Сердце ухнуло куда-то в пятки. Я проиграл. Моё упрямство было бесполезно. Ищейки уже спущены с поводка. И они найдут её. Обязательно найдут. Вопрос лишь времени. И я понимал, что должен опередить их. Должен найти её первым. Не для того, чтобы выполнить отцовский приказ.

А для того, чтобы попытаться её защитить. От него. От себя. От всего нашего проклятого мира, в который она имела неосторожность приоткрыть дверь.

ГЛАВА 10

МАРГАРИТА

Два дня. Сорок восемь часов. Две тысячи восемьсот восемьдесят минут. Именно столько времени прошло с тех пор, как моя квартира перестала быть филиалом преисподней и полевым госпиталем одновременно. Я отмыла полы до одури, до скрипа, до едкого запаха хлорки, выедающего глаза и, как мне казалось, саму память о произошедшем. Вызвала клининговую службу, специалисты которой, сочувственно покачав головами, забрали в утиль два главных вещдока моего преступления – любимый, продавленный диван и старое кресло, пропитанные чужой кровью и болью.

Теперь в гостиной зияла пустота, от которой становилось неуютно и гулко. Я спала урывками, проваливаясь в тяжёлое, вязкое забытьё, и каждый раз просыпалась от фантомного металлического запаха и ощущения липкости на пальцах, судорожно проверяя, не приснилось ли мне всё это. Кот Маркиз, переживший, видимо, глубочайший психологический стресс, перестал смотреть на меня как на прислугу и теперь не отходил ни на шаг, периодически проверяя целостность моих конечностей и требуя тройную порцию утешительного тунца.

Но работа – лучшее лекарство от любых душевных хворей. Она не даёт времени на рефлексию, на самокопание, на бесконечные «а что, если…». Она требует полной концентрации, стерильности мыслей и точности движений. Здесь, в своём кабинете, среди анатомических плакатов, учебного скелета Стёпы в углу и запаха кофеподобной бурды из автомата, я снова становилась собой – доктором Маргаритой Воронцовой, специалистом высшей категории, для которой человеческое тело – почти понятная и логичная система рычагов, мышц и нервных окончаний.

Я как раз заканчивала консультацию с пожилой дамой, страдавшей от последствий неудачного падения на даче, расписывая ей комплекс упражнений и ласково журя за самодеятельность с «проверенными народными средствами».

– …и запомните, Антонина Петровна, позвоночник не забор, его подорожником не починишь, – с мягкой улыбкой напутствовала я старушку, помогая ей подняться с кушетки. – Ходите аккуратно, и жду вас через неделю.

Она благодарно кивнула, шаркая по линолеуму, и скрылась за дверью, оставив после себя лёгкий шлейф валокордина и надежды. Я с наслаждением откинулась на спинку стула, предвкушая пятнадцать минут тишины и чашку остывшего, но всё ещё крепкого кофе. Мой личный маленький рай.

Но раю не суждено было продлиться.

Дубовая дверь моего кабинета распахнулась без стука. Так бесцеремонно и властно, будто её не открыли, а вынесли вместе с косяком невидимым ударом ноги. На пороге застыла монументальная троица, мгновенно вытеснившая из небольшого помещения весь кислород и уют.

Два шкафа по бокам, затянутые в плохо сидящие на горе мышц пиджаки, с одинаково постными, лишёнными всякой мысли лицами профессиональных телохранителей. А между ними – центр этой небольшой враждебной вселенной. Седовласый мужчина лет шестидесяти с лицом, дублёным ветрами и явно не самой праведной жизнью. Глубокие морщины избороздили его лоб и легли у уголков глаз, но глаза… Пронзительные, светлые, почти выцветшие, они смотрели с хищным спокойствием и абсолютной уверенностью в собственном праве находиться где угодно и когда угодно. В руке он сжимал массивную трость из тёмного дерева с набалдашником в виде головы орла. И он слегка прихрамывал на правую ногу.

Сердце пропустило удар и зашлось в бешеном, паническом галопе. Отец. Это их отец. Тимур Хасаев. Пазл сложился мгновенно, и от этого осознания стало холодно, как в морге. Я видела его лицо в новостях пару лет назад в репортаже о переделе сфер влияния. Человек, которому лучше не переходить дорогу. Никогда.

Он едва заметным кивком велел амбалам остаться снаружи. Они шагнули назад, в коридор, но дверь не закрыли, превратившись в двух гранитных истуканов по обе стороны от неё. Выход был отрезан.

Я инстинктивно выпрямилась, скрестив руки на груди. Мой кабинет, моя крепость. И я не собиралась сдавать её без боя.

– Приёмные часы указаны на двери, – мой голос прозвучал ровно и холодно, хотя внутри всё сжалось в ледяной комок. – И если вы не мой пациент, то, боюсь, вы ошиблись кабинетом.

Он медленно, с достоинством падишаха, прошёл к моему столу, игнорируя стулья для посетителей. Его трость глухо стучала по полу, отмеряя шаги. Остановившись напротив, он окинул меня долгим, оценивающим взглядом, от которого по спине пробежал холодок. Так смотрят на породистую лошадь перед покупкой, оценивая стать, зубы и силу в ногах.

А потом он сделал то, что заставило всю мою выдержку затрещать по швам. Он вытащил из внутреннего кармана дорогого кашемирового пальто толстую пачку пятитысячных купюр, перетянутую банковской резинкой, и с глухим стуком положил её на мой стол. Прямо на заключение Антонины Петровны.

Внутри меня что-то взорвалось. С яростным шипением, как перегретый котёл. Вся усталость, весь страх прошедших дней, всё унижение от их вторжения в мою жизнь – всё это сконцентрировалось в одной точке и превратилось в холодное, звенящее бешенство.

Я медленно подняла глаза от пачки денег на его лицо. На моём, вероятно, не дрогнул ни один мускул, но внутри бушевал арктический шторм.

– Что это? – мой голос был до странности спокоен. Слишком спокоен.

– Благодарность, – отрезал он. – За моих сыновей.

– Благодарность? – я позволила себе лёгкую, ядовитую усмешку. – Я польщена вашей щедростью. Но, боюсь, у вас неверная информация. Я не торгую жизнями. И не беру плату за исполнение своего врачебного долга. Так что заберите это… недоразумение и покиньте мой кабинет.

Он не двинулся с места. Лишь чуть прищурил свои выцветшие глаза.

– Дамир сказал, ты строптивая. Не обманул.

Имя сына, слетевшее с его губ, ударило под дых. Значит, тот молчаливый ублюдок не только выжил, но и успел меня охарактеризовать. Интересно, в каких выражениях? «Сумасшедшая баба с котом-убийцей и наклонностями садистки»?

– Я предпочитаю термин «принципиальная», – отчеканила я. – И мои принципы не позволяют мне брать деньги за то, что я должна была сделать по закону совести.

– Деньги ты возьмёшь, – в его голосе не было угрозы, лишь констатация факта. Так говорят о погоде или о времени восхода солнца.

– Нет, – отрезала я, чувствуя, как адреналин придаёт мне сил. – Не возьму. Ваша валюта здесь не котируется. Если хотите меня отблагодарить – верните мне мой душевный покой и сделайте так, чтобы ни вы, ни ваши… сыновья больше никогда не появлялись на моём горизонте. Это будет лучшей платой.

– Ты спасла им жизнь. Это стоит дорого.

– Я спасала не ваших сыновей, а людей, попавших в переделку. И поступила бы так, попадись на моей дороге другие… нуждающиеся. Но если вы хотите знать, чего это стоило мне, – я подалась вперёд, упираясь ладонями в стол. – Хорошо, я составлю вам счёт! Два флакона хлоргексидина – сто двенадцать рублей. Упаковка стерильных тампонов – восемьдесят. Шовный материал, который я когда-то по глупости прихватила с практики, – бесценен, но, допустим, тысяча. Мои бессонные ночи, мой страх, что ваши сыночки в любой момент могут отбросить копыта прямо на моём паркете, а меня потом найдут где-нибудь в лесополосе как нежелательного свидетеля, – это в какую сумму вы оцениваете? А? Диван и кресло, которые пришлось выкинуть к чёртовой матери? Их вы как оцените?

Я сделала паузу, переводя дух. Он молчал, и его лицо было непроницаемым, как гранитная скала.

– Так что деньги свои заберите. Засуньте свою благодарность… хотя нет, лучше оплатите счёт из мебельного. Потому что ваши мальчики уделали мою мебель так, что она не подлежала восстановлению.

В повисшей тишине я ожидала чего угодно: вспышки гнева, угрозы, приказа его гориллам за дверью скрутить меня. Но старик сделал нечто совершенно невообразимое. Уголки его суровых губ дрогнули и поползли вверх, обнажая в хищной усмешке ряд ровных, неестественно белых для его возраста зубов. Он негромко, утробно хмыкнул.

– Хорошо, – кивнул он, убирая пачку денег обратно в карман. – Диван. Кресло. Будет сделано.

Он развернулся, чтобы уйти. Его стать, его уверенность в себе, даже его хромота – всё в нём кричало о власти. И в этот момент во мне снова включился врач. Я смотрела на то, как он двигается, как опирается на трость, как неестественно разворачивает плечо, компенсируя нагрузку. И слова вылетели сами собой, холодные, отстранённые и абсолютно профессиональные.

– Стойте.

Он замер, повернув голову.

– Трость смените, – безапелляционно заявила я, обходя стол и становясь напротив него. Мой взгляд сканировал его осанку. – Эта вам не подходит. Она слишком низкая и с неправильной рукояткой. Вы опираетесь на неё неверно, переносите вес на запястье и слишком сильно наклоняете корпус. Из-за этого у вас уже начинается искривление грудного отдела позвоночника и перекос таза.

Я говорила, как на лекции, чётко и безэмоционально. На его лице промелькнуло удивление, сменившееся заинтересованностью.

– Через год такой ходьбы заработаете себе не только прогрессирующий сколиоз второй степени, но и протрузию в поясничном отделе. А то и грыжу. И тогда придёте ко мне уже как пациент. По записи. В порядке общей очереди. А я, – я сделала многозначительную паузу, поднимая на него свои самые штормовые, самые серые глаза, – таких самоуверенных упрямцев, как вы, не люблю лечить. Они никогда не слушают рекомендаций.

Он молча смотрел на меня несколько долгих секунд. В его выцветших глазах плясали странные огоньки – то ли смех, то ли уважение, то ли всё вместе. Он медленно кивнул, будто соглашаясь не со мной, а с какими-то своими мыслями.

– Я подумаю над вашим советом, доктор.

С этими словами он развернулся и, уже без прежней спеси, направился к выходу. Дверь за ним закрылась, отрезая меня от его мира. Гиганты-телохранители бесшумно испарились следом.

Я рухнула на стул, чувствуя, как дрожат колени. Сердце всё ещё колотилось где-то в горле. Я только что нахамила, кажется, одному из самых опасных людей в городе. Нахамила и дала непрошеный совет. Идиотка. Конченая идиотка.

Но, чёрт возьми, как же это было приятно.

Я посмотрела на свой стол, на пустое место, где только что лежала гора денег. Потом на скелет Стёпу.

– Ну что, Стёпа? Кажется, мы только что отказались от суммы, равной годовой ипотеке, – вздохнула я. – Зато сохранили честь и достоинство. И что-то мне подсказывает, заработали себе новые проблемы.

Стёпа, как всегда, тактично молчал, скалясь в своей вечной пластиковой улыбке. А я вдруг поняла, что эта встреча, этот странный, властный старик, напугал меня гораздо меньше, чем его молчаливый, мрачный сын с бездонными тёмными глазами, в которых плескалась такая боль, что хотелось её вычерпать собственными руками. Отец пришёл и ушёл. А сын… Сын оставил в моей жизни невидимую, но незаживающую рану.

В дверь деликатно постучали. На этот раз по-человечески. Я вздрогнула, но голос взяла под контроль.

– Да, войдите!

На пороге появился Андрей Соколов, наш ведущий хирург. Воплощение маминой мечты: высокий, интеллигентный, в очках в стильной оправе, с идеально уложенными волосами и в безупречно отглаженном медицинском халате, из-под которого виднелся воротничок дорогой рубашки. От него всегда пахло надёжностью и каким-то изысканным парфюмом с нотами сандала.

– Рита, привет. Не отвлекаю? – его улыбка была мягкой и немного застенчивой. – Я тут видел, от тебя какая-то делегация выходила. Серьёзные ребята. Всё в порядке?

– Более чем, – я выдавила из себя самую безмятежную улыбку. – Консультировала по поводу правильного выбора ортопедических тростей. VIP-клиент.