этого и не хочется, к тому же девушка – неважная танцовщица, Саше несколько раз приходится считать ей такт. Когда вальс заканчивается, барышня просит проводить ее в буфетную выпить оранжаду, юнкер галантно сопровождает даму, в то же время выискивая глазами Аликс и не находя ее в зале.

Его это немного нервирует – за вальсом будет мазурка, которую он непременно хотел танцевать с Аликс. Да, третий танец за вечер совсем не по правилам, но Дебич утешает себя тем, что они не подряд, и на таком бале можно вести себя свободнее, слегка отступив от этикета. Но вот мазурка объявлена, первые пары строятся к танцу, а Саша спрятался за колонну, не желая быть ангажированным другой девушкой. Взмах дирижерской палочки, первый такт – одновременно открывается дверь из внутренних комнат, и на пороге залы возникает Аликс. В голубом платье. Она оглядывает залу и замирает, потом видит Дебича, вышедшего из-за колонны, и делает шаг в его сторону. Юнкер тут же устремляется к девушке, стараясь, чтобы его поспешность не была замечена окружающими.

– Позвольте вас пригласить…

– С удовольствием…

Дежурные слова сказаны одновременно, Дебич ловит такт и начинает движение со своей дамой по зале. Он легко прыгает и столь же легко опускается на колено. Она порхает вокруг него. Пары перестраиваются, меняясь партнерами, ведут неспешную беседу. Саша великолепно ведет свою даму. Он прекрасно владеет телом, знает все па мазурки, особенно ему удается голубец^[7] и шассе^[8] – он прыгает легко и свободно, ударяя ногой об ногу, шаг уверенный, лихо притоптывая каблуком. Все повороты и подскоки делаются очень чисто, Дебич буквально летит по зале, увлекая за собой даму, которая прекрасно слушается, словно заранее зная, что будет дальше, хотя мазурка – танец импровизаций, и Саша вовсю этим пользуется. Они становятся солирующей парой, и общество расступается, позволяя им такую возможность. Музыка обрывается неожиданно, юнкер останавливается как бы на полувзлете, поднимает девушку, делает полукруг с партнершей в руках, и опускает ее аккуратно на паркет.

– Не устали?

– Нет, благодарю, голова только слегка кружится, – Аликс смеется, глядя в глаза своего визави. – Сейчас Ольга Егоровна предложит звать вас на ужин. Вы же останетесь?

– Конечно, – радостно улыбается Саша. – Как я могу уехать?

«Mesdames, просите ваших кавалеров к ужину», – раздалось отчего-то неожиданно, Аликс опустила глаза и покраснела, словно ее застали в компании юнкера за чем-то предосудительным, он же подал ей руку и интуитивно повел по коридору туда, куда двинулись все остальные, шепнув: «Не волнуйтесь так, все хорошо».

Пока они шли узким коридором, Саша так и держал руку девушки, слегка прижимая ее саму к себе, она же шла, мелко перебирая ногами в бальных туфельках и глядя под ноги, будто боялась оступиться.

В столовой зале, сияющей огнями, было накрыто несколько столов по шесть и восемь кувертов, и Саша потянул свою даму к одному из них, подвинул ей стул, после сел сам и, сняв перчатки, убрал их в карман. Что они ели и даже – о чем говорили, Дебич потом сказать не мог, но прикосновение обнаженной узкой женской ладони обожгло как огнем и запомнилось. Оно было мимолетным, при передаче то ли солонки, то ли перечницы, оба тут же резко отдернули руки, Аликс заалела щеками, да и сам юнкер почувствовал, что краснеет, а такого за ним давно не водилось.

После ужина гости одевались в гардеробе, а барышни-институтки махали им руками и приглашали приезжать на Светлой. Тройки быстро домчали юнкеров до училища, и, высыпав из саней около родного здания на Знаменке, они затеяли играть в снежки. Воронов попытался было вовлечь в снежную забаву и Сашу, но тот махнул рукой, расплатился с извозчиком и быстрой походкой пошел прочь от играющих. Ему хотелось пройтись, вдохнуть морозного воздуху, успокоить бешено колотящееся сердце и подумать.

По всему выходило, что девушка, столь сильно запавшая ему в душу буквально с первого взгляда, бесприданница и, с одной стороны, чтобы обеспечить матери достойное содержание, он должен задушить эту любовь и перестать думать об Аликс, но с другой – все его существо так и рвалось к ней. Дебич представил себя Фемидой, на одной чаше весов которой лежало материальное благополучие, на другой – любовь. Деньги и сердце – что перевесит? Еще никогда выбор не был таким трудным, и прямо сейчас юнкер не готов был дать ответ – ему очень хотелось отключить голову и позволить себе не думать: о будущем, о последствиях, об отсутствии денег, о том, что мать привыкла если не к роскоши, то хотя бы к удобству, и он не вправе ее этого лишить, но – не получалось.

Вконец устав и вымокнув, под хлынувшим с неба мокрым снегом, Саша вернулся в училище, повесил сушиться шинель и, быстро раздевшись, свернулся в кровати калачиком, укутавшись в одеяло с головой – не хотелось ни с кем общаться, а уж тем более откровенничать с Мишелем.

Разговора с другом избежать, естественно, не удалось. Послав по обыкновению Порфирия за пирожными, Дебич с Вороновым уселись на сдвинутых кроватях, и Саша поведал Мишелю все свои терзания и сомнения.

– С чего ты взял, братец мой, что это любовь? – Воронов посмотрел на приятеля с высокомерием прожженного ловеласа. – Ну, влюбился ты в девицу, а она и в самом деле хорошенькая, и что с того? Когда вы в другой раз свидитесь – не раньше Пасхи, так ведь? За то время сколько еще воды утечет. Давеча вы, mon ami, об Оленьке убивались, а летом – про Сонечку мне все уши прожужжали, не знал уже, куда с маневров бежать. Теперь вот эта Аликс…

– Нет, ты не понимаешь, – буквально выкрикнул Саше. – Я никогда до сих пор такого не испытывал. Увидел ее и пропал. Это совсем иное, право слово, совсем. – Дебич хотел было перекреститься в подтверждении своих слов, но в последний момент посчитал сие неуместным.

– Право, князь, вам виднее, но думается мне, все проходит, и это пройдет, – философски заключил Воронов. – Нам сейчас главное испытания хорошо сдать, чтобы в столицу или хоть в губернский город выпуститься, а то загонят за Можай, и прощай академия, достойная женитьба и все остальное, что нынче тревожит твой ум.

– Я ни о чем ином сейчас думать не могу, все время лицо ее перед глазами, как смотрела на меня и краснела, смущаясь, – Саша вздохнул. – Пирожное и то в горло не лезет, – он отложил обратно на тарелку кремовую корзиночку.

– Так я съем, – тут же подхватил лакомство Мишель. – Сладкое для мозга полезно.

– Смотря кому, – засмеялся Дебич. – Когда мозгов нет, пирожное не поможет, – и едва успел увернуться от подушки, пущенной меткой рукой товарища.

Завязалась веселая возня, и пришедший на шум дежурный офицер едва смог угомонить своих подопечных.

Придя в одно из увольнений домой, Саша хотел было обсудить свои сердечные дела с матерью, но разговор не задался: Анна Павловна ни о чем, кроме учебы сына, слушать и говорить не пожелала. Дебич несколько расстроился и пребывал в меланхолии все оставшееся отпускное время до вечера воскресенья, но, вернувшись в училище, внял матушкиным доводам, а, возможно, поддался общему настроению зубрежки и с удвоенной силой засел за учебу.

* * *

Начался новый, девятьсот тринадцатый год, и хотя романовские торжества должны были состояться в Москве лишь летом, муштра в шагистике, умении держать строй и тянуть носок усилилась уже с конца января.

– И зачем нам это? Один раз пройти на параде перед Государем? – вздыхал Воронов, за обе щеки уплетая марципан. – Война начнется, с нас совсем другое спросят.

– Согласен с тобой, друже, – Саша взял трубочку с кремом и посмотрел на нее в раздумье. – Только нас с тобой спросить забыли, поэтому мы ходим по плацу до одурения, а Жорж в кубе нами командует. Кстати, не поступишь в Академию, можешь нашего Жоржика сменить, ему как раз через пару лет ценз выйдет, на пенсию. И будешь ты Ворон, – рассмеялся Дебич и отправил пирожное в рот целиком.

– Вам хорошо смеяться, Алекс, – Мишель перешел на обиженное «вы». – Как портупей-юнкер имеете право полк в столице выбрать, в лейб-гвардии.

– Зачем? Нет, форма там красивая, но на сорок три рубля и двугривенный^[9] в месяц не прожить, а матушка, сам знаешь, не поможет. Польша для меня тоже не вариант – далеко и дорого, – покачал головой Саша.

– Тогда артиллерия, – и форма тебе пойдет, и вообще, – Воронов удивленно созерцал пустую тарелку и свои испачканные кремом пальцы, словно раздумывая, не послать ли Порфирия в булочную еще раз.

– Возможно. Для этого надо на испытаниях не облажаться, а то получу шестерку по фортификации, и плакал мой первый разряд, – Дебич встал и начала ходить между кроватями туда-обратно. – Скорей бы Масленица. Устал, отдохнуть хочется.

Вслед за метельно-вьюжным январем наступил неожиданно теплый февраль: небо заголубело, сосульки на крышах начали капать огромными слезами и смотрелись, как сталактиты в пещере, снег осел и местами почернел, днем припекало солнце, и хотелось расстегнуться и сдвинуть папаху набок, а того лучше надеть фуражку, но приказа на летнюю форму все не было. «Февраль – месяц переменчивый, – говорил Жорж в кубе, осматривая уходящих в увольнение юнкеров. – Ветер холодный подует, прохватит, вот вам и инфлюэнца, а того хуже – пневмония. Вы уж, господа мои остерегитесь, два месяца до испытаний».

Они и сами знали это – после дня святых великомучеников Георгия и царицы Александры, чья память празднуется двадцать третьего апреля, начнутся экзамены, которые решат будущую судьбу каждого «обер-офицера». В конце лета, перед производством в первый офицерский чин, придут из Петербурга списки двухсот с лишком вакансий, имеющихся в различных полках, и право последовательного выбора будет зависеть от величины среднего балла по всем предметам, пройденным за два года обучения.

Дебич, хоть и волновался всего за несколько дисциплин, тоже включился в общую зубрежку, помогая тем, кто успевал хуже него – корпусное братство было одной из важных составляющих обучения и потом еще не раз выручало Сашу в жизни. Особенно дружба с Мишелем Вороновым.

Каникулы на Масленицу были короткими – всего неделю, но как же ждали их все юнкера, уставшие и от хождения по плацу, и от учебы, и от ранних подъемов. Конечно, в феврале было уже легче – вставали посветлу, но все рано хотелось понежиться в мягкой постели, поесть домашней еды, окунуться в масленичные гуляния.

Когда масленичные отпускные дни, наконец, наступили, Саше они показались невероятно скучными – отоспался, поел блинов, потанцевал на балу, пару раз сводил приехавших соседок по имению на каток – а дальше что? Так и вышло, что Дебич договорился с Мишелем пройтись на ярмарку и покататься с ледяных гор: хоть какое-то занятие. Конечно, катание это считалось забавою больше детскою, но два юнкера неполных двадцати лет и были, в сущности, еще совсем детьми, потому, радостно продираясь сквозь толпу, ели петушков на палочке, моченые яблоки, от которых сводило зубы, лакомились блинами и халвой – мать выделила Саше на каникулы три целковых^[10], а у Воронова их было целых пять – два от матери и три от брата, поэтому друзья веселились с размахом.

Покатавшись на карусели, выпив горячего сбитня и поев пирогов с вязигой и малиной, Мишель с Сашей подошли к палатке, где ручная белка вытаскивала всем желающим билетики с предсказанием на счастье.

– Погадаем? – предложил Воронов товарищу.