«Трахается он тоже как свинья», – невольно подумала Джуди.

Кто бы ей раньше рассказал, что идеальное тело – вовсе не залог идеального секса.

– Доброе утро, хани! – с набитым ртом поприветствовал ее Макс. – Как спала?

– День давно. Ни черта не добрый.

– Невер майнд, – отмахнулся Макс. – Ты сегодня секси.

Врать он умел прекрасно, ведь ему платили и за это, в том числе. Или, быть может, именно за это ему и платили в первую очередь.

– Почему ты всегда так омерзительно жрешь? – буднично поинтересовалась Джуди.

– А что не так? – Макс облизал жирные от соуса пальцы. – Я хочу наслаждаться процессом, и ай донт кер, как это выглядит.

– Животное, – Джуди села напротив Макса, стараясь не смотреть на него.

– Мы все животные, – широко улыбнулся Макс, игнорируя застрявшие в зубах кусочки бифштекса. – Все любим поесть, выпить, заняться сексом. Как там в песне пелось?

Макс задумался, на мгновение наморщив свой безукоризненно гладкий лоб, затем с выражением выдал:

– А зачем еще жить на земле этой странной? Всенародно любимый поэт плохого не посоветует! – закончил он с ухмылкой.

– Твой поэт был алкашом и частым гостем пляжных групповушек в бывшем Симеизе, – Джуди затянулась электронной сигаретой.

– За это народ его и полюбил, – парировал Макс. – Кстати, о народе. Кира Бадлер ждет ответа по поводу интервью.

– Я не хожу на интервью к охамевшим блогерам, возомнившим, что они журналисты.

– Понял, – кивнул Макс. – Так ей и напишу.

Он выдержал небольшую паузу, явно ожидая реплики от Джуди. Однако реплики не последовало, и Макс спросил в лоб:

– Что ты решила насчет серджери?

– В задницу твою серджери, – огрызнулась Джуди. – Ты не понял, что сказал Дэвид? Если я соглашусь, моей карьере конец!

– Подумаешь, проблема! Будешь открывать рот под нейросеть. Все так делают.

– Я – не все, я – Джуди Стэпанофф! – она хлопнула по столу изящной ладонью. – И я не собираюсь уподобляться этим безголосым шлюхам из интернета!

– Тогда ты умрешь.

Макс проглотил остатки бургера, поднялся из-за стола и поочередно засунул пальцы сначала в автоматический споласкиватель, а затем в сенсорную сушилку.

– Устроим тебе роскошные похороны в Хорнби-сентре, все хаи будут стоять на ушах!

– В Хорнби-сентре? А это мысль! – Джуди выдохнула облачко ароматного дыма. – Церемония прощания в здании, названном именем человека, который собственноручно похоронил целую эпоху! И я тоже эпоха, в некотором смысле.

– И я об этом, – кивнул Макс. – Ты же любимица Меритов, тебя все эти хозяева Ветлэнда считают почти за свою. Вот и в «Ковчег» твою кандидатуру включили по щелчку! И если уж тебе разрешили проживать в Секторе D, то разрешат и умереть в цитадели святой демократии. В конце концов, ты – селебрети, имеешь право устроить шоу из собственных похорон!

Джуди замерла, рассматривая лицо Макса – красивое и опостылевшее ей до тошноты.

– Ты даже не сделаешь вид, что тебе меня жаль?

– Мне тебя очень жаль, Джуди, – Макс старательно изобразил сочувствие, подражая котику из знаменитого мультфильма. – Но еще больше мне жаль себя. Ну, сама посуди: все эти хлопоты с похоронами, интервью, соболезнования – это такая нервотрепка! А я уже не так молод, мне скоро тридцать пять! – он осмотрел свое красивое мускулистое тело. – Я и без того истаскался за десять лет жизни с тобой.

– Не переживай, – саркастически сказала Джуди. – Десять лет назад ты был обычной содержанкой, а теперь на тебе мой знак качества. Можешь задирать прайс.

– Джуди, ну, почему ты такая битч? – сокрушенно покачал головой Макс. – Что тебе стоит написать на меня завещание? А я после твоей смерти буду хранить тебе верность. Уж точно ни на ком не женюсь, а, может, вообще с бабами завяжу.

– Катись отсюда, сакер! Забыл, из какой помойки тебя достали?!

Вскочив, Джуди схватила тарелку из-под бургера с намерением запустить ею в Макса, но в последний момент пальцы соскользнули с жирной поверхности, и тарелка с грохотом упала где-то посередине траектории.

– Петь у тебя получается лучше, чем швыряться посудой, – холодно изрек Макс. – Но и это уже ненадолго.

Бросив на Джуди победный взгляд, Макс удалился плавной походкой профессионального соблазнителя. Джуди швырнула в стену электронную сигарету.

– Дешевка! Как был Павертом без роду, без племени, так им и останешься!

Где-то в прихожей хлопнула дверь – инновационная, она обошлась Джуди в целое состояние. В отделе продаж уверяли, что дверь бесшумная, но, похоже, и тут обманули.

– Фак ю! – выкрикнула Джуди то ли Максу, то ли двери, то ли всему отделу продаж. – Фак ю олл! Фак, фак, фак!

Кухня с высоченными потолками ответила эхом голоса Джуди Стэпанофф, надтреснутого и скрипучего.

Джуди снова опустилась на жутко неудобный и жутко дорогой стул. Голова трещала из-за абстинентного синдрома, проще говоря, с похмелья. Может, Макс прав и все эти чертовы доктора правы, и ей действительно следует согласиться на серджери? Хорошо, ей пересадят гортань, точнее, заменят старую на специально выращенную из стволовых или каких-то там еще клеток новенькую, с иголочки, гортань. И кем она будет с этой новой глоткой? Голос – это все, что у нее есть. Пение и сцена – это вся ее жизнь.

Джуди пела сколько себя помнила, с самого детства. Ее семья состояла из папы-ученого и бабушки-домохозяйки, которая фактически заменила девочке погибшую в аварии маму. Именно бабушка раньше других разглядела в девочке талант, ее удивительную способность извлекать звуки, словно где-то внутри нее был спрятан серебряный колокольчик.

– Ах, Джудичка, девочка моя, у тебя же серебряное горлышко! – ласково приговаривала Зоя Петровна.

Маленькая Джуди старательно распевала песенку про троллейбус прямо на мизерной кухоньке их тесной квартирки на тогда еще улице Подвойского, и ее пение нравилось даже Пичи, большому рыжему коту дворовой породы, которого Зоя Петровна упорно называла Персиком.

– Вот бы ты еще спела для меня чего другое, а не эту глупость заморскую, – и бабушка любовно приглаживала непослушные волосы Джуди.

Зоя Петровна очень любила Клавдию Епифанову – артистку уникального таланта и трагической судьбы. А Джуди любила свою бабушку и с замиранием сердца слушала рассказы о героических советских людях, символом доблести которых стала песня Епифановой про платочек синего цвета. Воображение Джуди рисовало высокого красивого солдата-пулеметчика, бережно сжимавшего в ладони этот самый платочек. Епифанову замучили в плену фашистские прихвостни зимой 1943-го – сразу после того, как был убит Ред Джозеф, вероломно преданный своими ближайшими соратниками.

Джуди плакала, жалея советских людей, и Зоя Петровна тоже плакала, вспоминая то страшное время, а папа Джуди очень ругался на Зою Петровну, потому что та рассказывала ребенку прохибитед информэйшн, за которую в государстве под названием Ветлэнд можно было лишиться статуса и оказаться ин джэйл или, того хуже, за Стеной. Но Джуди всегда становилась на сторону бабушки, тем более, папа круглыми сутками пропадал в своей лаборатории, бывая дома слишком редко, чтобы суметь повлиять на ситуацию.

Когда Джуди исполнилось десять, Зои Петровны не стало. Следом ушел на радугу и Пичи-Персик, будто не выдержав разлуки с любимой хозяйкой.

В память о бабушке Джуди оставила ее фамилию в качестве псевдонима для сцены. А еще Джуди разучила весь репертуар Клавдии Епифановой. И песню про платочек синего цвета. Правда, спеть ее Джуди так ни разу и не решилась. Уж очень не хотелось получить цифровое клеймо «инвэлид» и оказаться за Стеной, да и просто за пределами Сектора D, к неспешной роскоши которого мисс Джуди Стэпанофф давно привыкла. К хорошему ведь быстро привыкаешь. И потом – какого черта она должна стесняться, что ей нравится тратить деньги?

Джуди поднялась и подошла к окну. Жилой комплекс «Капитолий», башня «Инсайния», сорок второй этаж. Вид на Рейган Сквеа, самое сердце Дефолт-сити и Сектора D, где вообще-то Артам, даже самым знаменитым, проживать не разрешалось. Но для Джуди сделали исключение, потому что она – Джуди. Да-да, эти апартаменты, этот вид, манто из сайберийского горностая, черный «Майбах» с индивидуальным тюнингом и даже Макса с его идеальным телом – всё это Джуди купила благодаря своему таланту, тому самому спрятанному в голосовых связках колокольчику. Все, что у нее было, она заработала своим силвер войс. И ее силвер войс – все, что у нее в действительности было.

Но неделю назад это перечеркнул Дэвид, ее большой поклонник, а еще главный врач чертова Онколоджи Сентр оф Дефолт-сити.

– Лук эт зис, Джуди, это плохо, это очень плохо, – сказал Дэвид в то утро.

– Фак офф, Дэвид, не тычь ты мне в лицо этими снимками, все равно я в них ни черта не понимаю, – ответила ему Джуди.

– Окэй, я скажу тебе, Джуди, что это значит, – тут Дэвид как-то странно на нее посмотрел. – Гортань поражена полностью, процесс большой. Скорее всего, четвертая стадия, может быть, третья, переходящая в четвертую. Требуется срочная серджери, тебя необходимо госпитализировать как можно скорее.

– И что меня ждет?

– Тебе имплантируют гортань, которую вырастят из твоих здоровых клеток. Если все приживется нормально, назначат курс хемотерапи. Будет тяжело, но по опыту знаю, что болезнь отступит, потому что мы вырежем очаг, то есть, твою пораженную опухолью гортань.

– Черт возьми, Дэвид, неужели нет других вариантов?

– Ты слишком поздно пришла. Теперь тебе могут предложить только агрессивные методы лечения. Кстати, готовься раскошелиться. Вырастить новую гортань – удовольствие не из дешевых. Хотя все равно дешевле, чем твои апартаменты с видом на Кремлин.

Джуди помолчала, уставившись в одну точку. В горле неприятное першило, но это, как теперь она понимала, только цветочки.

– Что потом?

– Будешь жить как все нормальные люди в ремиссии…

– К черту твою ремиссию! – взвилась Джуди. – Я спрашиваю тебя, смогу ли я петь с этой твоей вставной гортанью??

Дэвид опустил глаза и несколько секунд размышлял над ответом.

– У тебя будут новые голосовые связки, – сказал он, наконец. – Это экспериментал серджери, все заранее предсказать невозможно. Думаю, ты сможешь говорить как все люди…

– Что ты заладил – «как все, как все»! – перебила его Джуди. – Отвечай на мой вопрос, не виляй: я смогу петь??

Дэвид посмотрел на Джуди, но она уже и так знала ответ.

– Мне жаль, Джуди.

У Джуди зазвенело в ушах. Звук был неприятный – такой же издавали осы, когда они еще водились в окрестностях Дефолт-сити и, случалось, залетали в летнее шале Джуди. Осы назойливо бились об оконные стекла, снова и снова пытаясь преодолеть невидимую преграду, пока Джуди, плюнув на перспективу быть ужаленной, не выпускала их на свободу.

– А если я откажусь от пересадки?

– Пять-шесть месяцев мучительного угасания, – ответил Дэвид, снова отводя взгляд. – Мне, правда, жаль.

С тех пор прошла неделя, и каждый из семи вечеров заканчивался для Джуди одинаково: она напивалась вдрызг в случайном баре, возвращалась домой под утро и потом спала до обеда. Каждый раз, засыпая, Джуди рассчитывала, что больше уже не проснется, но каждый раз опять просыпалась, и все повторялось заново: она сталкивалась с реальностью, в которой рак уже впился, буквально вцепился ей в глотку смертоносными клешнями. И надо было принимать решение, но что можно решить, если у тебя цугцванг? Или, как говаривала бабушка, где ни целуй – везде задница.

Вот и сейчас Джуди сидела на своей привилегированной кухне и старалась не думать, почему люди наизобретали уйму бесполезных гаджетов, а лечить рак, чтоб не сложно, долго и дорого, да еще с чудовищной побочкой, а легко и просто – так и не научились.