Её взгляд скользнул по парню. Он не замечал, что его изучают. Он был слишком сосредоточен на линии курса, на движении стрелок приборов, на мягкой вибрации штурвала. Но в этом сосредоточении было нечто странное. Он действовал так, словно у него уже был опыт. Как будто он не впервые держал в руках корабль, не впервые жил в мире технологий и космоса.

И Сейрион вспомнила кое-что ещё, что не давало ей покоя с самого первого дня. Она своими глазами видела, как он доставал вещи… Буквально из воздуха. Ни одного пространственного контейнера, ни одного транспортного кристалла рядом не было. А предметы просто возникали в его руках. Сначала она думала, что это обман зрения, что-то вроде скрытых карманов или миниатюрных артефактов хранения. Но потом поняла… Нет… Это было именно то, чем пользовались величайшие инженеры пространственных школ. Пространственная магическая инженерия – секрет, доступный единицам.

А ещё было то странное орудие. Почти выброшенный хлам, списанный узел, который она видела собственными глазами – искорёженный, выжженный, непригодный к использованию. И Кирилл, едва взглянув, сумел его восстановить. А потом, когда тяжёлый крейсер пиратов появился на горизонте, она впервые за много лет почувствовала настоящий страх. Она прекрасно знала, что даже фрегат с лёгкостью разорвёт их кораблик. А тут был крейсер. Тяжёлый. Бронированный. Со щитами и артиллерией, способной испепелить “Троян” одним залпом.

Она уже готовилась к худшему. Готовилась к тому, что смерть настигнет её вместе с этим странным человеком, который по случайности стал её хозяином. Но выстрел из главного орудия корвета перечеркнул её ожидания. Один удар – и щиты крейсера рухнули. Вторым – и корабль был рассечён так, будто его корпус был сделан из воска.

Сейрион тогда впервые за долгое время испытала шок, сравнимый с тем, что переживает воин на поле боя, когда вдруг сталкивается лицом к лицу с легендой. Этот парень снова… Сделал невозможное…

А значит, в нём есть нечто большее, чем простая человеческая удача или выносливость. И если она хочет выжить, ей нужно не отдаляться от него, не сопротивляться, а наоборот – держаться ближе. Ближе, чем он позволит. Даже если придётся опустить гордость, даже если придётся встать в позу смиренной и верной спутницы.

Потому что только рядом с ним она сможет прикоснуться к тому, что ищет уже давно. К этим тайнам пространственной и магической инженерии, к тому, что знают только избранные. Может быть, именно через него ей удастся узнать, как представительницы семьи Рилатан сумели распознать в нём ту самую силу, недоступную даже старейшинам величайших семей Империи.

Она невольно улыбнулась. Кирилл ничего не заметил. И хорошо. Пусть думает, что она всё ещё просто рабыня. А она будет ждать. Ждать, наблюдать, подмечать каждую деталь. И использовать момент, когда он сам поймёт: совсем избавиться от неё – значит лишить себя тех преимуществ, которые она ещё может предложить.

И в этот миг в её сердце впервые появилась не только тревога, но и надежда. Надежда, что этот странный человек может стать для неё не хозяином, а ключом. Ключом к свободе, к знаниям… И даже, вполне возможно, к чему-то большему.

Холодные лампы кабины мигнули отражением её глаз – глубоких, внимательных, теперь уже задумчивых. Она знала, что игра только началась. И ставки в ней слишком высоки, чтобы позволить себе проиграть.

Она сидела в полутьме, и её мысли лились тяжело, как тёмный мёд, в непредвиденные узоры. Сейрион чувствовала, как в её груди нарастает старая, почти священная гордость – та, что передавалась по женской линии Рилатан. Та самая, что учила держать спину прямо даже перед палачами. Эта гордость была ее щитом и её присягой. Не умолять… Не падать на колени… Не просить пощады… И это самое воспитание говорило ей о том, что рабство – это пятно, которое можно вытереть только честью или кровью.

Но теперь, сидя бок о бок с человеком, который безжалостно стирал границы её значимости, она понимала, что гордость – роскошь, которой нельзя питаться в пустоте. Перед ней была штука иного масштаба – корвет, железо и кристаллы, возможности, которых её род не мог бы дать, потому что величие дома Рилатан лежало в других мирах и других играх. И если она хочет вернуться в круги своих – если хочет, чтобы её имя снова значило что-то другое, чем “пленница” – ей придётся выбирать.

Мысль, что она может быть продана, взбесила молодую женщину, и притащила в её голову тысячу самых разных образов. Скидка… Торг… Чужая рука, как тупой молот, что ломает судьбы… Но практически через час наблюдений она увидела то, что пугало её ещё больше. В глазах Кирилла не было боязни, там росла уверенность. Уверенность, что без неё он может обойтись – и этот прогноз жег её наизнанку.

“Если придётся – я поступлю как многие. – Думала она, чувствуя, как внутри что-то сжимается. – Сдам свою гордость на алтарь цели.”

И в этом немом признании не было ни капли театра. Это был холодный, расчётливый шаг, как когда воин прячет меч, чтобы дойти до вражеской цитадели с маской гостя. Сейчас её терзания имели тысячи оттенков. С одной стороны – стыд. Так как ей предстояло полностью предать идеал, ступить на ту землю, куда не ступала благородная нога. С другой – необходимость. Знание, которое даёт Кирилл – это ключ к тому, чтобы перестать быть товаром. И наконец – животный страх. Страх быть выброшенной, перепроданной, уничтоженной. Гордыня и страх шли по спирали, и каждый новый импульс обучения у него за штурвалом делал их противоречие острее.

Она вспоминала моменты своего детства – уроки этикета, тонкий аромат библиотеки дома, голос матери, который учил измерять слово и жест. И понимала, что чтобы теперь сделать то, что ей предлагали обстоятельства, ей самой придётся перевернуть эти уроки. Придётся надеть маску, научиться демонстрировать улыбку так же искусно, как мать накладывала шелк на плечи. Она знала цену обмана. Также она знала и цену его результата.

И вот, в ночной тишине каюты, над её грудью застыло тяжёлое решение. Оно не родилось вдруг – оно формировалось как намерение. Сначала подыгрывать, затем подсказать, потом – намекнуть, и только в конце – подать ёмкий сигнал, откуда течёт её ценность. Не так, чтобы унизиться. Не так, как рабыня. А как партнёр, что умеет торговаться.

Она продумывала шаги, и в уме выглядело всё почти театрально точно. Первое – доказать свою полезность без шантажа. Показать, что она – не только обуза, но и актив, который даёт преимущество. Быть полезной – это сократить оправдания для продажи. Она начала с малого. Молча чинила панели… Прятала в карман схемы, которые могла вытащить из архивов станции… И даже однажды незаметно подчинила одного ремонтного дроида так, чтобы тот работал тише – и Кирилл это отметил. Маленький жест, который не просил благодарности, но оставлял след своеобразного уважения…

Второе – аккуратное раскрытие знаний. Демонстрировать не все, но столько, чтобы он понял ценность её опыта. Она говорила о тонкостях энергетических узлов, вспоминала, как однажды в гаванях Великого дома Рилатан выравнивали фазу, и бросала слова, которые звучали незадачливо, но вели за собой нити:

“В моей семье знают один или два старых приема с резонансом линз… Это редкость, и её следует хранить.”

Слова были как семена – маленькие и терпкие. Но они должны были быть посеяны, чтобы взошли нужные ей ростки сомнений в его разуме.

Третье – работа с телом и голосом. Она не представляла себе низкого трюка ночного соблазна в грубой сцене… Её оружие было нюансом. Легкий наклон, когда выбираешь инструмент. Тихая поправка одежды в нужных местах. Случайное касание его запястья при передаче инструмента. Неуклонно внимательный взгляд в нужный момент – не больше. Она знала, что увлечь этого парня даже таким образом – это не акт безумства, а настоящий искусственный инструмент, которую надо сыграть точно, по нотам. И это сродни дипломатии. Каждый взмах ресниц – это слово в её дискурсе.

Но у неё было и моральное сопротивление. Её предубеждение против “дикаря” – не просто снобизм. Это память о том, как эльфы смотрели вниз на тех, кто не читал сроки жизни древа и не знал резонанса кристаллов. Этот человек был груб, иногда вульгарен, пахал мир как чернозём, ругал и смеялся. Как же теперь она, представительница одной из младших семей Рилатан, станет играть роль легкодоступной спутницы? Это был внутренний плен против самоуважения.

Она сочиняла компромиссы. Не сдавать себя полностью, а продавать лишь кусочки, словно пережёванную пищу. Она разрешала себе мелкие шаги притяжения, но при этом вела фальшь как инструмент, а не как душу. Она была актрисой в спектакле выживания. Всё, что она излучала, было надуманным светом, защитной оболочкой, и в ту же минуту – научным расчётом.

Ночь за ночью Сейрион тренировала эту маску. Она училась улыбаться так, чтобы не растерять достоинство. Говорить с тоном, который звучал доверительно, не позволяя стать мягкой. Её сердце дрожало от каждой лестной фразы, от каждого взгляда, который мог значить слишком много. Но она знала, как настраивать боль. Сжимать её в кулаке, отводить глаза, прятать дрожь.

Параллельно рос и другой план – план бдительности. Соблазнение и ближний контакт – лишь первый акт. Второй – аккуратное выведывание того, чего именно он боится? Что он ценит? Какие у него тайны и возможности, про которые она не знает? Она училась читать спады в его голосе, замечать, когда он защитно стискивает губы, или когда пальцы его слегка дрожат перед принятием решения. Её прежние уроки дома учили отличать правду от шума по малейшему изменению дыхания.

Страх и надежда боролись в ней, но постепенно они выстраивались в стратегию. Сейрион решила, что она не предаст саму себя – она предаст только образ, навязанный ей пленом. Она готова была продать гордыню ради свободы. Она была готова поменять мечи Великого дома Рилатан на знания о пространстве и механизмов, чтобы не стать снова ничьим товаром. И если ради этого придётся надеть улыбку, то пусть улыбка будет умной.

Внутри неё теплилась ещё одна мысль, почти пугающая в своей честности. Возможно, по пути, она обретёт нечто большее. Не просто билет домой, но и понимание, что власть не всегда приходит через рождение, что знание и хитрость могут переплавить родовую честь в новый доспех. Это не оправдание. Это – выбор. И она уже сделала.

И вот, когда она встала из тени, притянув к себе плащ, её движения были ровны, как ходы у шахматной королевы. В её глазах мелькнул новый цвет – не покорность, но расчётливость. Она подошла к Кириллу, и её голос, когда прозвучал, был мягок и неожиданно тёплым:

– Ты сегодня хорошо летал. Позволишь мне показать одну мелочь, которую ты, возможно, не учёл?

Это было приглашение и тест одновременно – улыбка, как мост. И в этот момент она уже знала, что сделала первый шаг на дороге, которая может вернуть ей имя.

Она несколько ночей подряд просидела у терминала, как у алтаря, и пробовала разные молитвы. Каждый её “знак” в сети рождался из страха. Сначала – простое имя… Потом – адрес… Потом – просьба… Но ошейник был не просто железом и проводами. Он был как старый священник, знающий, когда душа хочет согрешить. Первый раз, когда Сейрион попыталась написать прямо – набрала строчку, где простым человеческим языком говорилось то, что ей хотелось вскричать всему миру:

“Я здесь… Мне нужно вырваться… Скажите родным…”

Она послала это в ту короткую щелочку забытого канала, который нашла в архиве, и ошейник отозвался мгновенно – не болью, а как будто закрытием окна в её голове. Слова погасли, и она почувствовала внутри себя то же, что чувствуют те, у кого отрывают дыхание. Лишение права на намерение.