Болевая точка: Воскреси меня для себя (страница 13)
Эта мысль была такой дикой и нелепой, что я даже рассмеялась. Горько, безрадостно. Мужчина. Где я его возьму? Сниму напрокат? Одолжу у подруги?
Злость. Холодная, спасительная злость начала по капле вытеснять унижение и жалость к себе. Злость на Кирилла, за то, что он посмел быть счастливым. Злость на мать, за её эгоизм и жестокость. Злость на себя, за свою слабость.
И в этой оглушающей тишине, в этом стерильном, чужом пространстве, в моей голове зародилась безумная, отчаянная, самоубийственная мысль. Мысль, от которой по спине пробежал уже не мороз, а ледяное пламя паники, смешанное с горьким, ядовитым восторгом.
Мне нужен был кто-то. Щит. Броня. Человек, который одним своим видом заставил бы всех этих «людей» заткнуться и проглотить свои ядовитые языки. Не милый, не интеллигентный, не правильный. А такой, чтобы от одного его взгляда у Кирилла затряслись поджилки, а у моих тётушек пропал дар речи.
Такой, чтобы рядом с ним никто и никогда больше не посмел бы назвать меня «бревном».
ГЛАВА 13
МАРГАРИТА
Ледяные тиски, в которые меня зажал утренний звонок матери, не ослабевали ни на секунду, ввинчиваясь под рёбра с каждым моим вдохом и выдохом. Паника, липкая и холодная, как ноябрьский дождь, медленно ползла по венам, замораживая способность мыслить здраво. Свадьба. Кирилл. И я, как главная героиня провинциальной драмы, должна явиться на этот парад лицемерия и доказать всем, что у меня «всё хорошо». Доказать матери, язвительным тётушкам, всему нашему маленькому городку, который только и ждёт повода, чтобы перемыть мне кости.
«Что люди скажут?!» – звенел в ушах мамин голос, превращаясь в набат, отбивающий обратный отсчёт до моего личного апокалипсиса.
Я сидела, скрючившись, на полу, прислонившись спиной к гладкой коже нового дивана, который всё ещё казался мне инородным телом в моей квартире. Старый, продавленный, с затяжками от когтей Маркиза, был свидетелем моих слёз после разрыва с Кириллом. Этот же, безупречный, был молчаливым укором, памятником вторжению в мою жизнь человека, о котором думать было так же безопасно, как жонглировать гранатами с выдернутой чекой.