Когда я был маленьким, моя семья жила на окраине Рейкьявика. К нам в гости часто приходил один старик. Дело было в начале 1980-х годов. Друга моих родителей звали Снорри Йоунссон. Снорри вырос на Хортнстрандире, в бедной пустынной области на самом севере Исландии. Как и многие другие обитатели тех краёв, Снорри уехал из дома в пятидесятые годы, но мыслями остался там и всегда с теплотой рассказывал о родных местах. Этот сухопарый мужчина говорил громко, перекрикивая птичьи крики и шум прибоя. Он принадлежал к знаменитым «ползунам» – так называют людей, которые по верёвкам взбираются на скалы и, скользя от гнезда к гнезду, собирают птичьи яйца.

Его героем был первопоселенец Гейрмунд Чёрная Кожа, мой предок в тридцатом поколении. Даже о недавно избранном президенте Вигдис Финнбогадоттир Снорри не отзывался так уважительно. Мне было лет десять-двенадцать, и я не всегда до конца понимал истории, которые Снорри рассказывал о Гейрмунде и его людях. Большинство этих историй я уже позабыл, но одна из них произвела на меня настолько сильное впечатление, что я до сих пор её помню. Звучала она примерно так:

На Хортнстрандире у Гейрмунда было много ирландских рабов. Жилось им несладко, они тяжело трудились, а кормили их плохо. И вот однажды они решили сбежать. Они украли маленькую вёсельную лодку и устремились на ней прочь от земли. Они не слишком разбирались в навигации, просто хотели убраться как можно дальше. Они гребли и гребли, пока не добрались до небольшого островка в устье фьорда, там они и остались. Этот островок до сих пор называется Ирландский остров – Ирабоди. Если бы эти несчастные продолжили свой путь по морю, то наверняка очутились бы на Северном полюсе.

Я мысленно представлял себе эту историю. По какой-то причине рабы казались мне монахами в куртках из толстого сукна с наполовину выбритыми головами. Их лица грязны, серьёзные неподвижные глаза устремлены вдаль. В их взглядах – страх. Одни держат в руках вёсла, другие пытаются грести обычными досками. На грязных лицах выделяются белки глаз. Их жизни сейчас в их руках. Прочь ото всего. Любая другая страна должна быть лучше этой. Они прибывают на островок в пучине моря. Возможно, они думают: где мы окажемся, если продолжим наш путь? Свалимся ли мы с края земли? Я вижу, как они трясутся от холода под порывами северного ветра, вздымающего огромные волны. Они съели и выпили всё, что взяли с собой, и к этим людям, приняв обличье холода, потихоньку подбирается смерть. Их руки и ноги постепенно немеют. Может быть, они поют грустные ирландские песни или псалмы (наверняка они были христианами) и лежат, тесно прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло? Можно попытаться представить себе мучительность такой медленной смерти. Помогли ли они друг другу умереть?

Тем временем Гейрмунд Чёрная Кожа обнаруживает пропажу рабов и отправляется в море на их поиски. Интересно, были ли рабы ещё живы, когда он отыскал их? Видели ли они паруса корабля своего хозяина?

Уверенными мы можем быть только в том, что все они погибли. И волны смыли их останки, разодрали в клочья суконную одежду, которая когда-то грела их, очистили скелеты от плоти и сухожилий, чтобы потом позволить налетевшему с севера шторму измельчить кости в порошок, не оставив на земле ни единого следа от этих людей. Они умерли, все до одного. Но, по крайней мере, они умерли достойными людьми на своём собственном островке, где никто не мог отдавать им приказы и унижать.

Этот островок стал землёй ирландцев, и он получил название, которое не даёт полностью исчезнуть памяти о них: Ирабоди, остров Ирландцев.

* * *

Снорри тоже не стало, в отличие от его истории.

Спустя примерно десять лет после того, как я услышал от Снорри историю об ирландских рабах, летом 1992 года, я сидел в рыболовном ботике в одном из отдалённых фьордов на Западном побережье, немного южнее Хортнстрандира. В те времена летом я занимался рыбной ловлей и арендовал у родственника ботик, который острые языки называли лоханью. Я рыбачил в летние месяцы, чтобы оплачивать учёбу в Рейкьявике в зимние. Я сижу, смотрю на карту и размышляю, куда мне направиться завтра, и вдруг случайно замечаю старого знакомого, который отличается от всех других островков и шхер тем, что располагается на расстоянии больше десяти километров от побережья: Ирабоди.

У меня вновь разыгралось воображение. Суконные лохмотья. Белые внимательные глаза на грязных лицах. Люди, гребущие досками, чтобы сбежать из ужасного рабства. Дрожащие на островке тела. Бьющие о берег волны.

Думаю, что именно сказанию Снорри, а вернее сказать, его глубоким переживаниям по поводу рассказанного, я должен быть благодарен за создание этой книги. В немалой степени потому, что много времени спустя я понял, что средневековые учёные мужи, те, что записали саги о первых поселенцах в Исландии, не разделяли моего желания рассказать о Гейрмунде. Откуда же взялся рассказ Снорри? Неужели я стал свидетелем последних искр повествовательной культуры, которая с древних времён сохранялась на Хортнстрандире? Из головы не выходил вопрос: Кем был Гейрмунд Чёрная Кожа? Что он делал с рабами здесь, на самом Крайнем Севере? Почему не существует саги о том, кого называли «самым славным из первопоселенцев»? Почему его называли чёрным и уродливым, ведь так обычно описывали рабов? Правда ли, что его предки были родом из Бьярмаланда? Откуда он взял ирландских рабов? Захватил сам или купил? На какие деньги? Неужели рассказы о его богатствах всего лишь байка, ведь мы говорим о нищей Исландии? Разве этого материала мало для хорошей саги?

Ирония судьбы заключается в том, что, углубляясь в историю о Гейрмунде Чёрная Кожа, я, помимо прочего, изучал географические названия и выяснил, что сказание об Ирландском острове, скорее всего, появилось в более позднее время. Существует множество сказаний, которые пытаются объяснить старинные топонимы. Топоним Ирабоди мог появиться в более поздние времена, и он отсылает нас к какому-то случаю, когда ирландцы – по своей воле или против неё, свободные или несвободные – высадились на этом островке.

Люди помнят свой опыт и преобразовывают его в сказания и истории, не задумываясь о том, правдивы они или нет, главное, чтобы в них был смысл. Можно предположить, что в многочисленных имениях Гейрмунда в Исландии было несколько сотен ирландских рабов. Когда ресурсы постепенно начали иссякать, многие из них оказались на землях у фьорда Брейдафьёрд к северу от Хортнстрандира, которые изначально занял Гейрмунд. Как правило, рабы прибывали из более тёплых мест, и им наверняка приходилось нелегко в суровых северных условиях. Поэтому вполне вероятно, что кто-то из них попытался сбежать – большинство историй о рабах в древнескандинавских источниках повествуют о побегах от господ. Значит, сказание об Ирландском острове могло появиться когда угодно в более поздние времена. Может быть, кто-то из рабов Гейрмунда окончил свои дни на Ирландском острове. А может, и нет.

Какой-то человек из былых времён соединил информацию о Гейрмунде Чёрная Кожа из старинных текстов с географическим названием из своей местности, чтобы одно объяснило другое. Сказание стало попыткой сохранить память о загадочном Гейрмунде Чёрная Кожа, приблизить его, сохранить память о его удивительных предприятиях на берегу Северного Ледовитого океана и подчеркнуть его статус крупного и порой безжалостного рабовладельца.

* * *

Это книга о человеке, который жил 1100 лет назад. О его жизни сохранилась лишь отрывочная информация, которая не содержит никаких деталей, способных превратить имя из прошлого в живого человека. Источники не сообщают нам ничего о личности Гейрмунда Чёрная Кожа. Улыбался ли он от уха до уха, обнажая истёртые зубы, был он беспощаден или справедлив по отношению к своим людям, относился ли он к жизни с юмором, улыбался ли, испытывая по очереди то злобу, то страх, стоя у руля во время шторма, произносил ли величавые тосты во время попоек, не хромал ли он, были ли у него шрамы, плакал ли он когда-нибудь, держал ли он всю боль в себе или выплёскивал на своих близких?

Мы понятия не имеем.

Проследить жизнь викинга, жившего тридцать поколений назад, от колыбели до могилы, далеко не простая задача. Гейрмунд – это тень, голос из мрака, разделяющего доисторические времена с новыми, и вопросов у нас больше, чем ответов. Гейрмунда надо выудить из Мировой Бездны.

Возможно ли оживить тень так, чтобы хоть у кого-нибудь появилось желание прочитать о ней? Сможет ли читатель выдержать историю, в которой рассказчик сам порой бродит во мраке, как Данте в аду?

Я часто размышлял над тем, что заставляло меня, когда я писал один набросок за другим, комкал их, швырял в стену и говорил сам себе: это НЕВОЗМОЖНО! – что заставляло меня упрямо двигаться вперёд, ворча, как трёнды после попытки введения христианства Хаконом Добрым^[2]. Я думал, что, наверное, можно ещё глубже копнуть здесь, чуть больше там, хотя в глубине души понимал, что ни одна моя находка не станет событием.

Временами работа над этой книгой напоминала мне историю о старом шкипере, о родственнике, ведущем, как и я, свою родословную от штурманов и капитанов, которые не склоняются ни перед какими препятствиями. Когда случилась эта история, он был уже далеко не молод и владел рыболовным ботом, команда которого состояла из двух-трёх человек. Море охвачено туманом. Он стоит у штурвала с толстыми очками на носу, остальные члены экипажа на форштевне. Они говорят, сперва тихо и немного застенчиво, что вроде бы прямо по курсу находится скала, потом их голоса звучат громче: он правит прямо на скалу! Надо срочно дать задний ход! А мой старый родственник кричит им в ответ голосом, в два раза громче их всех: «Не должно здесь быть никакой скалы! Я, чёрт возьми, не вижу никакой скалы!»

И тут он врезается прямо в неё.

* * *

Итак, я пишу книгу о моём прапрадедушке в 26 колене. Давайте задумаемся о наших собственных жизнях: возможно, мы знали своих бабушек и дедушек и от них слышали какие-то истории о наших прадедах и даже, может быть, кое-что о наших прапрадедах. Мой дедушка часто рассказывал историю о том, как был зачат мой прадед. Прапрадед, на тот момент проживавший на северо-западе Исландии, молодой человек лет двадцати, должен был доставить посылку на хутор, расположенный через два фьорда к северу, на Страндир на Западных фьордах. Он постучал в дверь, но все ушли на сенокос, кроме одной женщины тридцати восьми лет. К тому времени она уже дважды овдовела, родила четырёх детей и всех потеряла. Она лишилась всего. Но, возможно, она заметила живой блеск в глазах молодого посыльного, вспомнила былые деньки, может, ещё не всё потеряно? Она пригласила его в дом, сварила ему кровяную колбаску. Он и впрямь может немного передохнуть, прежде чем отправляться в обратную дорогу по горным пустошам….

Спустя девять месяцев на свет появился мой прадед, или, как говаривал дед: наша жизнь и наша судьба порой зависят от одной-единственной кровяной колбаски. Про прапрадеда известно очень мало, он не хотел признавать прадеда своим сыном до тех пор, пока не стал преуспевающим моряком и не обзавёлся большим хозяйством и семьёй. Прапрапрадед по этой линии работал шкипером и лоцманом во фьорде Брейдафьёрд, он спас экипаж датской шхуны от гибели и получил за это награду в Копенгагене. Он перевернул корпус старого судна и прорезал в нём дверь, чтобы бедняки могли найти там пристанище во время холодов и голода. Это произошло в то же время, когда мои предки на Страндире рылись в помойке в поисках выброшенных несколько лет назад башмаков. Они искали подмётки, чтобы поджарить их на огне, вот до какой степени они оголодали.