Отражения: Кровь на стекле (страница 7)
К вечеру город уселся в темноту, как в старое кресло: без сюсюканья, с тихим вскрипом. Двор дома Кравченко был глухим колодцем между стенами – стандартный советский прямоугольник, где мусорка прячется за ржавым сараем, а ветер учится свистеть на одном и том же окне. Елена поднялась на третий этаж, считая ступени так же, как считала сегодня даты и фамилии: не для успокоения – для порядка. На площадке пахло варёным картофелем и линолеумом, который моют солью. Дверь нужной квартиры выглядела тугой: новая накладка замка, старые вмятины рядом. Глазок тёмным кружком смотрел на мир, ничего не обещая.
Открыл мужчина с крупными плечами и слишком тонкими запястьями – словно на него однажды надели неправильную одежду, и он с тех пор носит в себе этот дисбаланс. Олег Кравченко никуда не пригласил взглядом, просто отошёл вглубь и сказал: «Проходите». Голос – ободранный, без приветствий.
Кухня была узкая и тёплая, как ладонь. На столе – кружка с недопитым чаем, в блюдце – два сахарных кубика, один раскрошен. Холодильник старого типа, на нём магниты с видами городов, в которых они, скорее всего, никогда не были. Слева – дверной проём в комнату, откуда пахло пылью и чем-то сладким, возможно – мелиссой. В глубине шевельнулась Марина – сестра, похожая на Олега тем, как держит плечи: будто ждёт удар, но не отходит.
– Мы недолго, – сказала Елена. – Нужно уточнить детали по тем давним «занятиям» в санатории. И – поговорить о сегодняшнем.
Олег усмехнулся так, будто слово «сегодняшнее» ему не нравится – слишком длинное для их действительности.
– У нас нет «деталей», – сказал он. – Мы не любим вспоминать. – Он посмотрел на Мариныну ладонь – та сжала край халата – и смягчился на полтона: – И мы ничего не видели.
Елена не стала спорить. Здесь работало другое: не «вспомните», а «покажите». Она сделала шаг в комнату. Квартира была из тех, где мебель стоит по внешней логике, а вещи – по внутренней. На стене, напротив окна, висело старое зеркало в резной раме – дерево потемнело, позолота местами слезла. Трещина шла от верхнего левого угла к середине, как молния, застывшая на сухом небе. Внизу, на кромке, иголкой – или гвоздём – выцарапана римская «IV». Неглубоко, но уверенно.
– Это давно у вас? – спросила Елена, не меняя голоса.
Марина на миг перестала дышать, словно Елена коснулась не зеркала, а ребра.
– Домашнее, – сказал Олег. – Дедово. В деревне было. Потом сюда привезли. – И, видя, что Елена не отводит взгляд, добавил: – Надпись не мы делали. Была. В сарае валялось, мыть начали – нашли. А трещина… – он развёл руками, – когда переезжали, углом зацепили.
Елена подошла на шаг. В трещине темнела старая амальгама, крошечные островки серебра поблёскивали. Рука тянулась – привычка – но она удержала. «Не трогай стекло», – всплыло Иринино. Она присела, чтобы увидеть кромку под углом. Гравировка «IV» выглядела свежей только по сравнению с остальным – на самом деле ей было много лет. Делали не ребёнком, рука была тверда.
– Вы же знаете, – сказала Елена мягко, обращаясь к обоим, – что у вас висит не просто зеркало. – Она обернулась на фото над комодом. Там – школьная линейка, дети с бумажными журавлями, директора, вечно одинаковые. Выше – ещё одно: семь подростков у большого зеркала. Кадр, тот самый. Олег на фото – сутулый мальчишка, который научился держать голову высоко, только когда вырос.
– Андрей прислал? – Олег поднял подбородок, взгляд стал острым. – Журналист. Он говорил, что «это важно для истории города». История города – у нас в подъезде воняет кошками. А это – не история. Это – мусор. – На слове «мусор» в голосе прозвенело – металл, спрятанный под мягкими словами.
– Прислал «П.», – сказала Елена, не склоняясь к лишней конкретике. – И подпись «А.С.» – «проверил». – Она повернулась к Марине: – Вы помните зал? Рамы, свет, тишину?
Марина мотнула головой, одновременно и «да», и «нет».
– Там было холодно, – сказала она. – И пахло, как в больнице. И… – она искала слово, – и как в церкви. Не потому, что кадило. Потому что все хотели молчать одинаково.
Олег шагнул ближе – между Еленой и Мариной.
– Давайте без этого, – попросил. Не угрожал, не приказывал – попросил так, как просят не пинать пса.
Елена кивнула.
– Я вас не давлю, – сказала она. – Но мне нужно знание простых вещей. Тогда и сейчас. – Она отошла от зеркала, села на край стула, чтобы не нависать. – Вам известны имена тех… – она подбирала слово, – кто ещё был «в вашей семёрке»?
Олег усмехнулся безрадостно.
– Вы же их уже знаете, – сказал он. – Вы пришли не за именами, а – чтобы посмотреть, как мы их произносим. – Он взглянул на стену, где висел тот самый снимок. – И – сколько нас осталось.
– Сколько? – спокойно повторила Елена.
– Двое – не с нами, – сказала Марина, прежде чем Олег успел её остановить. – Я видела фотографии на доске у вашего… у журналиста. – Её голос дрогнул, но не разбился. – Значит… – она во рту перевела про себя арифметику, – двое. Остальные – где-то.
Елена не отводила взгляда.
– Цикл продолжается, – сказала она тихо. – Вы это тоже понимаете. И я не буду убеждать вас рассказывать то, к чему вы не готовы. Но скажу прямо: тот, кто «считает», пишет на стенах. И приходит к воде. – Она указала на «IV». – И он видит такие метки. Даже если говорит, что не верит.
Марина подошла к окну и отогнула прозрачную занавеску – там темнел двор, где одинокая кошка пыталась поймать тень от собственного движения.
(Курсив: неизвестный наблюдатель стоял во дворе, под тем самым окном, но не поднимал головы. Он смотрел в лужу, где отражались пять квадратов света – чужие кухни. «Четыре», – подумал он, глядя в свою тень. – «Потом два». Цифры у него жили не в голове – в пальцах.)
– По делу, – сказал Олег, сдерживаясь. – Что надо? Прямо.
– Осмотрите, пожалуйста, комнату. На предмет чужих меток, – отвечала Елена. – Вчера – сегодня – ближайшие дни. Подоконники, дверные косяки, задник рамы. Если увидите «I», «II», «III», «IV» – не трогайте. Обзвоните меня сразу. – Она написала свой номер на отрывном листке, положила на комод, рядом с потрескавшейся вазой. – И… – она на секунду позволила себе лишнее, – поставьте ночью в окно стул. Не для красоты. Для звука.
– Для звука? – Марина повернулась.
– Чтобы слышать, если кто-то полезет, – объяснила Елена. – Дерево гудит раньше стекла.
Олег кивнул – слишком быстро, чтобы это было «согласие», но достаточно, чтобы это стало «действием».
– Мы останемся ненадолго, – сказал он. – У нас есть чай.
– У вас есть память, – сказала Елена – без обвинения, как факт. – Чай – это хорошо.
Чай оказался терпким, с чабрецом; в нём был привкус горечи, как в разговоре, который ты не хочешь вести, но всё равно ведёшь, потому что молчание делает хуже. За столом Олег сел так, чтобы видеть обе двери. Марина – между Еленой и окном; она всё время трогала край занавески, как будто гладила кошку. На стене тихо тикали часы – старые, с потёртым циферблатом. Это «тик» стал мерить слова.
– Мы в санаторий ходили не «лечиться», – начал Олег, не глядя на Елену. – Нас туда «звали». В школе. Говорили – «психологический тренинг». У кого – «поведение», у кого – «замкнутость». – Он сделал глоток чая так, будто хотел обжечься и не смог. – Первый раз было смешно. В комнате темно, нас семеро, зеркала большие. Сидим. Смотрим. Он – ходит. – Олег не произнёс имени, но в воздухе и так было «Соколов». – Он говорит: «Давайте честно». Кто-то смеётся. Кто-то – показывает фигу в кармане. Кто-то – действительно смотрит. Потом – кто-то плачет. И так неделю. А потом – буря. – Он посмотрел на Елену. – Вы про бурю всё знаете.
– Меньше, чем вы, – честно сказала она.
– Знаете больше, – сказал он, и в его голосе впервые появилось уважение к тому, что она не пугается. – На второй неделе двое не пришли. Один – ушёл к воде. Другого – увезли. Потом – ещё двое. Остались – трое. – Он улыбнулся так, будто в этот момент вспомнил чувство – не конкретно то, а общее: как будто тебя выбрали в игре. – Мы думали – нас «оставили». На самом деле – мы «остались».
Марина слушала, не мешая, и иногда невольно кивала – старому ритму – «семь, пять, три». Её голос снова вошёл в разговор мягко, как в воду заходят по камням:
– А потом всё закончилось, – сказала она. – Бумаги куда-то уехали. Сказали: «проект закрыт». И нам стало легче. До… – она осеклась.
Елена не подталкивала. Она просто наклонилась к зеркалу – не к тому, что на стене, к одному из врагов легенды – к благому смыслу. Иногда простой вопрос возвращает конкретику.
– Почему держите это зеркало? – спросила. – Раз это «дедово». Можно же и снять.
Марина на секунду улыбнулась – впервые.
– Оно оберегает, – сказала она нелепо и тут же покраснела. – Я знаю, что это звучит глупо. Но если оно висит – в доме тише. Когда иногда не висело – было… шумно.
– Шумно – это как? – мягко уточнила Елена.
– Сны, – ответил Олег за неё. – И шаги в коридоре. И вода. Вода, которая не течёт, но громко. – Он сжал пальцы – в этом жесте было много лет. – Мы же не шарлатаны. Мы просто – хотим тишины.