– Эй, красавица!

Я отыскала глазами окликнувшего – восточный мужчина говорил с сильным акцентом, но достаточно понятно для меня. Он по-доброму улыбался, обнажив белоснежные зубы.

– Подойди-ка, – попросил он, когда я его заметила.

Перед ним на столах лежали яркие… яркое что-то. Невиданные ранее лакомства, скорее всего, сладости. На сладкое совсем не тянуло, да и ребенка таким не накормить.

– Меня Хусейном звать, а как твое имя?

– Аг… – Я осеклась, вспомнив про неизвестную мне пропавшую Тоню. Если ищут мою, то и мое имя наверняка всплывет, так что придумаю себе новое, специально для Хусейна. – Агриппина.

– Слышал я, – сказал мужчина, когда я приблизилась к нему, – дитя голодает?

– Нас мой муж из дому выгнал, – солгала я. – Не дал взять ни денег, ни вещей. Я обычно не клянчу, но сегодня вынуждена…

– Эй. – Он улыбнулся еще шире, черные глаза превратились в узкие щелочки. – Не оправдывайся. Муж твой – дурак. Разве можно такую женщину из дому гнать? Давай-ка выбирай, что по душе!

Отказаться бы, да куда там! Не в том я положении, чтобы выбирать. Незнакомец предлагал помощь с искренней теплотой, но я не расслабилась. Так мало в моей жизни было доброты, что я совсем забыла, каково это – когда кто-то помогает бескорыстно, во всем мне виделся подвох.

На нас заинтересованно поглядывали покупатели. Женщины цокали: «Ишь ты, какая!», мужчины с неодобрением косились, явно размышляя, как мне придется расплачиваться за товар.

Может, они вовсе ни о чем не думали, а мне привиделось это на их лицах.

Я ткнула пальцем в гору коричневых камушков на лотке:

– Что это?

Хусейн засуетился, тут же, не объясняя, принялся накладывать эти камушки совком в бумажный кулек.

– Орехи в шоколаде, – сказал он наконец. Отложил кулек в сторонку, двинулся вдоль стола: – Лукум яблочный, апельсиновый, персиковый, абрикосовый. В сахаре, с медом, с орехами. Тебе какой? Не стесняйся, красавица!

Со вздохом я указала на зеленые кубики лукума, и они точно так же, как орехи, оказались в кульке. Я больше ничего не просила, но рядом с Хусейном росла горка кульков – он сам выбирал, что положить мне.

– А мне на пробу дашь? – вклинилась пышная женщина, отпихнув меня локтем в сторону. – У меня тоже дети дома, пятеро, между прочим!

– Э-э-эх, красавица-а-а, – нараспев произнес торговец, покачав головой. – Ну не могу я весь товар раздать!

К пышной женщине под руку пролезла тощая, с рыбьими глазами. Одетая плохонько, но чисто.

– А я вчера купила вот эти орехи, – начала тыкать она пальцем в лоток, – а они сплошь червивые!

На девушку с недоумением уставились все, даже я: торговцы только сегодня приехали.

– Орехи не могут быть червивыми, дура, – зашипел на нее какой-то мужчина, внезапно появившись из-за моей спины. – Пойдем отсюда, быстро.

Хусейн сложил все кульки в другой, большой, и отдал мне. Я с благодарностью приняла подарок, прижала к груди.

– Ты не думай, – сказал он, понизив голос, – я не за что-то даю, а так просто. В моей стране принято помогать женщинам, а чтоб кто-то жену с детьми из дому выгнал, и речи быть не может. Иди, красавица, иди.

И я ушла с охапкой сладостей. Тоня порадуется, точно знаю, но одними орехами да лукумом сыт не будешь.

Я вернулась на ту улицу, где бродил торговец пирожками и пряниками. Он все еще был там, его голос сделался тише, походка более ленивой.

– Пирожки-и-и, – почти ныл он в окна. – Пря-а-аники.

– На лукум обменяешь? – Я перегородила ему дорогу.

Парнишка захлопал глазами, уставился на куль в моих руках.

– На что?

Да знала бы я!

– Сладость такая, восточная. Лукум, а еще есть орехи в шоколаде.

Он посмотрел на свой лоток, все еще полный. Вздохнул, стянул ремни с шеи.

– Давай.

– Э, нет! Все я тебе не отдам. Скажем, кулек лукума и еще один – орехов в обмен на пирожки. Пряники и печенья мне не нужны.

– Ладно.

Торговец вернул ремни на место, покрутил шеей: затекла.

В усадьбу я практически бежала. Довольная, торопилась скорее обрадовать Тоню – еды раздобыла, сладкого, да еще и не задержалась! Этот день уже не мог стать лучше.

Чертыхнулась, вспомнив, что воды нет. Сомневаюсь, что усадебный колодец не пересох – а если так, то придется снова куда-то идти.

Ноги почти не держали. Шутка ли – сутки без сна и еды, без воды. Но сильнее всего выбил из колеи испуг, когда нас догнали Степка с Иваном. Хорошо, что отстали, не кинулись следом. Правда, страшно еще из-за ранения, которое я нанесла Ивану. Вдруг пойдет к городовым, пожалуется на меня? Лезвие вошло в его ногу до рукоятки, рана глубокая, как бы кровью не истек.

А если истек и помер?!

В окно я залезла не с первого раза: трясущиеся руки дважды срывались, я падала, звала Тоню. Она обещала ждать меня на подоконнике, а ее нет даже в этой комнате!

Впрочем, дети не способны усидеть на месте. Наивно было полагать, что она проведет без движения хоть сколько-то.

– Тонь! – Мой крик разнесся по комнате, коридору, утонул где-то в прихожей и вернулся гулким эхом. – Я вернулась!

Послышался шорох в коридоре, я двинулась туда. Что-то серое юркнуло мне под ноги и унеслось в гору хлама – крыса, поняла я, заметив длинный хвост. Ну ничего, грызунов я не боюсь, а вот Тоня могла испугаться и спрятаться.

Усадьба, по моим меркам, громадная – в нее бы поместилось несколько домов наподобие того, в котором я жила со Степаном.

Я обошла весь первый этаж, заглянула во все пустые помещения неизвестного назначения. Единственное, я поняла, где именно находится кухня – в ней часть угла занимала громадная печь. А еще комната с большим медным тазом посредине – он был приварен к полу, и его воры утащить не сумели. Кажется, этот таз правильно называть купелью или как-то еще в этом роде. Надо бы разузнать название. Не лохань ведь?

– Тоня-а-а!

Я звала девочку несколько раз. Надеялась, что она меня просто не слышит! Спряталась где-нибудь в чулане, докуда звуки не доносятся. Но я осмотрела весь дом, Тони нигде не было, и вот тогда мне стало по-настоящему страшно.

Нет, городовые не могли найти ее, и никто другой наверняка тоже. Ушла сама? Что, если решила вернуться в деревню к бабушке? Тоня совсем маленькая, она, поди, и не поняла, что… бабушки-то больше нет. Она даже не знает, что Матрена ей не родная.

Всего на миг, но в голове появилась мысль: «Зря я испортила себе жизнь, решив спасти чужое дитя». Хотя я ничего не решала: я была обязана увести ее от обозлившихся соседей, да и любой другой на моем месте поступил бы точно так же.

«Ну и кто же? – заржал внутренний голос. – Только ты и пожалела пигалицу, остальные готовы были ее порвать».

– Тоня! – во всю мощь легких заорала я, из глаз брызнули слезы.

Вокруг – ни души, только ямы, кусты и заросшая бурьяном гигантская приусадебная территория с болотом и лесом у горизонта.

Недолго думая, я кинулась к болоту. Ну не верила я, что Тоня захотела вернуться в деревню: ее там достаточно сильно напугали, чтобы она этого не сделала.

ГЛАВА 4

На территории усадьбы обнаружился колодец. И, хоть моя голова была занята мыслями о приемыше, я не могла не обрадоваться находке. Проверять, есть ли в колодце вода и чист ли он, буду потом.

С холма я осмотрела поляну перед городской стеной – пусто. До леса и болота добиралась бегом, петляя по саду: вдруг Тоня где-то здесь? Трава высокая, спрятаться несложно. Но от кого прятаться-то? Неужели я ошибалась, когда предположила, что усадьбу не навещают бродяги?

Все домыслы вылетели из головы, когда в траве мелькнуло ярко-оранжевое пятно Тониного платья. Девочка сосредоточенно водила пальцем в раскрытой тетради, поглядывала перед собой и вновь возвращалась взглядом к записям. Она умеет читать? Наверняка умеет – Матрена была женщиной умной, насколько я знала, и воспитанницу, скорее всего, обучила.

– Ты чего ушла-то? – пожурила я девочку, с облегчением вздохнув. – Я так испугалась! Вернулась, а тебя нет. Вот что я должна была думать?

Тоня закрыла тетрадь, прижала к груди.

– А бабушка к нам придет?

Тоня пропустила мой вопрос мимо ушей, а я не стала настаивать на ответе. Ребенку не хватает близкого человека, с которым она провела все пять лет своей жизни, несложно догадаться какие чувства ее одолевают.

Что сказать ей? Солгать, обнадежить или лучше сразу объяснить? Сообщу, что бабушки больше нет, – расстроится, заплачет. Скажу, что бабушка придет, но позже – заставлю ее напрасно ждать.