Принеси мне, ворон, кость (страница 6)
Заклинание действительно создало нить: она с легким свистом пронзала плоть, стягивая и спаивая ее края. Трещина ветвилась, как дерево, Гвендолин все лила и лила воду, и боль, которая едва не отправила Шеридана в обморок, отступала – он почти слышал ее недовольное ворчание.
– Где ваша мазь? – спросила Гвендолин, и Шеридан невольно залюбовался ею. Нежное девичье лицо было наполнено светом, глаза сияли, на щеках проступил румянец. Она была хороша, удивительно хороша.
– В кармане, – Шеридан мотнул головой в сторону сброшенного на пол пиджака. Боль уходила, дышать становилось легче, он насквозь промок от воды и пота, и хуже всего было то, что все это обязательно повторится.
От фарфоровой лихорадки нет исцеления, что бы там ни обещал Тронкетт.
Гвендолин достала баночку, открутила крышку и принялась щедрыми движениями втирать мазь в кожу. Румянец сделался гуще: кажется, ей никогда не доводилось прикасаться к мужчине.
– Господин полицмейстер, свидетельствуйте, – бросила она. – Я использую мазь, не добавляя заклинаний.
– Свидетельствую, – кивнул Синклер. Все правильно: Гвендолин нужно подтверждение законности и благонадежности, чтобы потом залетный хлыщ не решил использовать ее помощь против нее.
Вскоре от трещины и следа не осталось. Нити заклинания погрузились в кожу, растаяли, и Шеридан подумал: а переодеться-то мне и не во что.
– Кажется, мне теперь без вас не обойтись, – признался он, глядя на Гвендолин: сейчас она была такой, что только любоваться. – При́мете меня на постой в вашем доме?
Всю заботу и нежность так и смыло с девичьего лица. Гвендолин закрутила крышку и швырнула баночку в грудь наглеца.
– Перебьетесь! – выдохнула она и быстрым шагом вышла из кабинета.
Глава 4
– Ну вот зря вы так. Напрасно. Я, конечно, понимаю, в столице свои моды, но тут с барышнями так себя не ведут.
Синклер протянул застиранное ветхое полотенце. Шеридан вытер грудь и принялся застегивать рубашку.
Полицмейстер мог защищать Гвендолин горячо и пылко, но факт был фактом: девушка прекрасно владела сложными заклинаниями. В академии она не училась, значит, постигала науку по книгам, прячась от посторонних глаз.
Ни одна живая душа не должна была знать ее тайны. И Гвендолин хорошо пряталась.
– Простите, – сказал Шеридан, складывая полотенце. – Я еще не трескался так глубоко. Переволновался.
“То ли еще будет”, – заметил внутренний голос, и Шеридан мрачно кивнул, соглашаясь.
– Я так и подумал, – кивнул полицмейстер и посмотрел в окно. – Ну что, она не ушла. Пойдемте, вы извинитесь и мы продолжим работу.
Шеридан вышел на крыльцо – Гвендолин застыла возле скромной клумбы с бархатцами и выглядела, словно окаменевшее возмущение. Синклер кашлянул, девушка обернулась, и взгляд гневных глаз был как удар кнутом.
– Простите меня, – с искренним чувством произнес Шеридан. – Я был слишком взволнован и не уследил за языком. Вы очень мне помогли, Гвендолин.
Девичьи губы сжались в нить, и Шеридан вдруг подумал, каково было бы целовать их. Наверно они пахнут ягодами и немного горчат от болотных тайн.
Он тотчас же напомнил себе, что стоит на пороге смерти – а в это время жизнь будто бы ускоряется. Хочется успеть очень многое, например, влюбиться в красивую девушку.
Но лучше сосредоточиться на работе. Этот случай войдет в учебники криминалистики, не стоило его упускать.
В конце концов, он здесь не для того, чтобы крутить романы.
– Мне очень важна ваша помощь, – продолжал Шеридан. – Во всех смыслах. Простите меня, Гвендолин, и не отворачивайтесь.
Полицмейстер кашлянул в кулак, словно намекал: уж прости его, дурака такого. Взгляд Гвендолин смягчился, но не настолько, чтобы стать друзьями.
– Хорошо, – кивнула она. – Куда отправляемся сейчас?
– К школе, – ответил Шеридан. – Может, вы сумеете увидеть убийство Серафины.
Серафина Алькенхейм начала работу в прошлом году. На школьных ступеньках был импровизированный мемориал: лежали свежие цветы, детские игрушки и рисунки, стояли свечи. Ребята любили свою юную учительницу, и Шеридан подумал, что она, светловолосая, хрупкая и нежная, не должна была лежать здесь, обнаженной и изрезанной.
Это оскверняло все, что она делала и любила.
Когда они подошли к ступенькам, из здания выглянул угрюмый господин с длинными усами, вроде сомовьих. Да и сам он был похож на рыбину: хмурую, жирную.
– Здравствуйте, господин Квиблер! – приветствовал его полицмейстер. – Идет оперативная работа, не бойтесь.
– Я уж свое отбоялся, – ответил Квиблер. Медленно спустившись по ступеням, он кивнул Гвендолин, обменялся с мужчинами рукопожатием и продолжал: – Это ведь я ее нашел. На дворе каникулы, а директор все равно должен быть на месте, тут работы – не продохнуть. Ремонт, счета, подготовки к учебному году… В общем, я иду и думаю: вроде статуй не заказывал, откуда она тут? Подхожу, а это Серафина.
Он тяжело вздохнул. Провел ладонью по усам и подбородку.
– Хорошая девушка была. Малышня ее обожала, ходили за ней хвостиками. Мы до сих пор опомниться не можем.
– Мы обязательно найдем душегуба, – произнес Шеридан, стараясь говорить как можно увереннее, и уточнил: – Тело лежало прямо здесь?
Квиблер кивнул.
– Да, на том самом месте, где вы стоите. Я подошел, а она… лежит. Дождище лил страшный.
Шеридан покосился в сторону Гвендолин: та стояла рядом со ступеньками, держалась очень спокойно, почти отстраненно, и только взгляд горел тоской и болью.
– Если вы готовы, – дружеским тоном произнес Шеридан, – то давайте посмотрим, что там.
Гвендолин кивнула и открыла зеркало. Заклинание Явленной истины скользнуло по стеклу, но в нем по-прежнему отражался лишь солнечный летний день. Ни следа дождя и тоскливого утра. Все замерли, глядя на Гвендолин в ожидании, и она напряженно улыбнулась.
– Наверно, я сейчас не могу быть вам полезна, – промолвила девушка, и в это время ее рука мелко-мелко затряслась.
Пальцы стиснули зеркало, и в нем мелькнуло темное утро. Хлестал дождь, мир тонул в сыром мареве, и человек в плаще с низко надвинутым капюшоном и в таких же перчатках, как у Тронкетта, опустил белое девичье тело на ступеньки.
– Ах ты ж, Господи! – охнул Квиблер. – Серафина! Это ж Серафина там!
Гвендолин выронила зеркало, и от удара по нему пробежала сеть трещин. В следующий миг она рухнула на колени, ее глаза закатились под веки, и румянец смыло с лица. Шеридан бросился к ней, обхватил за плечи, удерживая и не давая упасть, и ощутил легкий удар электричества по пальцам.
“Конфликт энергетических полей, – подумал он, – слишком много заклинаний за день. Тронкетт точно меня убьет”.
И пришла следующая мысль “И хрен с ним”.
– Гвендолин! – Шеридан похлопал девушку по щекам, и она открыла глаза. Тотчас же каким-то неуловимым движением выскользнула из его рук, подхватила разбившееся зеркало, выпрямилась.
– Руки при себе держите, – хмуро посоветовала леди и обернулась к Синклеру. – Куда пойдем теперь?
***
Тело Мэри-Анн Диллар, журналистки, которая вела культурную хронику в газете, нашли на ступенях храма. Гвендолин помнила тот день: она приехала на службу и увидела целую толпу. Отец Салазар стоял на ступеньках и был не в себе: во всяком случае, Гвендолин никогда не слышала, чтобы он так голосил об осквернении святыни.
Храм освятили заново, и сегодня рядом с ним все было, как обычно. На стенде рядом красовалось расписание служб, висело объявление о сборе пожертвований для семьи Бернс, в которой родился двенадцатый ребенок, и Милли Уокер в лохмотьях сидела прямо на земле, прося милостыню. Синклер привычным движением бросил ей монетку, Милли ловко поймала ее иссохшей серой ручкой и едва слышно прошелестела:
– Никого, шеф.
Синклер понимающе кивнул, а Гвендолин невольно задалась вопросом, где еще он рассадил свою агентуру.
– Пять жертв! – сказал Шеридан. Спрятав руки в карманы, он стоял у ступеней и выглядел дерзко и независимо, словно фарфоровая лихорадка случилась не с ним, а с кем-то другим. – Две демонстративно подброшены к школе и храму. Я сначала подумал, что он обнаглел от безнаказанности, но знаете, что? Сейчас мне видится в этом какой-то намек.
– Квиблеру и отцу Салазару? – спросил Синклер. – Осквернение храма знаний и храма Божьего?
Шеридан щелкнул пальцами.
– Именно! Надо искать, у кого был конфликт с директором и священником.
– У меня ни с кем не было конфликтов. Я предпочитаю не скандал, а мирную проповедь.
Отец Салазар выплыл из храма черной величественной тенью, и Гвендолин вспомнила, как отец рассказывал, что в молодости новый священник производил исключительное впечатление. Высокий, с идеальным лицом ангела с фресок и голосом, проникающим в душу, он привлекал не только как слуга Божий. Но с тех пор прошли годы, классический нос под старость сделался горбатым, а губы сжались в нить, и сейчас отец Салазар был тем, кем, наверно, хотел быть всегда: грозой грешников, порицающим и проклинающим.