– Это моя вина, отец, – шагнул вперёд Руслан, пытаясь взять удар на себя. – Я…

– Молчать, – оборвал его Тимур, даже не взглянув. – Твоя вина в том, что ты родился вторым. А твоя, – он снова уставился на меня, и в его глазах полыхнуло ледяное пламя, – в том, что ты забыл, кто ты. Иди. Отоспись. Вечером я жду полный отчёт. И о делах, и о твоём ангеле-хранителе.

Он развернулся и, тяжело стуча тростью, удалился в свой кабинет. Дверь за ним захлопнулась, и звук гулко прокатился по всему дому.

Арташес молча сделал нам уколы обезболивающего и антибиотика, заново обработал раны. Тупая боль начала отступать, сменяясь вязкой, свинцовой усталостью. Проводив Руслана до его комнаты, я побрёл в своё крыло.

Моя спальня. Огромная, холодная, безликая, как номер в пятизвёздочном отеле. Идеальный порядок. Ни единой пылинки. Всё на своих местах. И этот запах… приторно-сладкий, удушающий аромат её духов. Зара. Моя жена.

Она сидела в кресле у окна в безупречном шёлковом халате, который стоил больше, чем вся мебель в квартире Маргариты. В руках она держала какой-то глянцевый журнал. Услышав мои шаги, подняла голову. На её фарфоровом, идеальном лице отразилась идеально отрепетированная тревога.

– Дамир! Милый, я чуть с ума не сошла!

Она вскочила и подплыла ко мне, намереваясь обнять, но замерла в сантиметре, скривив свой точёный носик. От меня пахло кровью, потом, чужой квартирой и чужой женщиной.

– Боже, на кого ты похож… Как побитый пёс.

– Я в порядке, – выдавил я, обходя её и направляясь прямиком в ванную.

– В порядке? – она всплеснула руками, и дорогой шёлк зашуршал. – На тебе живого места нет! Отец сказал, была засада. Это ужасно! Я так переживала, что даже отменила утренний пилатес.

Я остановился у двери в ванную и посмотрел на неё. Красивая. Безупречная. И абсолютно чужая. Как дорогая фарфоровая кукла в витрине, которую боязно трогать, чтобы не испачкать.

– Спасибо за заботу.

– Разумеется, я забочусь! Ты мой муж. Что скажут люди, если узнают… – она осеклась, поняв, что сказала лишнее. – Я имею в виду, я рада, что ты жив. Но, Дамир, я прошу тебя, не жди, что я буду менять тебе повязки и подносить бульон. Я на это не подписывалась.

Она брезгливо дёрнула плечиком, окинув взглядом бинты на моём теле. В её глазах не было ни капли сочувствия – только отвращение к несовершенству, к грязи, к крови.

– Кто с тобой это сделал, пусть и ухаживает. А мне пора, у меня запись к косметологу, потом ланч с девочками. Но я рада, что ты жив, правда, – добавила она уже на ходу, посылая мне воздушный поцелуй от двери.

Дверь спальни тихонько щёлкнула, отрезая меня от её мира. Я остался один, стоя посреди холодной, выверенной роскоши. В ушах звенели её слова: «Кто с тобой это сделал, пусть и ухаживает».

И я почему-то отчётливо, до мельчайших деталей, представил, как Маргарита, услышав такое, просто молча бы сломала Заре пару пальцев. Профессионально, без лишних эмоций и с циничной усмешкой.

Я невесело усмехнулся своим мыслям и шагнул под обжигающие струи горячей воды. Вода смывала чужую и свою кровь, грязь, усталость, но не могла смыть её образ. Образ женщины с глазами цвета штормового неба, которая без колебаний сделала то, от чего моя идеальная жена брезгливо отвернулась.

Отец прав. Вечером будет допрос. И я знал, о чём он спросит в первую очередь. Не о сорванной сделке. Не о врагах. А о ней. О той, кого он назвал моим «ангелом-хранителем». И я понятия не имел, что ему отвечу, потому что солгать ему – было почти невозможно. Но сказать правду – означало навести его на её след.

А этот ангел-хранитель, я был уверен, сам нуждается в защите. От моего отца. От моего мира. И, что самое страшное, от меня самого. Потому что желание вернуться за часами, которые я оставил на её тумбочке, уже превратилось в одержимость. И я не был уверен, что смогу с ней справиться.

ГЛАВА 8

МАРГАРИТА

Дверь захлопнулась, и щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине квартиры как выстрел. Последний. Контрольный. Прямо в мою дурную голову, решившую, что клятва Гиппократа – это универсальный пропуск в любой ад, включая его самые кровавые и безнадёжные круги.

Несколько секунд я стояла, прислонившись лбом к холодному металлу двери, и просто дышала. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Простая физиология, основа жизни, но сейчас это требовало от меня сознательного, почти нечеловеческого усилия. Воздух в лёгкие не шёл. Он застревал где-то в горле, густой и вязкий от запаха, который, казалось, пропитал уже сами стены. Запах чужой крови. Чужой боли. Чужой, хищной, абсолютно неправильной жизни, которая по трагической ошибке забрела в мой мир и оставила в нём свои грязные, незабываемые следы.

Меня затрясло. Мелкая, противная дрожь, которая началась в коленях и волной пошла вверх по телу, заставляя стучать зубами. Это был не страх. Страх был там, на ночном шоссе, когда я, балансируя на острие ножа между врачебным долгом и инстинктом самосохранения, тащила в свою берлогу два полуживых тела. Это было другое. Это был отходняк. Адреналиновый детокс. И отвращение. Всепоглощающее, тошнотворное отвращение, направленное исключительно на себя.

Идиотка. Конченая, дипломированная идиотка.

Я медленно отлепилась от двери и обвела взглядом свою квартиру. Мою крепость. Моё убежище. Мой персональный, тщательно выстроенный рай с идеальным диваном, книжными стеллажами до потолка и котом-аристократом. Сейчас это место больше походило на декорации к дешёвому криминальному фильму. Филиал морга на дому.

На журнальном столике из стекла и хрома, рядом с томиком Ремарка, валялись окровавленные бинты и пустые ампулы с лидокаином, который этот ублюдок так и не дал себе вколоть, предпочитая молча терпеть. Мой любимый кашемировый плед, которым я укрывала раненого Руслана, был безнадёжно, фатально испорчен. Но главным произведением искусства в этой инсталляции под названием «Помоги ближнему своему, мать твою» был диван. На его светло-серой обивке, которую я выбирала три месяца, расплылось огромное, уродливое клеймо. Багровое, уже начавшее темнеть по краям. И ещё одно пятно, поменьше – на стене, там, где сползал по ней его хозяин, мрачный и молчаливый. Тот, с глазами цвета крепко заваренного чифиря и шрамом у виска.

Из-под дивана, убедившись, что угроза миновала, с подобающим его статусу достоинством выплыл Маркиз. Мой десятитикилограммовый комок царственного презрения. Он подошёл к кровавой лужице на паркете, которую я ещё не успела вытереть, и долго, с видом эксперта-криминалиста, её обнюхивал. Затем фыркнул так, будто учуял запах всех помоек мира одновременно, и вперил в меня свои янтарные прожекторы. Во взгляде его читалось всё: «Женщина, мы с тобой серьёзно поговорим о твоём круге общения. Я не для того позволяю тебе жить на моей территории, чтобы ты сюда всякий сброд таскала».

– Иди сюда, трагедия моя ходячая, – прошептала я, опускаясь на корточки. Голос сел и звучал чужим, надтреснутым.

Маркиз, мгновение подумав и, видимо, решив, что хозяйка достаточно наказана осознанием собственной ничтожности, простил меня. Он подошёл, с силой боднул меня своей огромной башкой в плечо и завёл свой дизельный мотор. Его утробное, вибрационное мурлыканье стало единственным звуком, который не резал слух и не напоминал о прошедшей ночи. Я зарылась лицом в его густую дымчатую шерсть, пахнущую домом, покоем и дорогим кормом с тунцом.

– Что я наделала, Маркуша? – прошептала я в тёплый мех. – Что я, чёрт возьми, наделала?

Кот в ответ только мурлыкнул громче, будто хотел сказать: «Разбирайся сама, двуногая. А теперь неси тунца. За моральный ущерб».

Нужно было что-то делать. Привести себя и квартиру в порядок. Стереть. Выжечь. Дезинфицировать. Уничтожить все следы их пребывания. Это была уже не просто уборка. Это был экзорцизм.

Я встала. Резко, зло. Первым делом распахнула настежь все окна, впуская в квартиру стылый, влажный воздух рассвета. Затем, натянув резиновые перчатки, с остервенением начала собирать в мусорный пакет весь медицинский мусор. Пакет получился увесистым и зловеще позвякивал стеклом ампул. Я завязала его тремя узлами и выставила за дверь. Потом – пол. Горячая вода, самое ядрёное дезинфицирующее средство, которое у меня было, и тряпка. Я ползала на коленях и драила паркет до боли в суставах, до скрипа, пытаясь оттереть не просто кровь, а саму память.

Вот здесь стоял тот, что помоложе, Руслан, и смотрел на меня щенячьими глазами, полными боли и страха. Вот здесь, у стены, сидел он. Дамир. И молча терпел, стиснув зубы так, что на скулах ходили желваки. Я помнила, как под моими пальцами перекатывались его твёрдые, как камень, мышцы. Помнила тепло его кожи, горячей от подступающей лихорадки и потери крови. Помнила его сдавленное дыхание у самого уха, когда я делала последний стежок на его боку. Эта память была слишком телесной. Слишком въедливой. И от этого было ещё гаже.

С полом было покончено. Диван… Я посмотрела на него, и руки опустились. Нет. Этого монстра мне не победить. Это не просто пятно. Это улика. Вещественное доказательство моей запредельной глупости. Химчистка. Или помойка. Скорее второе.

Я стянула перчатки и пошла в душ. Горячая вода хлестала по лицу и телу, смывая усталость, но не могла смыть ощущение липкого, чужеродного вторжения, которое, казалось, проникло под кожу. Выйдя, я налила себе самую большую кружку самого крепкого кофе, села за кухонный стол и включила ноутбук. Не для новостей, просто чтобы что-то гудело. Чтобы тишина не давила. Чтобы голоса каких-то блогеров заполнили пустоту, образовавшуюся в моей голове.

Маркиз, получив свою законную порцию тунца, запрыгнул на подоконник и принял позу сфинкса, надменно наблюдая за пробуждающимся городом. Я пила кофе, тупо листая ленту новостного сайта. Экономика, политика, погода. Обычная рутина нормального мира, к которому я, как оказалось, больше не принадлежала.

Я уже хотела закрыть ноутбук, как вдруг взгляд зацепился за знакомый образ на главной странице. Фотография разбитого в хлам чёрного внедорожника, впечатавшегося в отбойник. Точно такого же, какой стоял вчера на аварийке на ночном шоссе. Сердце пропустило удар и забилось быстрее, гулко отдаваясь в висках.

Я кликнула на ссылку.

«…сегодня ночью на загородном шоссе был обнаружен брошенный автомобиль премиум-класса, – гласил сухой текст под фотографией. – По предварительным данным, водитель и возможные пассажиры скрылись с места ДТП. В салоне обнаружены многочисленные следы крови, что даёт полиции основания предполагать, что в результате аварии есть пострадавшие. В данный момент ведётся их розыск».

Я замерла с кружкой на полпути ко рту. Розыск. Их ищут. И, скорее всего, не только полиция.

А потом, прокрутив страницу ниже, я увидела то, от чего кофе в кружке показался ледяным. Две фотографии. Мужские лица. Одно – с нагловатой, обаятельной ухмылкой. Руслан. Второе… Второе я бы узнала из тысячи.

Качественная студийная фотография, видимо, для какого-то делового журнала. Он смотрел прямо в объектив, но казалось, что прямо на меня, в самую душу. Взгляд – тяжёлый, пронзительный, бездонный. Волевой подбородок, плотно сжатые губы. Никакой улыбки. Даже намёка. Только холодная, абсолютная уверенность в себе. Внизу экрана появилась подпись.

«Дамир и Руслан Хасаевы».

«В продолжение темы, – сухо сообщал автор статьи. – Стало известно, что полиция связывает ночное происшествие с таинственным исчезновением известных в деловых кругах братьев Хасаевых, сыновей предпринимателя и мецената Тимура Хасаева. Последний раз их видели вчера вечером. На связь они не выходят. Представители семьи отказываются от комментариев. Источники в правоохранительных органах не исключают криминальную версию произошедшего, возможно, связанную с переделом сфер влияния в строительном бизнесе. Мы следим за развитием событий».