Через форточку проникал горький запах влажной земли и навоза с соседнего двора. После ночного дождя деревенская улица блестела лужами, а вдали темнел лес – свободный и недостижимый, отделённый от неё не только стенами, но и километрами размытой дороги. Лёгкий прохладный ветер пробегал по коже, заставляя плотнее запахнуть халат – старый, великоватый. Ткань пахла нафталином и чужой жизнью, в которой не было места ей и происходящему кошмару.

Кирилл сидел у окна, листая книгу – Ильда издалека узнала обложку медицинского справочника. Он делал вид, что погружён в чтение, но она замечала, как его глаза украдкой поднимались, чтобы проверить, не изменила ли она положение, не задумала ли что-то. В его взгляде было что-то от надзирателя и от влюблённого, не знающего, как приблизиться к предмету страсти, – от этой комбинации холодели кончики пальцев.

Полуденный свет был безжалостен: он обнажал каждую трещину на стене, каждую пылинку в воздухе, каждую чёрточку осунувшегося лица Кирилла. Тени под его глазами стали глубже, щёки впали, на подбородке проступила неровная щетина – не от небрежности, а от долгих бессонных ночей и внутреннего напряжения. Она видела, что он был измучен – одержимостью, страхом и виной, – но это не вызывало в ней сострадания. Только холодную, трезвую ясность: человек перед ней опасен именно потому, что загнан в угол собственными демонами.

Часы в гостиной пробили двенадцать, каждый удар отдавался в висках Ильды неприятной пульсацией. Она медленно выпрямила спину, стараясь занять устойчивое положение. Ноги под одеялом оставались неподвижными, будто чужими, но верхняя часть тела слушалась лучше. Она сосредоточилась на этом малом достижении, этой крошечной победе – единственной доступной сейчас.

Несколько минут прошло в тягостном молчании. Кирилл перевернул страницу, не прочитав ни слова. Ильда рассматривала комнату, впервые позволяя себе увидеть её по-настоящему. Выцветшие обои в мелкий цветочек, шкаф с облупившейся краской, потрескавшийся потолок. Над кроватью – пожелтевшая фотография в деревянной рамке: молодая пара на фоне моря, лица размыты временем до неузнаваемости. Всё здесь дышало прошлым – не историческим или романтическим, а обыденным, бытовым, семьи, приезжавшей сюда на выходные, чтобы выращивать помидоры и варить варенье из смородины.

Именно эта обыденность, пугающая нормальность, ударила по Ильде сильнее всего. Она вспомнила свой кабинет в институте – строгий, выверенный, с идеальным порядком на столе, с книгами, расставленными по темам и алфавиту. Вспомнила свою квартиру – минималистичную, функциональную, наполненную светом и воздухом. Теперь всё это казалось далёким, словно принадлежало другой женщине, другой жизни.

– Правильно ли я понимаю, что вы не собираетесь никому сообщать, что я здесь, не дадите мне телефон и не выпустите меня? – Голос прозвучал внезапно даже для неё самой, спокойно и буднично, будто она спрашивала о погоде или времени ужина.

Кирилл замер. Книга в его руках дрогнула, пальцы стиснули переплёт так сильно, что побелели костяшки. Несколько секунд он смотрел на страницу, словно там мог найти ответ. Потом медленно закрыл книгу, положил её на подоконник и повернулся к Ильде.

Лицо его изменилось – не стало решительнее или твёрже, наоборот, словно обмякло: плечи опустились, нижняя челюсть расслабилась. Так выглядел человек, признающий поражение, но ещё надеющийся на почётные условия капитуляции.

– Я… – начал он, но слова застряли в горле. Он встал, подошёл к кровати, но остановился на расстоянии, будто боясь перейти невидимую границу.

Пальцы его машинально потянулись к деревянной раме семейной фотографии над кроватью. Он провёл подушечкой пальца по завиткам орнамента, стирая пыль, будто пытаясь нащупать связь с чужим прошлым.

– Пока ты больна, я никому не скажу, не дам телефон и не выпущу, – произнёс он, и голос звучал глухо, словно из глубины колодца. Дыхание сбилось; он сделал паузу, глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. – Это… для твоего же блага.

Последняя фраза повисла в воздухе – неуклюжая, фальшивая, не убеждающая ни его, ни тем более Ильду.

Она смотрела на него взглядом, острым, как скальпель. Видела мельчайшие движения его лица, каждое подёргивание мышц, выдающее ложь и самообман. Видела, как бегали его глаза, избегая прямого взгляда. Видела мелкую дрожь в руках – не от страха, а от постоянного внутреннего напряжения, от необходимости удерживать свою версию реальности на краю пропасти.

Ильда крепче сжала край одеяла. Под тканью халата тело напряглось, готовясь к борьбе – не физической, а той, что велась словами, взглядами, интонациями. Оружие, которым она владела в совершенстве.

– Ты говоришь мне «ты», – заметила она, и в простом наблюдении было столько ледяного презрения, что Кирилл вздрогнул. – Когда это произошло? Когда ты решил, что имеешь на это право?

Кирилл опустил глаза, лицо вспыхнуло пятнистым румянцем.

– Простите, – пробормотал он. – Ильда Александровна. Я не хотел…

– О, я думаю, ты очень многого хотел, Сатурнов, – перебила она, и в голосе впервые прозвучала жёсткая ирония. – И продолжаешь хотеть. Скажи мне, – она сделала паузу, придавая вопросу особый вес, – а что будет, когда я поправлюсь? Ты и тогда будешь держать меня здесь, в этой комнате, в этой постели?

В глазах её блуждали страх и ярость – не разделённые, а сплавленные воедино, как компоненты взрывчатки. Губы сжались в тонкую линию, не дрожа – она не позволяла себе слабости. Всё её существо сконцентрировалось сейчас на этом вопросе, в ответе на который решалось будущее обоих.

Кирилл поднял взгляд, и Ильда увидела в его глазах странную смесь – мольбу, решимость, страх и что-то ещё, глубокое и тёмное, чему она не решалась дать название. Его голос, когда он заговорил, был тихим, надломленным, будто каждое слово причиняло физическую боль.

– Когда вы сможете самостоятельно ходить, тогда… тогда я отпущу.

Эти слова должны были принести облегчение, но Ильда ощутила только холод, разливающийся от груди к конечностям. Что-то в его тоне, в паузе перед последним словом заставляло сомневаться в искренности обещания. Или, что ещё хуже, – в его понимании слова «отпущу».

Она резко качнула головой, и этот жест содержал больше отрицания, чем любые слова. Внутри поднялась волна – не гнева, не страха, а какого-то тотального, всеобъемлющего отторжения происходящего. Глаза наполнились слезами, которые она сдержала усилием воли, не позволяя им пролиться: это была бы слишком большая уступка, слишком явный знак слабости.

В груди словно опустился тяжёлый камень – окончательное признание, что их судьбы связаны невидимыми оковами. Каждый день здесь, каждое прикосновение, разговор, лишь укрепляли эту нездоровую связь. Даже если он действительно отпустит её физически, что-то между ними останется – тёмное, болезненное, неразрешимое.

– Значит, ты стал тюремщиком, – произнесла она тихо. Не вопрос – констатация факта. – Это и есть твоя любовь? Запереть то, что любишь, в клетку, чтобы никто не отнял?

Кирилл отвёл взгляд, не выдержав её прямоты. Пальцы всё ещё блуждали по деревянной раме, словно ища опору в материальном мире.

– Я просто хочу, чтобы вам было хорошо, – сказал он и сам услышал, как фальшиво звучали эти слова. – Чтобы вы поправились. Чтобы…

– Чтобы что? – Ильда подалась вперёд, халат на груди распахнулся, обнажив худую шею с выступающими ключицами и верхнюю часть ночной рубашки. – Скажи. Произнеси вслух. Чтобы я полюбила тебя? Чтобы была благодарна? Чтобы привыкла к тебе, как животное к хозяину?

Каждый вопрос бил, как хлыст. Кирилл отшатывался физически. Лицо бледнело, под глазами проступили синеватые тени, делая его похожим на больного.

– Нет, – прошептал он. – Не так… Всё не так.

– А как? – Ильда не отступала. Голос её звенел от напряжения, но не срывался. – Объясни. Помоги понять. Что ты видишь в будущем? Что представляешь, думая о нас через неделю, месяц, год?

Кирилл тяжело опустился на край кровати – не рядом, а в ногах, сохраняя дистанцию. Плечи поникли, словно на них давил невидимый груз.

– Я вижу… – начал он настолько тихо, что женщина едва различала слова, – как вы выздоравливаете. Как начинаете снова ходить. Как… – он запнулся, – как мы говорим. Просто говорим. О книгах, о музыке. Без страха. Без ненависти. Без… всего этого.

Он обвёл рукой комнату, будто пытаясь охватить всю ситуацию.

– А потом? – настаивала Ильда. – Когда я выздоровею полностью? Когда смогу уйти?

Кирилл молчал. Так долго, что его преподаватель подумала: он не ответит вовсе. За окном пронеслась стая птиц, их резкие крики на мгновение заполнили комнату, потом стало тихо. Только часы в гостиной неумолимо отсчитывали секунды.

– Я не знаю, – произнёс он наконец, голос дрогнул. Он сцепил пальцы так сильно, что костяшки побелели. – Я не могу представить, что вы уйдёте и я никогда больше вас не увижу.

Он замолчал. В тишине слышалось только прерывистое дыхание. Тиканье часов продолжалось с механическим безразличием.

– Когда вы будете здоровы, – сказал он тихо, не поднимая глаз, – я не буду вас удерживать.

Ильда вздрогнула. Она искала ложь в его словах, но видела лишь страх человека, делающего шаг в пропасть.

– Тогда мы в тупике, – сказала она устало, почти смирённо. – Ты не можешь меня отпустить, я не могу здесь остаться. Это патовая ситуация, Сатурнов.

Кирилл поднял голову. Взгляд стал неожиданно твёрдым, как у человека, принявшего решение.

– Дайте мне время, – сказал он. Это прозвучало не как просьба, а как предложение. – Время, чтобы помочь вам выздороветь. А потом… потом вы будете свободны. Я обещаю.

Ильда смотрела долго, изучающе. В голове проносились расчёты и прогнозы – холодные, точные. Если согласиться, если подыгрывать – это даст время восстановить силы, найти способ побега. Если отказаться, сопротивляться – что тогда? Он вколет снотворное? Привяжет? Уже сейчас часть его прежней одержимости возвращалась, взгляд темнел, становился сосредоточеннее.

– Сколько времени? – спросила она, как деловое предложение. – Неделя? Месяц? Год?

– Столько, сколько нужно, чтобы вы снова ходили, – ответил он. В голосе звучала новая нота – почти деловая, практичная. Словно он вернулся из мира фантазий в реальность, где есть конкретные задачи. – Дмитрий говорил, что это может занять несколько месяцев. С упражнениями, с физиотерапией…

– Которую будешь проводить ты? – Ильда не скрыла скепсиса. – С каких пор студент-культуролог стал экспертом по реабилитации?

Кирилл поднял взгляд. Его глаза блеснули, словно он ждал именно этого вопроса.

– Я уже делал вам массаж, – произнёс он тихо, с нотой гордости. – Неужели вы не видите, что вам лучше?

Он потянулся к книге на подоконнике, раскрыл её на заложенной странице. Пальцы дрожали.

– И Дмитрий приезжает каждую неделю. Показывает упражнения. Смотрите, – он указал на её руки поверх одеяла, – отёк спал. И температура нормализовалась.

Последние слова он произнёс, глядя мимо неё, словно убеждая себя в правильности происходящего.

Ильда откинулась на подушки, внезапно ощутив усталость – не только физическую, но и моральную. Разговор истощил её сильнее, чем ожидала. Несмотря на ясность ума, тело всё ещё было слабым. Голова закружилась, перед глазами проплыли тёмные пятна.

– Я хочу отдохнуть, – сказала она тихо. – Мне нужно подумать. Над всем этим.

Кирилл сразу поднялся, словно ждал сигнала. Он поправил одеяло, аккуратно закрыл её халат, стараясь не касаться тела под тканью. Движения были точными, выверенными, почти профессиональными – результат недель практики. Ильда не сопротивлялась. Ей нужны были силы для другой борьбы – внутренней, долгой.

– Я принесу вам обед через час, – сказал он, отходя. – Отдыхайте.

Он собрал чашки с остывшим чаем, подхватил книгу с подоконника и направился к двери. На пороге обернулся, словно хотел что-то добавить, но передумал. Просто кивнул и вышел, тихо закрыв за собой дверь.