– Я знаю, что она умерла, – проговорила Тоня спокойным голосом. – Бабуля попросила меня бежать в Ломарево, да только я не знала, где это. Еще испугалась тех людей с палками, они бы меня догнали. Бабушка сказала не верить им, а если понадобится помощь, то просить только у тебя. Она хотела, чтобы ты проводила меня в Ломарево. Где это?

Тоня подняла на меня грустный взгляд, носком туфли ковырнула земляную кочку. Она больше не беспокоилась о чистоте обуви.

– Недалеко отсюда, – ответила я. – Помнишь, прошлым летом у нас в деревне был праздник? Это из Ломарева невесту привезли, свадьбу гуляли.

– Мне бабуля разрешила посмотреть из окна, – кивнула Тоня. – Так ты проводишь меня?

– Тебя там кто-то ждет? К кому отвести?

– Нет, никто. Бабуля сказала, кто-нибудь приютит.

К горлу подступил ком, я откашлялась. «Кто-нибудь приютит!» Матрена выжила из ума? Знала ведь, как я слонялась из дома в дом, как днями единственным моим развлечением было пасти уток, а вечерами, бывало, не пускали в дом к ужину, потому что «своим детям еды не хватает, еще эту привечать!»

Она такой жизни хотела для своей воспитанницы?

В печальных глазах Тони не было ни вопросов, ни надежды, ни просьбы. Рассеянным взглядом она проводила перелетевшую с цветка на цветок бабочку и сказала:

– Мне не хочется с тобой расставаться, тетя Аглая. Ты пойдешь со мной? Тебя ведь тоже прогнали.

– Прогнали, – подтвердила я, даже не думая говорить правду. Незачем Тоне знать, почему я ушла из дому. – А тебе не нравится эта усадьба? Мы могли бы остаться здесь жить. Спать, правда, пока не на чем, но я что-нибудь придумаю, хорошо?

– Хорошо. – Девочка равнодушно пожала плечами.

По пути к усадьбе я осмотрела колодец более внимательно – на мое счастье, и лебедка сохранилась в целости, и вода была. Цепь со скрипом размоталась, ведерко плюхнулось в воду и вернулось наверх наполовину полным.

Пока Тоня с аппетитом поглощала пирожки, сидя на подоконнике, я пробовала сладости, не чувствуя их вкуса, – все раздумывала, как дальше жить.

Выживать в трудных условиях я, кажется, умела, но раньше все было как-то проще. Кто пустит переночевать – дает лавку и кусок хлеба, пусть и черствого. Наутро говорили, что сделать в качестве платы за ночлег: отвести скотину на пастбище или уток к пруду, а кто-то просил в хлеву почистить. Все понятно и просто… Но что делать теперь? Не могу же я проситься к людям на ночевку и предлагать им помощь по дому. Или могу?

Правильным выходом было отвести Тоню в Ломарево, а самой вернуться к Степану. Я тут же прогоняла эту мысль: впервые вырвавшись из-под надзора мужа, я уже не хотела к нему возвращаться.

Можно, конечно, найти приют и попросить их взять Тоню к себе, а самой пойти к ним на работу за еду и крышу над головой. Так девочка будет под моим присмотром, голодать нам не придется, и спать будем не на голом полу.

Я прожевала сладкий орех в шоколаде, запила водой – чистой, надо сказать. Зря боялась, что за годы колодец засорился.

Что я знаю о городе? Степан рассказывал многое: он несколько лет был подмастерьем у местного сапожника, но потом его отец помер и Степка вернулся в деревню, чтобы занять место старосты. Все его рассказы всегда сводились к воспоминаниям о тех годах и начинались со слов:

– А вот в городе…

Дальше следовала длинная история, одна из тех, что всем кажутся выдуманными. Я же с интересом слушала о ярмарках, карточных играх, гулянках. Степан говорил, что однажды приезжал сам император и прямо из окна кареты разбрасывал горстями золото. У Степки не было никакого объяснения, почему он не собрал хотя бы несколько золотых монет, и на вопрос об этом он замолкал.

«А вот в городе, – послышался в моей голове голос мужа, – сиротам не нужно побираться. Они живут в приюте до совершеннолетия, а после идут в городское управление и оформляют на себя любой брошенный дом с условием, что приведут его в порядок. Правда, продать его они не могут, но и зачем продавать? Живи да живи…»

Если Степан не лгал насчет этого, завтра я попробую попросить в управлении какой-нибудь дом. Усадьбу-то вряд ли позволят взять себе, слишком она роскошная для сирот. А как было бы здорово! Сама усадьба пустая и без стекол в окнах, что, конечно, плохо. Но сколько земли вокруг! Да если ее возделать и засадить овощами, то всю зиму можно не думать о пропитании – хватит и нам с Тоней, и на продажу останется. Со следующего года, разумеется, в этом-то я уже ничего не успею вырастить.

Я дождалась, когда Тоня утолит голод, чтобы расспросить ее о Петре и Марфе.

– Ты когда-нибудь слышала о Петре Иваныче и Марфе Никитичне?

Девочка нахмурилась.

– Нет, а кто это?

– Да я и сама не знаю. Говорят, дочь у них пропала. Не бери в голову.

Не слышала, значит. Переживать не о чем, как я и думала – те люди просто потеряли своего ребенка, которого зовут так же, как мою Тоню. Но что-то мешало мне в это поверить, внутреннее чутье не позволяло расслабиться.

Мы с Тоней после позднего завтрака натаскали воды в купель, заполнили ее доверху и собрались помыть пол хотя бы в той комнате, в которой планировали спать. Она была небольшой, но комфортной и относительно безопасной: на второй этаж с улицы так просто не залезть – стена снаружи гладкая, а окно узкое. На двери, ведущей не в коридор, а в другую комнату, имелся тяжелый засов. К тому же здесь у стены был широкий топчан, и лежать на нем даже без перины куда удобнее, чем на голом полу.

В доме нашлись рваные занавески, которые я пустила на тряпки, грубая щетка, и в мешке – немного щелока. При внимательном обыске кладовых я вытащила в один из коридоров колотый с одного краю кувшин, добротную лохань, топор, железную кружку и огниво. Последнему обрадовалась особенно сильно: вечерами в конце лета уже прохладно, и будет нелишним растопить камин, чтобы согреться. А дров полно: до леса рукой подать, топор есть. Нам для камина много топлива не нужно, и пропажу одного-двух сухих деревьев городское управление даже не заметит. Если они вообще следят за лесом, раз он усадьбе принадлежит. А принадлежит ли? Надо бы разузнать.

Дощатый пол не блестел, но и ноги к нему уже не прилипали. Подоконник я протерла мокрой тряпкой, оконный проем прикрыла дырявой занавеской.

Тоня старалась помогать мне с уборкой, но одной рукой у нее не получалось даже тряпку выжать. Вторая была занята – держала тетрадь.

– Что это? – спросила я как будто невзначай и кивнула на тетрадь. Мы уже уселись на топчан, любуясь плодами своих трудов – чистым полом.

– Бабуля сказала – это мой подарок.

– Можно посмотреть?

Тоня замерла на миг, а потом кивнула.

Я раскрыла тетрадку и, ожидаемо, ничего не поняла. Читать я не умела, обучить меня грамоте никто не стремился. После замужества я просила об этом Степана, а он все отмахивался: мол, к чему тебе уметь читать, детей вон рожай. Так я и грамоте не выучилась, и дети не получались. Семь лет семейной жизни строились вокруг надежды на потомство и постоянных попыток им обзавестись, но время шло, а ничего не выходило.

Я смущенно улыбнулась Тоне и вернула ей Матренин подарок.

– Не умею я читать, – призналась я нехотя. Стыдно было.

– А меня бабуля научила, только я все равно ничего не понимаю. Она говорила, что здесь, – Тоня погладила обложку, – хранится многое, и теперь оно мое и я должна это беречь. Я не знаю что, но бабуля сказала, что когда вырасту, то пойму. А когда я вырасту?

Невинный вопрос заставил меня рассмеяться, Тоня тоже заулыбалась, принялась болтать ногами в воздухе. Именно так должны вести себя дети – весело и беззаботно.

Мы договорились надежно спрятать тетрадку – Тоня отказывалась выпускать ее из рук, но потом сдалась. Я подковырнула дощечку в полу, положила Матренин подарок в ямку и вернула дощечку на место, надеясь только, что Матрена подарила эту тетрадь Тоне не перед самой смертью. Ведьмой она была, все об этом знают, а у умирающих ведьм ничего нельзя брать: проклятие на себя навлечешь.

Солнце было еще высоко, когда мы отправились в город. Мне не хватило терпения дождаться следующего дня, да и к чему тратить время? Зайдем в городское управление, спросим насчет приватизации какого-нибудь домишки и, может быть, сумеем выпросить ежемесячное довольствие на ребенка. Степан не раз говорил, что мастер, у которого он учился, каждый месяц накрывал роскошный стол из продуктов, выделенных управлением для его маленького сына. Правда, в рассказах Степки о довольствии фигурировали такие продукты, как копченые поросята, соленая рыба, овощи и фрукты. В такое даже я не верила, но сейчас надеялась получить хотя бы крупы и муку.

Помня о городовых на площади, я провела Тоню незамеченной по узким улицам. Городское управление, на счастье, оказалось еще открыто, и нас вскоре приняли.

В просторном кабинете за массивным столом восседала в кресле пухлая дама. Она смотрела на нас, поджав губы, и долго молчала, прежде чем ответить на мой вопрос о доме.

– Свободного жилья нет. – Голос ее скрипел, как та цепь в колодце. – Думаете, вы одни тут такие, нуждающиеся? Да у меня таких, как вы, дюжина в неделю!

– Усадьба Давыдовых, – пробормотала я жалобно. – Говорят, ее давно бросили. Поймите вы, нам жить негде!

– Чем докажете?

– Что доказать? – не поняла я.