– Перестаньте, – оборвала его Ильда. – Оправдания вам не помогут. Вы использовали мою слабость? Позволили себе то, что в обычной ситуации не сделали бы?

Снова повисло молчание. Теперь было ясно: это не мимолётная ошибка, а точка невозврата. Черта уже проведена.

Кирилл закрыл глаза, будто желая исчезнуть, и едва заметно кивнул. Голос его прозвучал глухо, надломленно:

– Да… Я виноват. Я не смог остановиться.

– Значит, вопрос исчерпан, – сказала Ильда. – Теперь вы понимаете, что произошло на самом деле?

Он не ответил, но по бледным губам и тому, как судорожно он сжал край стола, она поняла: понял.

– Повторите, – потребовала она. – Вслух.

Кирилл сглотнул и опустил голову. Голос его дрожал:

– Я… воспользовался вами.

Слова повисли в воздухе приговором.

Ильда замолчала, будто обдумывая нечто важное. На её лице не было ни злобы, ни презрения – лишь холодная решимость. Она снова взглянула в окно, на измятый октябрьский пейзаж, и после долгой паузы спросила:

– Сколько раз это было, пока я была без сознания?

Кирилл в ужасе качнул головой:

– Нет, только вчера. Клянусь, только вчера…

– Лгать бессмысленно, – прервала она. – Вы уже не тот, кто может сводить счёты.

Он всхлипнул – впервые потеряв контроль, как мальчик, загнанный в угол.

– Всё равно, – сказала Ильда, – ответьте.

Кирилл отвернулся и едва слышно повторил:

– Только вчера.

Она больше не спрашивала. Теперь Ильда была совсем близко, так что он видел каждую пору на её коже, каждую морщинку от усталости и боли последних дней.

– Тогда слушайте внимательно. Вы совершили надругательство. Неважно, как вы называете это в своих фантазиях. И если бы я могла сейчас встать, я бы убила вас этим стаканом, – её голос дрожал, но не от страха. – Но я не могу. И вы это знаете.

Кирилл не двигался. Он судорожно сглотнул; руки дрожали всё сильнее, он спрятал их в карманы, пытаясь скрыть эту дрожь.

– Я люблю вас, – слова вырвались сами, словно давно ждали момента. – Вы не понимаете. Я полюбил вас с первой лекции. Не мог думать ни о чём другом месяцами. И когда случилась авария… когда вы оказались здесь… это был знак. Судьба.

Он говорил всё быстрее, слова лились потоком, прорвав молчание. Кирилл шагнул вперёд, сделал ещё шаг, оказался возле кровати и рухнул на колени, глядя снизу вверх – не мучителем, а верующим – на мадонну.

– Я готов на всё ради вас, – продолжал он, слёзы текли по лицу. – Скажете умереть – я умру. Скажете прыгнуть с обрыва – прыгну. Я забочусь о вас день и ночь, не отхожу ни на шаг. Всё, что я делаю, – из любви. Всё до последней мелочи.

Ильда смотрела на него, и в её глазах не было жалости – только холодный свет разума. Она подалась вперёд, разглядывая его лицо ещё внимательнее.

– Любовь, – произнесла она, словно пробуя слово на вкус, – никогда не оправдывает насилия, Сатурнов. Никогда. Вы совершили преступление. Не одно. Похитили меня, удерживали против воли, вводили препараты без согласия. Наконец, надругались.

Голос её был ровным, почти академическим, словно она читала лекцию. В этой ровности не было ненависти или гнева – только абсолютная моральная определённость.

– Нет, нет, нет, – Кирилл мотал головой в лихорадке. – Вы не понимаете. Я спас вас. Водитель хотел отвезти вас в больницу, но там вас не спасли бы. Я заботился лучше врачей, ни на минуту не отходил.

– Вы искалечили мою жизнь, – ответила она ровно. – Отняли выбор. Присвоили меня, как вещь.

– Я любил вас! Люблю вас! – почти закричал Кирилл. – Разве вы не видите?

Он схватил её руку поверх одеяла. Ильда не отдёрнула – не из страха, скорее из научного любопытства. Она смотрела на студента – бледного, отчаянного – и видела в нём воплощение тёмных сил, всегда таящихся в душе под высокими словами.

– Понимаю, – сказала она наконец. – Для вас любовь – это владение. Вы не любите меня, Сатурнов. Вы любите идею обладания мной. Это не одно и то же.

Он смотрел снизу вверх, а в глазах боролись боль, непонимание и странная надежда – будто он всё ещё верил, что сможет убедить её взглянуть на ситуацию его глазами.

– Всё, что я делал, – забота о вас, – произнёс он тише, словно силы иссякали под её взглядом. – Я спасал вас. Лечил. Каждый день делал всё, чтобы вам стало лучше.

– А то, что произошло ночью? – спросила Ильда. – Это тоже забота? Лечение?

Кирилл опустил глаза. Его лицо изменилось – рухнул последний бастион самообмана под её взглядом.

– Я не мог себя контролировать, – прошептал он. – Вы открыли глаза. Смотрели на меня. Называли другим именем, но это были вы. Настоящая вы. Не та, что на кафедре, не та, что смотрит на всех сверху вниз. Просто женщина.

Ильда едва заметно вздрогнула. В её взгляде что-то изменилось – не смягчилось, но приобрело новый оттенок понимания.

– Вы воспользовались моей слабостью, чтобы получить то, чего не получили бы в обычной ситуации? – спросила она. – Вы понимаете, что это делает вас не спасителем, а насильником?

Слово ударило пощёчиной. Кирилл вздрогнул и отпрянул. В глазах его мелькнуло что-то тёмное, почти злое.

– Я не насильник, – выдавил он. – Я люблю вас. Мы любили друг друга этой ночью.

Ильда покачала головой. Во взгляде не было жалости – только холодная, беспощадная правда.

– Нет, Сатурнов. Вы надругались над беспомощной женщиной. Я не давала вам согласия. Была в беспамятстве. И никакие слова о любви не изменят этого.

Кирилл смотрел на неё, в глазах боролись осознание содеянного и нежелание принимать правду. Он держался за свою реальность, в которой был не преступником, а рыцарем и спасителем.

– Вы не понимаете, – повторил он. – Я делал всё ради вас.

– И это даёт право распоряжаться моим телом? Моей жизнью? – спросила Ильда. – Вы решили за меня. Это не любовь, Сатурнов. Это насилие.

В комнате стало душно. Запах лекарств и пота смешался в тяжёлый ком. Кирилл поднялся с колен, отступил на шаг – словно слова Ильды физически оттолкнули его.

– Я спас вас, – повторил он, уже без уверенности. – Без меня вы бы умерли там, под дождём.

Ильда смотрела долго, словно впервые его видела, потом медленно покачала головой.

– Нет, Сатурнов. Вы украли мою жизнь. Мою волю. Моё тело. И никакие благие намерения не оправдывают этого.

Лицо Кирилла дрогнуло, словно маска треснула, обнажив истину. Он сделал шаг назад, упёрся спиной в стену.

– Вы не понимаете, – повторил он, как заклинание для самого себя.

– Я понимаю больше, чем вы думаете, – ответила Ильда. – Передо мной человек, который так отчаянно хотел любви, что превратил её в насилие. Который так боялся отказа, что создал ситуацию, где он невозможен. Это не любовь, Сатурнов. Это её извращение.

Он смотрел на неё, и в его глазах смешались отчаяние и гнев. Пальцы сжались в кулаки, дрожь пробежала по телу. Ильде стало страшно – не за себя, а за него: что он мог сделать, балансируя на грани осознания и отрицания?

– Я забочусь о вас лучше всех, – сказал он наконец. – Знаю каждый сантиметр вашего тела. Каждую потребность. Каждое движение во сне.

– И это даёт вам право на меня? – спросила Ильда. – То, что вы знаете моё тело, позволяет им владеть?

– Может и нет, – вырвалось у него с неожиданной силой, голос дрогнул. – Но я не мог удержаться. Когда видел вас беспомощной… это было выше моих сил.

Он шагнул вперёд, лицо исказилось, глаза загорелись лихорадкой. Сейчас он был похож на фанатика – человека, для которого реальность превратилась в карикатуру на себя.

Ильда не отступила. Несмотря на физическую слабость, она смотрела прямо, без страха. В её взгляде была сила, перед которой отступала его больная страсть.

– Вы больны, Сатурнов, – сказала она тихо. – Вам нужна помощь. То, что вы испытываете, не любовь. Это одержимость. Болезнь. Но я не ваше лекарство.

В лице Кирилла что-то изменилось – будто прорвалась плотина, и боль последних недель хлынула наружу. Он закрыл лицо руками и разрыдался – громко, отчаянно, всем телом.

– Я люблю вас, – повторял он сквозь рыдания. – Люблю…

Ильда смотрела, и в её взгляде смешались отвращение, жалость и почти профессиональное любопытство – словно перед ней не человек, причинивший зло, а интересный клинический случай.

– Любовь, – сказала она, подводя итог, – не оправдывает насилия. Никогда. Запомните это, Сатурнов. Если вы действительно хотите измениться.

Он поднял на неё заплаканное лицо и был похож на ребёнка – потерянного, испуганного, непонимающего. Но Ильда знала, что перед ней не ребёнок, а взрослый, сознательно совершивший преступление. Слёзы и раскаяние ничего не меняли.

Солнце поднялось выше, и комната наполнилась ярким, беспощадным светом, обнажившим каждую деталь, каждую трещину и пятно. В этом свете они смотрели друг на друга – женщина, лишённая движения, но сохранившая силу, и мужчина, физически свободный, но пойманный в ловушку своих искажённых представлений о любви.

Битва между ними только начиналась.

Воздух в комнате стал тяжёлым, напряжение звенело в ушах. Ильда Александровна медленно, с огромным усилием попыталась сесть – не просто приподняться на локтях, а по-настоящему, утверждая независимость хотя бы в этом малом жесте. Тело отзывалось тупой болью, но в ней она находила странное утешение: физическое страдание отвлекало от унижения ночи.

– Что вы делаете? – Кирилл бросился к кровати, руки его тревожно замерли в воздухе. – Вам нельзя, Дмитрий сказал…

– Не смейте! – Голос Ильды прозвучал тихо и резко. Кирилл отшатнулся. – Не смейте говорить мне, что можно, а что нельзя.

Руки её задрожали, и она едва не упала обратно на подушки. Кирилл инстинктивно шагнул вперёд, пытаясь поддержать. Его пальцы коснулись плеча Ильды, и она дёрнулась всем телом, отпрянула от него с таким отвращением и ужасом, словно он обжёг её.

– Не трогайте меня, – каждое слово звучало отдельным приговором. – Никогда. Больше. Не. Трогайте.

Кирилл замер. На лице его отразилась боль, настоящая, неподдельная, словно её слова ранили физически. Он медленно опустил руки и отступил, не отрывая взгляда от её лица.

– Ильда Александровна, я только хотел помочь…

– Вам больше нечем мне помогать, – отрезала она, наконец заняв сидячее положение. Дышать было тяжело, но спину она держала прямо, как перед аудиторией. – Вы сделали достаточно. Более чем.

Эти слова повисли между ними, и Кирилл почувствовал, как в нём оборвалась тонкая нить надежды.

– Я не хотел вам навредить, – повторил он, словно это могло что-то изменить.

– А чего вы хотели, Сатурнов? – спросила Ильда без гнева, с холодным любопытством. – Просветите. Что именно вы хотели, когда решили использовать моё беспомощное тело для своего удовольствия?

Кирилл дёрнулся, словно его ударили. Лицо исказилось, он открыл рот, но не смог сказать ни слова. Вместо этого начал ходить по комнате – от окна к двери и обратно, нервно, дёргано. Руки то сжимались в кулаки, то бессильно опадали, взгляд метался, не находя точки опоры.

– Вы не понимаете, – наконец выдавил он. – Всё было не так.

– А как было? – голос Ильды – спокойный и методичный – преследовал его с каждым шагом. – Вы решили, что имеете право на моё тело, потому что оказали мне медицинскую помощь? Или потому, что в бреду я назвала вас другим именем? Или, может, потому что вы «любите» меня?

Кирилл остановился, обхватил голову руками, пытаясь заглушить её слова.

– Вы говорите, будто я чудовище, – прошептал он. – Но я просто человек. Просто человек, который…

– Который совершил преступление, – закончила за него Ильда. – Который из студента превратился в преступника. Вот кем вы стали, Сатурнов. И никакие слова этого не изменят.

Эти слова сломали что-то внутри него. Он рывком повернулся к ней, и в глазах его вспыхнуло отчаяние, смешанное с гневом.