Я рад, что вы дали ей гранки. Хотелось бы, чтобы можно было дать ей гранки всей книги, поскольку самое лучшее, на мой взгляд, содержится в заключительных главах – смерть Бена и так далее. Было бы замечательно, если бы книгу принял хороший английский издатель.

Я очень доволен тем, как поступают гранки. Завтра я отнесу вам сегодняшнюю партию и верну все, что получу в дальнейшем здесь, до моего отъезда. Я тоже очень хочу получить исправленные страницы и увидеть их в печатном виде. Если я доберусь до Канады, я постараюсь сообщить вам свой адрес. Возможно, при таких обстоятельствах я и не поеду, но если и поеду, то не больше недели буду без связи с книгой. … Я рад, что вам понравилось мое письмо – оно было написано импульсивно, и я не думал до поры до времени, насколько вы заняты и как мало у вас сейчас времени для подобной переписки. Ваши письма очень поднимают мне настроение – я надеюсь, что в какой-то мере моя книга заслужит тот труд, который вы на нее потратили. Я надеюсь, что найдется время для посвящения. У меня есть одно, которое я очень хочу использовать. [Посвящение книги «Взгляни на дом свой, Ангел» Алине Бернштейн гласит: «A. Б.» и сопровождается пятой строфой из стихотворения Джона Донна «Прощание: Его имя в окне»]. Если она вам понадобится, дайте мне знать. Думаю, возможно, мне придется использовать один из старых конвертов «Скрибнерс», для сегодняшних гранок.

Джону Холлу Уилоку

Пятница, 26 июля 1929 года

Дорогой мистер Уилок:

Вместе с этим письмом я посылаю вам гранки 116-125, два других комплекта, о которых вы упоминаете в своем письме и которые я получил сегодня утром, были переданы мне только что: 126-131, 132-139. Я отправлю их обратно, выправив перед отъездом. В понедельник я отправлю вам телеграмму, в которой сообщу, каков будет мой следующий адрес или вернусь ли я в Нью-Йорк сейчас.

На 116-125 осталось совсем немного, думаю, я внес все необходимые изменения и исправления, включая имена. Купил новый экземпляр «Скрибнерс», ужасно рад увидеть свою фотографию, историю и статью обо мне.

Все были очень справедливы и щедры.

Искренне ваш,

Том Вулф

Джону Холлу Уилоку

Оушен Пойнт, Мэн

Суббота

27 июля 1929 года

Дорогой мистер Уилок:

Вот гранки 126-131. Я нашел здесь очень мало работы, но, пожалуйста, обратите внимание на гранку 127, несколько строк, которые, как вы сказали, должны быть вырезаны, я изменил, пока не решил, что нежелательная часть убрана, я думал, что проблема заключается в «пятьдесят центов один раз, доллар другой» и т.д. Если это не так, уберите это.

Я уезжаю отсюда в понедельник утром и на один день отправляюсь в Портсмут (штат Нью-Гэмпшир), после чего могу поехать в Канаду, но сообщу вам по телеграфу. Во всяком случае, в понедельник я отправлю вам все оставшиеся гранки 132-139.

С верой и правдой ваш,

Том Вулф

Рад, что так близко к концу. Огромное спасибо за то, как вы справились с этим.

Бенджамин Коун, которому написано следующее письмо, был однокурсником и другом Вулфа по университету Северной Каролины и написал, чтобы поздравить его с публикацией рассказа «Ангела на крыльце» в августовском номере «Скрибнерс Мэгазин», а также обратить его внимание на биографическую справку, написанную редакторами, в которой говорилось, что Вулф получил образование в «небольшом южном колледже». Позже Коун был директором корпорации «Коун Миллз», производителя хлопчатобумажного текстиля, в Гринсборо, штат Северная Каролина.

Бенджамину Коуну

Оушен Пойнт, штат Мэн

Суббота, 27 июля 1929 года

Дорогой Бен:

Не могу передать, как я был счастлив и взволнован, получив твое письмо. Это первое (возможно, последнее), которое я получил по поводу публикации моего рассказа. Я прочитал его перед почтовым отделением, в пятидесяти футах от которого плещется Атлантический океан. Вот уже несколько недель я живу и исправляю гранки в этом одиноком, но прекрасном местечке на побережье Мэна. Во вторник я уезжаю в Канаду на неделю и вернусь в Нью-Йорк до конца августа и, полагаю, на зиму тоже. Нью-Йоркский университет дал мне другую работу, и, конечно, я хочу посмотреть, что будет с моей книгой…

Теперь о примечании редактора и «маленьком южном колледже»: если ты увидишь кого-нибудь, кто тоже читал примечание, ради Бога, объясни то, что, я думаю, ты уже понял, что я не имею к нему никакого отношения и не видел его, пока оно не было опубликовано. Я не отрицаю, что могу быть способен на несколько мелких правонарушений, таких как убийство, поджог, грабеж на шоссе и так далее, но я отрицаю, что во мне есть этот вид снобизма. Тот, кто писал примечание, вероятно, написал «небольшой южный колледж», потому что не помнил, где я учился, или потому, что по некоторым причинам, связанным с книгой, счел нужным не говорить об этом слишком откровенно. В конце концов, Бен, в те времена, когда мы с тобой были безбородыми мальчишками – «сорок или пятьдесят лет назад», как говорил Эдди Гринлоу, – Чапел-Хилл был (хвала Господу!) «небольшим южным колледжем». Думаю, на первом курсе у нас было почти 1000 студентов, и мы уже начинали стонать по поводу наших размеров. Я далеко не забыл это благословенное место, но с каждым годом мое представление о нем становится все яснее: оно было так близко к волшебству, как я когда-либо был, и теперь я боюсь вернуться и посмотреть, как оно изменилось. Я не возвращался туда с тех пор, как мы выпустились. Великий Боже! Как летит время, но я собираюсь вернуться через год (если мне позволят).

Твое письмо – это тот самый добрый, спонтанный поступок, с которым я действительно связываю твое имя. У меня остались самые теплые и яркие воспоминания о тебе не только в Чапел-Хилле, но и несколько лет назад в Париже. Сегодня вечером, получив твое письмо, я вспомнил нашу поездку в Шато-Тьерри, наш зафрахтованный автомобиль и то, как мы ехали по полям сражений, сжимая в руках шестифутовый каравай французского хлеба, четырехфунтовый сыр камамбер и шесть или восемь бутылок хорошего красного вина, которые мы купили в деревенском кафе. Фрэнк Грэм [Фрэнк П. Грэм был деканом студентов и доцентом истории, когда Вулф учился в Университете Северной Каролины, и был в Европе по стипендии Амхерста в 1925 году. Он был президентом Университета Северной Каролины с 1930 по 1949 год, когда его назначили членом Сената США, заняв должность, ставшую вакантной после смерти сенатора Дж. М. Броутона], конечно, оставался непоколебимым и верным идеалам мистера Волстеда, но мы с тобой и Марк Нобл [Маркус К. С. Нобл окончил Университет Северной Каролины в 1921 году, а с 1922 по 1924 год учился в Гарварде, где получил степени Ed. M. и Ed. D. Позже он являлся ассистентом профессора образования и психологии в Университете Род-Айленда] выполняли свой долг как мужчины. Помню также великолепный обед (заставьте меня забыть о еде!), который вы с родственником устроили для меня в «Прунье», отличном рыбном месте. Но больше всего я помню, как я был рад видеть тебя и говорить с тобой в тот момент. У меня украли пьесу и багаж (ты об этом упоминаешь), и я был несчастен не только из-за этого; я был гораздо более несчастен, чем ты предполагаешь, потому что думал, что очень влюблен (один из немногих случаев, когда благородная страсть овладевала мной). Если подумать, мой роман начался на следующий день после нашей последней встречи. Я оставил тебя, кажется, в канун Нового года в «Кафе де ля Пэ», но теперь все это смешалось в моей голове. Во всяком случае, я несколько недель преследовал респектабельную бостонскую даму по Парижу, на шесть лет старше меня, падал перед ней на колени в кафе, рыдал и делал разные другие вещи, которые, несомненно, ее расстроили. В то время друзья (?) говорили мне, что все это не совсем так, что я впервые в Париже, что я всего лишь молодой парень, что мне просто показалось, что я влюбился, но это мало мне помогало. Это было похоже на то, как если бы христианский ученый сказал – тебе только кажется, что болит живот, или как если бы адвокат после того, как тебя посадили в тюрьму, заверил, что «они не могут так с тебей поступить». После этого я около года скитался по Европе, и те ошибки, которые мне не удалось совершить в Париже, я успел совершить в разных других частях континента, пока не закончил путешествие. Похоже, я родился первокурсником – и, боюсь, во многом им и останусь. Полагаю, ты не очень хорошо помнишь меня в первый год в Чапел-Хилл, но я вошел в историю. Именно я произнес речь, когда меня избрали в Литературное общество, я сдал экзамен по каталогу, ходил в субботу в Чапел и позволил второкурснику вести меня на молитву в полдень. В том году я занял половину мест в Клубе Булу [Журнал «Каролина» сатирически описывает Клуб Булу как «группу первокурсников, чье остроумие и резко выраженная индивидуальность выделили их для особого почета второкурсников»], а те места, которые я не занял, я занял во время той первой поездки за границу. Не далее как в октябре прошлого года я попал в переделку с милыми немцами в Мюнхене, которая закончилась для меня сломанным носом, пробитой головой о пивную кружку, несколькими днями в больнице и выздоровлением в Обераммергау, где парень, играющий Пилата в Страстном представлении, перевязал мои раны. Это долгая история, но хорошая. Я расскажу тебе ее как-нибудь…

Надеюсь, ты прочитаешь мою книгу, когда она выйдет, Бен. Даже после сокращения она все равно очень длинная – в ней будет 600 или 700 страниц, – но я надеюсь, что тебе удастся дочитать ее до конца. Думаю, тебе понравятся некоторые ее части – надеюсь, она понравится тебецеликом вся, но некоторые части, я полагаю, тебя позабавят и заинтересуют. Возможно, ты пожалеешь о том, что я написал некоторые вещи в ней – возможно, некоторые части покажутся тебе болезненными и уродливыми – но в целом эффект, я надеюсь, не будет ужасным, а будет (прости за торжественный тон!) прекрасным. Ты поймешь, что я имею в виду, когда прочитаешь ее… Конечно, мне было бы очень неприятно думать, что написанное мною причинит боль кому-то из моих знакомых. Конечно, это не относится к тебе. Тебе просто могут не понравиться некоторые моменты в книге. Я не знаю, покажется ли она читателю «викторианской» или «современной»: возможно, кому-то она покажется «современной», а такие люди относятся к этому слову с большим подозрением. Но помни, что я не пытался быть ни тем, ни другим. Я просто создал художественное произведение, как должна быть создана всякая художественная литература, – не из воздуха, а из материалов человеческого опыта. Все, что можно было сделать, чтобы придать очертания менее резкими, было сделано – например, «Скрибнерс» тщательно удалил все мои хорошие англосаксонские слова для обозначения полового акта, мочи и человеческого навоза. Не понимаю, как это может кого-то шокировать, но может.