– Не она, – покачал головой Фрол. – Спиридон Савушкин, младший унтер, мимо пруда случайно проходил. Барахло увидал, записку и в участок бегом прибежал. Антон Евлампиевич велел нам пойти, разобраться, меня старшим поставил. Багры взяли, уже с полчаса ищем, только грязь подняли. Верно, в какую-нибудь яму попал, враз не отыщешь. А Танька позже явилась и сразу в рев. Мол, Любка всем наврала, что она с Митькой из Александровского училища целовалась, а она ни с кем, кроме Гришки, не целовалась. Ей его дружки сказали – мол, Гриша топиться пошел на Чистый прудик. Вот ведь дурак какой. Хватит на его век девок. Если бы я каждый раз топился, прудов бы не хватило. Тьфу ты, прости господи! – Фрол сплюнул в сердцах. Посмотрев на городовых, переставших шерудить дно и виновато разводивших руками, вздохнул:

– Эх, придется мне парней в воду гнать. – Посмотрев на сумрачное осеннее небо, сдвинул фуражку и вдумчиво почесал затылок. Переведя взгляд на меня, спросил: – А может, ваше благородие, парней пожалеть? Вода-то уже холодная. Всплывет Гришка, куда денется.

– В участке никого нет? – поинтересовался я. Решил уточнить, чтобы Фрол не подумал, что речь идет о начальнике. – Пьяница какой-нибудь, бродяга? Сидит, лавку казенную протирает, а он бы нам здесь пригодился.

Подумал про себя – какой же вы циник, товарищ кандидат наук! Вам бы о простом народе следовало заботиться, а вы его в холодную воду готовы сунуть. Но я же не весь народ готов сунуть, правильно? Только тех, кто это заслужил. В воспитательных, так сказать, целях.

– Как на грех, на рассвете Петьку Ягодина выпустили. Он парень неплохой, печник, едва ли не самый лучший, а вот вчера в трактире начудил – мало того, что не рассчитался, так еще и зеркало дорогущее раскурочил. Знал бы, что так случится, его бы в пруд и погнал. Теперь придется самим лезть.

Фрол искоса посмотрел на окружающую толпу и скривился. Я бы тоже скривился. Представив, как городовые полезут в пруд, в холодную воду, покачал головой. Мне с этими парнями еще работать, а полицейский, сверкающий голой задницей перед обывателями – это не есть гуд. Коллеги мы или нет? Придется выручать. Вот здесь именно тот случай, когда можно твердо сказать: мальчика не было.

– Фрол, не нужно никуда парней гнать.

– Думаете, так всплывет? – с надеждой спросил Егорушкин. – А что я Антону Евлампиевичу скажу?

Ишь, шельма. Намекает, что доложит приставу – мол, господин следователь посоветовал. Я городовым не начальник, но какой-никакой авторитет.

– Там и всплывать некому, – усмехнулся я. – Вот сам посуди – штаны лежат и рубаха, а где остальное?

– Что остальное? – не понял Егорушкин.

– Осень на дворе, а где у парня шинель, фуражка? – принялся перечислять я. – Опять-таки, обувь у него летняя. И подошвы чистенькие, словно он не по земле шел, а по воздуху летел. Тебе не кажется, что Гришка не утонул, просто решил девчонку свою разыграть? Услышал, что зазнобушка с кем-то целовалась, решил проучить. Сейчас, небось, сидит где-нибудь и ржет.

Фрол Егорушкин стукнул себя по лбу и витиевато выругался. Если бы повторил его фразу, получилось бы нечто этакое: «Твою мать, с присвистом, да канделябром через скотный двор!»

– У нас о прошлом годе такой же случай был, – сказал фельдфебель. Потом поправился: – Не тютелька в тютельку, но схожий. Сын мельника батькину бритву сломал – палочку решил построгать. А бритва английская, пять рублей стоит! Как сломал, испугался, что порка будет, в лес убежал и сидел там два дня. Мы тогда все пески изрыли, найти не могли. Мать чуть с ума не сошла. Думали, не покончил ли с собой от страха? Пришел, конечно, когда оголодал. Батьке и бритву жалко – пять рублей деньги большие, и сына – голодный весь, драный.

– И что мельник? – полюбопытствовал я.

– Как что? – усмехнулся Фрол. – Два дня сыночка кормил, в бане парил, клещей вытаскивал, а потом всыпал ему за все сразу – и за бритву, и за то, что в лес убежал. Еще за то, что отца опозорил.

Егорушкин уже бил каблуком сапога, словно конь копытом.

– Ребята, кончай работу! – крикнул он своим подчиненным. Обернувшись ко мне, снова отдал честь. – Спасибочки вам, ваше благородие, за подсказку. Сейчас мы в реальное училище сходим, потом к Гришке домой.

Фрол вместе с городовыми отправился разыскивать Гришку, а я подумал, что мельник поступил непедагогично, выпоров сына, но правильно. Еще подумал, что перехвалил я Егорушкина. Рано ему в приставы. Или напротив, подойдет? Зачем мне нужен умный пристав?

Глава пятая
Бурлаки на Шексне

В каждом городе имеется «изначальное» место. В Вологде это Ленивая площадка Малого торга, куда пришел преподобный Герасим; в Москве – Боровицкий холм, где Юрий Долгорукий устроил пир.

Череповец начинался с холма, куда в конце четырнадцатого века пришли монахи Троице-Сергиевой обители Афанасий и Феодосий, основавшие Воскресенский монастырь^[14], вокруг которого стали возникать деревни и села. От монастыря, упраздненного в 1764 году, остались Воскресенский и Троицкий соборы^[15], вокруг которых растут огромные деревья. Сейчас, за неимением иных парков, Соборный сад и набережная Шексны являются излюбленным местом прогулок для горожан^[16].

Я стоял в начале тропы, вьющейся между деревьями, ожидая, пока ко мне не подойдет кареглазая гимназистка и ее тетка, Анастасия Николаевна.

Госпожа Десятова, в девичестве Бравлина, мне не понравилась сразу.

Во-первых, она неприятна чисто внешне – взгляд недовольный, глаза навыкате. Во-вторых, демонстративно посматривала на часики, вытаскивая их из-под пальто. Пыталась уличить меня в непунктуальности или демонстрировала собственный достаток? Женские часики стоят в два раза дороже мужских часов, но и наши, карманные, не дешевые. Те же «Буре» не меньше двадцати рублей стоит. А мои, фирмы «Бреге́» – подарок батюшки на двадцатилетие, обошлись родителю в тридцать рублей. Сам-то бы и не знал, сослуживцы подсказали.

После того, как племянница представила нас друг другу, госпожа Десятова измерила меня взглядом, остановилась на стрелке брюк, осмотрела обувь. Вот тут комар носа не подточит. Обувь начищена, стрелочка идеальна. Ищет, к чему придраться? И ведь нашла же.

– Господин Чернавский, а почему на вас нет мундира? – строго спросила тетка, оттопырив нижнюю губу.

– Сударыня, иной раз хочется в воскресенье погулять в обычном наряде, – нашелся я. – И сам от мундира отдохну, а главное – он от меня.

На прогулку я и на самом деле явился в «гражданке» – в пальто и шляпе, и в серых штанах, а не в темно-зеленых. Разумеется, под верхней одеждой есть и все остальное. Спасибо родителям, озаботились.

Хорошо, что чиновникам Российской империи, в отличие от офицеров, в свободное время дозволено носить партикулярный костюм. Просто сложился некий штамп – если чиновник, он обязательно в мундире. В какой-то мере это соответствует истине. Шесть дней в неделю на службе, какой смысл держать в гардеробе статское платье? Да и лишних денег у младших чиновников вроде меня нет. Чиновники высокого градуса – от статского советника и выше – имеют и штатские костюмы, но носят их крайне редко, разве что дома, как мой батюшка. Дома-то можно и без наград. Если в люди выйдешь, придется их прицеплять, потому что некоторые ордена, вроде св. Владимира 4-й степени, обязательны для постоянного ношения^[17].

Пошел бы на свидание с Еленой и ее тетушкой в мундире, потому как сам себе в нем нравлюсь, но случился казус. Вчера, уходя со службы, умудрился где-то зацепиться за гвоздь и изорвал форменные брюки на заднице.

Наталья Никифоровна их сразу заштопала, под сюртуком не заметно, а идти на свидание с любимой девушкой в драных штанах не комильфо. На службу, разумеется, придется их надевать, деваться некуда. Пока еще новые сошьют! Так что заранее оплакиваю потерю пяти рублей, в которые влетят новые брюки. Дорого, блин. Мужские штаны (для простонародья) обходятся всего в два рубля, штанишки гимназиста – в три, а для чиновника почему-то пять. Сюртук, кстати, влетел бы в пятнадцать! Как бы выкручивался, если бы не родители, обеспечившие меня гардеробом? Пожалуй, быть сыном вице-губернатора совсем неплохо. Нынче я государственный чиновник, получаю жалованье, значит, следует рассчитывать только на самого себя, а не просить деньги у батюшки.

До сих пор меня подводит чувство реальности. Забываю иной раз, что в магазин (ладно, в лавку) за готовым мундиром не зайдешь, шить (то есть строить!) приходится. А шить – либо портного вызывать на дом, либо самому в ателье (тьфу ты, в мастерскую) идти.

И носки, например, здесь штопают. Да мне бы в голову не пришло штопать носки. Покупаешь пар семь, по количеству дней в неделе, бросаешь в стиральную машину и стираешь. Потом, по мере образования дырок, выкидываешь. Проще купить новые, чем ставить заплатку. А здесь, у Натальи Никифоровны, имеется какой-то деревянный грибок, на который она насаживает мой носок.

И как бы я жил без своей хозяйки? Она мне и мундир гладит, наводит на штанах стрелку, и носки штопает. И даже изначально пыталась отказаться от денег. Мол – ей это не трудно. Ага, не трудно. Посмотришь на огнедышащего монстра, именуемого утюг, страшно становится. Сам бы взялся гладить, так всю бы одежду спалил. Поэтому посчитал, что дополнительно два рубля к квартирной плате – справедливо, равно как и пятьдесят копеек за урок французского языка. И брюки мои, хоть форменные, хоть обычные, держат стрелку.

Нет, не отдам Наталью за какого-то Литтенбранта. Помешаю женскому счастью, но что делать? Пропаду без квартирной хозяйки.

Мадам Десятова тем временем задала очередной вопрос:

– Скажите, господин Чернавский, почему вы ушли из университета?

Вот скрыдла. Я даже конфеты передумал дарить. Может, в конце прогулки Леночке потихонечку суну?

– Tante, может, к реке спустимся? – перебила Анастасию Николаевну Лена, пытаясь помочь своему кавалеру уйти от ответа. – Там пароходы, они такие красивые.

Лена с Таней уже интересовались у меня, почему студент Чернавский покинул стены императорского университета, я отшутился – дескать, поступить-то на физмат поступил, но пока учился, таблицу умножения позабыл, поэтому выгнали.

Тетка, хотя и одарила девушку недовольным взглядом, но прислушалась к ее предложению.

Самое странное, что за три с половиной месяца проживания в Череповце я до сих пор ни разу не спускался к Шексне. Через Ягорбу ездил несколько раз, а Шексна отчего-то мимо. Мне и идти до нее от службы минут пять, а от квартиры десять, но не сподобился. На неделе некогда, а в выходные лень. Была бы компания, сходил бы.

Я заметил, что Леночка без перчаток, поэтому из солидарности с девушкой снял свои и сунул в карман. Оказывается – очень удачно. Спуск с горки крутой, и девушка споткнулась. Наверное, упала бы, если бы я не успел подхватить под руку.

Раньше думал, что выражение, «пронзил электрический ток» – это только фигура речи, оборот. Но меня сейчас не просто пронзило, не ударило, а тряхнуло.

– Мерси, – улыбнулась девушка, не выпуская свою руку из моей.

– Данке шен, – отозвался я.

Не враз и понял, отчего засмеялась тетушка, став похожей на нормальную женщину.

Не разнимая рук, мы с Еленой сошли вниз, пока не вышли на набережную и не услышали тетушкино покашливание. Неужели простудилась старушка? Шла бы домой, мы и без нее догуляем.

– Кхе-кхе, – повторила тетка еще раз, и Леночка, одарив меня лучезарной улыбкой, осторожно освободила свою ладонь и пошла рядом со старшей родственницей.

Набережная деревянная, на воде стоит дебаркадер. Я такой в Костроме видел. Кажется, его использовали на съемках «Бесприданницы»? Справа, к деревянным чушкам (кнехтам?) привязаны разнокалиберные речные посудины – от маленьких лодок до пароходов. Но это еще не сам порт, тот дальше, ближе к судостроительному заводу братьев Милютиных.

А по Шексне шла баржа, груженная лесом, а сзади ее толкал буксир, маленький, непривычного обличья, от которого шел густой черный дым. Он что, загорелся? Почему не видно спасателей? Ох ты, это же паровой буксир. И не горит он, а просто пускает дым! Ну ё-моё! Видел в фильмах, но чтобы в жизни?

Ближе к тому, к противоположному берегу идет еще одна баржа. Прется она куда-то туда… А куда Шексна впадает? Впадает в Волгу, а вытекает из Белого озера. Значит, баржа туда и идет. По берегу маленькие фигурки. Они-то там что делают? С мели, что ли, стаскивают? Не разобрав, посмотрел на девушку и спросил:

– Елена Георгиевна, а что там с баржей? На мель села?