Сухие медицинские формулировки никак не отражали того, что происходило на самом деле. Как с каждым часом он всё глубже проникал в её личное пространство, в её жизнь, в её тело. Как изучал каждый сантиметр её кожи, каждую родинку, каждый шрам. Как подолгу сидел рядом, просто глядя на неё, без конкретной цели или задачи.

В углу комнаты росла коллекция медицинских отходов – использованные шприцы, ампулы, ватные тампоны, упаковки от лекарств. Кирилл складывал их в отдельный пакет, планируя выбросить позже, чтобы не оставлять следов того, что здесь происходило.

На третий день он обнаружил, что привык к этому странному, замкнутому существованию. Его больше не смущали интимные процедуры ухода, не тревожила моральная сторона происходящего. Он просто делал то, что нужно было делать, чтобы поддерживать жизнь этой женщины. И в этой простой, ясной задаче находил странное удовлетворение.

Утром четвёртого дня Кирилл сидел на краю дивана, заполняя свой импровизированный журнал наблюдений. Ручка замерла над бумагой. Он вглядывался в неподвижные ступни Ильды Александровны, в бледные пальцы, выглядывающие из-под одеяла. Ему так хотелось увидеть в них хоть какое-то движение. Что-то, что не было бы просто рефлексом. Что-то, что говорило бы о сознании, скрытом где-то глубоко внутри этой искусственной комы. О том, что она пытается проснуться, пытается вернуться.

Эта мысль одновременно обрадовала и испугала его. Обрадовала, потому что это значило, что серьёзного повреждения спинного мозга не было. Испугала, потому что… что будет, когда она проснётся? Что скажет? Как посмотрит на него – на того, кто видел её такой, ухаживал за ней, прикасался к ней?

Он успокоил себя тем, что у него ещё много времени – Дмитрий говорил о трёх месяцах постельного режима. За это время многое могло измениться. За это время она могла… привыкнуть к нему? Принять его помощь? Простить его?

Во второй половине дня раздался звук приближающегося автомобиля. Кирилл выглянул в окно и увидел знакомую чёрную «Ауди», осторожно пробирающуюся по раскисшей дороге. Дмитрий приехал, как и обещал.

Кирилл поспешил на крыльцо. Он вдруг остро осознал, как выглядит со стороны – небритый, с тёмными кругами под глазами, в мятой одежде, пахнущий смесью лекарств, антисептика и несвежего пота. Последние дни он едва находил время, чтобы поесть или принять душ, полностью поглощённый уходом за Ильдой Александровной.

Дмитрий вышел из машины, захлопнул дверцу и направился к дому с тем же медицинским чемоданчиком. На лице – усталость, будто приехал прямо после смены.

– Как она? – спросил он вместо приветствия, входя в дом и стряхивая с ботинок глину.

– Стабильно, – ответил Кирилл, пропуская его внутрь. – Я делал всё, как ты сказал. Капельницы, антибиотики, смена положения… Сегодня заметил движение в ногах.

Дмитрий бросил быстрый оценивающий взгляд и прошёл в гостиную. На диване, укрытая одеялом, лежала Ильда Александровна. В дневном свете лицо казалось неподвижным, но грудь ровно поднималась и опускалась.

Врач приступил к осмотру – методично, без лишних слов. Проверил зрачки, пульс, дыхание. Осмотрел рану на голове – края стянуты, начинается заживление. Проверил катетер – Кирилл уловил короткий одобрительный кивок. Затем поочерёдно сгибал и разгибал руки и ноги, следил за реакцией.

– Ты говоришь, было движение в ногах? – он поднял правую ногу и осторожно согнул её в колене.

– Да, утром. Когда менял положение, пальцы на ногах шевельнулись. Не как рефлекс, а иначе.

Дмитрий кивнул и, закончив, вымыл руки в принесённом тазу. Сел в кресло напротив.

– Ну что ж, – сказал он после паузы, – не так плохо, как я опасался. Ты неплохо справляешься с уходом. – Он окинул взглядом чистое лицо, повязку, пижаму. – Для человека без медицинского образования – даже хорошо.

Кирилл почувствовал странную гордость, будто получил высшую оценку.

– А что с параличом? – спросил он, стараясь не выдать волнение. – Это навсегда?

Дмитрий покачал головой.

– Похоже, это не полный паралич. Скорее временная утрата движений из-за отёка спинного мозга. Такое бывает. При правильном уходе и реабилитации через… пару месяцев всё должно вернуться. Возможно, понадобится физиотерапия, но…

Он посмотрел на Ильду Александровну внимательнее.

– Сейчас главное – без осложнений. Пролежни, пневмония, инфекции мочевыводящих путей – вот чего стоит опасаться при длительном постельном режиме. Продолжай всё, как показал. И… – он на миг замялся, – начинай понемногу уменьшать дозу пропофола. Не резко: по миллилитру в день. Посмотрим реакцию.

Кирилл замер.

– Уменьшать дозу? То есть она начнёт просыпаться?

– Рано или поздно мы к этому придём. Держать в искусственной коме бесконечно нельзя. Я считаю, сейчас время подходящее: организм восстанавливается, угрозы жизни нет.

Сердце у Кирилла забилось чаще. Мысль о её пробуждении принесла и радость, и тревогу.

– А что, если она… – начал он и оборвал фразу.

– Если будет недовольна, где находится? Потребует в больницу? Сообщит в полицию? – Дмитрий смотрел прямо, изучающе.

Кирилл молчал. Доктор вздохнул.

– Я не лезу в ваши отношения. Я врач. Моя задача – благополучие пациента. Ты заботишься о ней, делаешь много правильно. Но в какой-то момент придётся дать ей свободу выбора. Иначе… – он не договорил, смысл был понятен.

– Я понимаю, – тихо сказал Кирилл. – Я просто хочу, чтобы ей было лучше.

Дмитрий поднялся, сложил инструменты в чемоданчик.

– Продолжай. Я приеду через неделю, посмотрим динамику. А пока… – он достал из кармана небольшую коробочку, – вот успокоительное. Тебе. Выглядишь так, будто не спал несколько суток.

Кирилл взял коробочку и кивнул. Спал он урывками, в кресле у дивана, вслушиваясь в её дыхание.

Уже у порога Дмитрий обернулся. Долго посмотрел на Кирилла.

– Знаешь, – сказал он, – видел, как забота превращается в одержимость. Как желание защитить становится желанием контролировать. Будь осторожен. Границу легко перейти, назад пути нет.

Он вышел.

Кирилл вернулся в гостиную и сел рядом. Провёл ладонью по её волосам – жест, ставший привычным. В комнате было тихо; тикали часы, ровно дышала женщина.

– Вы поправитесь, – прошептал он. – Мы справимся. Я обещаю.

За окном гас день, стягивая их быт в одну линию времени. Кирилл знал: скоро всё изменится, придётся отвечать за сделанное. Но сейчас это отступало. Сейчас были только он и она – больная и тот, кто рядом.

Это было чувство, для которого у него ещё не было слова. Оно росло с каждым днём, с каждым жестом ухода, с каждым прикосновением. Пугало и тянуло. Отступить он уже не мог.

Он смотрел на неё и понимал: прежним не станет. Что бы ни случилось дальше, эти дни его изменили. Возможно, изменили и её – когда она узнает, что с ней было.

Две недели прошли в однообразии. Сентябрь перетёк в октябрь, краски поблекли. Листья на берёзах держались, потом сыпались редкими порциями. Кирилл жил домом и женщиной в нём. По совету Дмитрия он снижал дозу пропофола. Теперь вместо глубокой комы – долгий сон, редкие пробуждения на несколько минут. Иногда она открывала глаза, говорила отдельные слова. Кирилл записывал их в тетрадь.

К исходу второй недели прежняя жизнь отступила. Расписание определяли процедуры, лекарства, кормления и гигиена. Он говорил с ней спокойно, без прежнего смущения, как с близким человеком, который пока не отвечает.

Дмитрий приезжал раз в три дня и всякий раз отмечал улучшения. Зрачки реагировали на свет, в ногах отмечались рефлексы, рана затягивалась. В последний визит он привёз успокоительное и снотворное взамен пропофола.

– Организм восстанавливается, – сказал он, убирая инструменты. – Скоро нужна будет физиотерапия. Один ты не справишься.

– Я делаю массаж, как ты показывал, – ответил Кирилл. – Она иногда говорит.

– Это нормально, – кивнул Дмитрий. – Но это не осознанные ответы. Полусон, заторможенность, возможен бред. Не принимай дословно, что бы ни прозвучало.

После отъезда Дмитрия Кирилл долго сидел у окна. Мысли вертелись вокруг одного: сколько она запомнит, когда проснётся? Будет ли вытаскивать разрозненные фразы из этого сна? Станет ли искать объяснения?

В тот вечер он приготовил ужин тщательнее обычного – для себя и для неё: тёплый бульон, протёртые овощи для зонда. Движения были отточенными. Он научился ставить уколы без синяков, менять повязки без боли, переворачивать тело так, чтобы не было пролежней.

Граница между процедурой и прикосновением стёрлась. Когда он мыл её, одевал, расчёсывал, в груди поднималась тёплая волна и вместе с ней острое желание. Уход стал для него ритуалом. Он знал её тело наизусть – родинки, шрамы, линии.

Вечером он дал оставленное Дмитрием мягкое успокоительное – не снотворное, а средство, вызывающее сонливость. Ввёл препарат, отметил время в дневнике и ушёл по делам. Снаружи поднялся холодный ветер. Голые ветки скребли по стеклу. Кирилл прошёлся по дому, проверил окна. Принял душ, переоделся, побрился – впервые за несколько дней.

К ночи он заглянул к Ильде Александровне. Теперь она лежала в бывшей родительской спальне, переделанной под её нужды. Он перенёс её туда в первую неделю. Комната была тише, просторнее, матрас удобнее. Через интернет он заказал функциональную кровать, противопролежневый матрас, подушки, базовое оборудование.

В комнате полумрак. Горел ночник в углу – жёлтый, мягкий. Дыхание у неё было ровное. Боковой свет ложился на лицо, менял привычные черты.

Он сел на край кровати. Провёл ладонью по волосам – они отросли и свободно лежали на подушке.

– Как вы себя чувствуете сегодня? – спросил тихо, не рассчитывая на ответ.

Она не ответила. Дыхание сбилось на миг – как будто во сне формировалось слово. В последние дни такое случалось. Эти короткие обрывки речи он ловил и записывал.

Он наклонился ближе. В комнате похолодало, и Кирилл поднял одеяло на плечи, задержав ладонь – под тканью чувствовалось тепло. Сегодня в дыхании Ильды Александровны и в тишине комнаты что-то изменилось. Полумрак делал их разговор интимнее обычного, словно дом отделил их от всего мира.

Кирилл медленно отогнул край одеяла, обнажая плечи и руки женщины. На ней была ночная рубашка – одна из тех, что он купил специально: мягкая, с кружевом по краю. Не совсем в её стиле, но ему нравилось видеть Ильду более домашней, женственной, принадлежащей ему. Пальцы прошлись по краю одежды, ощущая контраст между хлопковой тканью и тёплой кожей.

Руки дрожали, когда Кирилл расстёгивал первую пуговицу. Это отличалось от медицинских процедур – тогда он оставался отстранённым, сосредоточенным на задаче. Сейчас всё его существо откликалось на каждое движение. Пуговицы поддавались одна за другой, открывая белую кожу с голубоватыми прожилками вен. Тело, такое знакомое и одновременно каждый раз новое, вызывало почти благоговейный трепет.

Ночная рубашка соскользнула с плеч, обнажая небольшую грудь, гармонирующую с хрупким телосложением Ильды. Кирилл осторожно высвободил её руки из рукавов, затем потянул ткань вниз, проводя ладонями по бокам, чувствуя рёбра под тонкой кожей. Сердце колотилось так громко, что, казалось, должно было разбудить спящую.

Стянув рубашку до конца, молодой человек отложил её на край постели. Ильда Александровна лежала перед ним обнажённая, уязвимая, прекрасная. В полумраке кожа казалась почти светящейся, словно выточенной из мрамора. Он видел её такой сотни раз, но сейчас всё ощущалось иначе. Не медицинский уход, не необходимость – чистое желание.

Кирилл позволил себе прикоснуться – сначала осторожно, кончиками пальцев, потом смелее, всей ладонью. Провёл по изгибу шеи, по ключицам, по груди. Наклонился и поцеловал в губы – легко, едва касаясь, боясь разбудить.

Неожиданно веки Ильды Александровны дрогнули, затрепетали, и глаза медленно открылись – мутные, затуманенные лекарствами, но живые. Она моргнула несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд. Кирилл замер, испугавшись, что сейчас закричит, оттолкнёт. Но женщина лишь смотрела странным, расфокусированным взглядом.