Послевоенная Москва Сашке решительно нравится. Тихо, спокойно, никаких инстадив на лабутенах и «майбахов» с мордоворотами, Тик-Ток никто по углам не снимает, и даже заборов нет. Современная Москва в Сашкином восприятии – это одни сплошные заборы, особенно в центре. Шлагбаумы, КПП, калитки с домофонами, охрана на каждом шагу. Все стараются друг от друга отгородиться, начиная с учреждений и заканчивая обычными квартирными домами. «Вход только для собственников», «вход только по пропускам», «девушка, а вы к кому?». И смотрят друг на друга волком, хотя, казалось бы, мирное время, никто из ныне живущих москвичей врага у ворот не видел. Если только такие, как Всеволод Алексеевич, которые День Победы сидя на горшке встречали. Или последние уцелевшие ветераны.

А теперь Сашка вглядывалась в лица людей и не переставала удивляться. Недавно закончилась война, страна только-только начала восстанавливаться. А люди приветливые, улыбчивые. Нищие же, до сих пор полуголодные, ни ботинок вон, ни лифчиков. А улыбаются. Зажрались мы, господа. А товарищи умели радоваться малому.

– Нам два эскимо, будьте добры.

– Рубль двадцать, пожалуйста.

И девушка в белом фартуке протягивает Сашке два холодных кусочка счастья в серебряной фольге. Одно Сашка тут же отдаёт Севушке. Она бы и два отдала, но вовремя рассудила, что хоть до диабета и далеко, но ангину получить вполне реально. Как же он трепетно распаковывает! Как облизывает каждый кусочек фольги, который снимает с облитого шоколадом мороженого. А следом за фольгой облизывает и пальцы.

– Сева! Руки нельзя брать в рот, ещё и на улице! Руки грязные!

– Почему грязные? Чистые! Я же их облизал.

М-да… Тут надо признать, что взрослая версия делает точно так же до сих пор. Упаковки от мороженого уже, к счастью, не облизывает, но сунуть в задумчивости палец или дужку очков в рот, даже не подумав, что ты на улице или в кафе, что руки только что брались за какие-нибудь перила, а очки валялись на грязном столе, это у нас как за здрасьте.

– Ешь не торопясь, чтобы горло не заболело.

И сама себя одёргивает. Ну что ты нудишь? Детям все, кому не лень, нотации читают. Вспомни, как сама в детстве относилась к подобным указаниям взрослых? А Севушку и так отец дрессирует больше, чем следовало бы.

– Вот это кинотеатр, да?

Догадаться не сложно, чем может быть полукруглое здание с двумя афишными тумбами перед входом? Сева кивает. Сашка решительно идёт к кассе. В кассу ещё и очередь, человек десять, в основном молодёжь. Студенты, наверное. Занятия прогуливают? Или во вторую смену учатся. Интересно, а сколько человек вмещает зал? Если им сейчас билетов не достанется, что делать? Сашка с тоской думает о билетных агрегаторах в мобильных телефонах. Всё-таки её настоящее – это интровертный рай, в котором не надо стоять в очередях и общаться с людьми по таким ерундовым поводам, как билеты в кино.

Билеты им всё-таки достаются, и даже первый ряд.

– Здорово! – Севушка прямо-таки сияет. – Первый ряд! Всё видно будет!

Сашка усмехается. Она бы предпочла последний. Собственно, они со Всеволодом Алексеевичем всегда старались сесть подальше, на те самые места «для поцелуев». Конечно, не для поцелуев, а чтобы Туманов не привлекал лишнего внимания. Да и чем дальше, тем лучше он видит. Впрочем, они оба давно предпочитают смотреть кино дома в кровати. Но для маленького Севушки это событие века, и ему, мелкому, на первом ряду будет удобнее. А Сашка как-нибудь потерпит.

Сашка ловит себя на мысли, что в кинотеатре отсутствует привычный запах. А, ну конечно. Здесь же нет автомата с попкорном! Как чётко у неё ассоциируется попкорн с кино. А вместо кресел стоят венские стулья. Самые обыкновенные, жёсткие стулья. И как на них два часа просидеть, интересно? Спасибо ещё, что не лавки, что ещё спинки есть.

Мелькает запоздалая мысль, а вообще просидит ли маленький Севушка два часа перед экраном? Если Сашка правильно помнит, дети быстро теряют концентрацию, просятся в туалет, капризничают и просто выносят мозг. А теперь добавим к этому, что взрослый Севушка во время домашних киносеансов тоже постоянно шастает то на кухню за яблочком, то в туалет, то ещё куда-нибудь. Но дома хоть на паузу поставить можно.

Но Сашка зря опасается. Едва гаснет свет и загорается экран, Сева, до этого крутившийся на стуле и оглядывающийся по сторонам, мгновенно замирает. И сидит как заворожённый до самого конца фильма. Зато Сашка откровенно скучает. Она и так-то не большой любитель кинематографа, а уж раритетного, чёрно-белого – так тем более. Одно дело какую-нибудь военную драму посмотреть, уткнувшись в плечо Всеволоду Алексеевичу и слушая его рассуждения и пояснения. И совсем другое – смотреть на полуголого Тарзана, висящего на лиане. На Сашкин вкус, и мужик неприлично молод, и драматургии ноль. Ей интересно только в самом начале было, когда вместо названия фильма и представления артистов на экране появилась надпись: «Этот фильм взят в качестве трофея после разгрома советской армией немецко-фашистских войск под Берлином в 1945 году». И всё! Ни названия фильма, ни имени режиссёра! Забавно в Советском Союзе решался вопрос авторских прав и дисклеймеров, конечно.

– Я хочу как Тарзан! – заявляет Севушка, едва они выходят из кинозала. – На лианах кататься!

– И где мы в Москве лиану возьмём? Они в джунглях растут!

– А мы верёвку привяжем! К дереву!

Сашка закатывает глаза. Вот никогда она не умела с детьми общаться. Накормить, спать уложить, даже приласкать, утешить – это несложно. Это она и со взрослой версией регулярно делает, разница небольшая. А вот разговаривать с мелким… Слишком она серьёзная, что ли. Ну а как на полном серьёзе про лианы рассуждать?

– Мы домой идём? – интересуется Сева.

Сашка пожимает плечами. Домой ей, честно говоря, не хочется. Там Алексей Алексеевич с непонятными желаниями, да и на улице хорошо. Жарковато, правда, солнце начало припекать, и в платье Сашка ощущает себя дура дурой. Туфли уже натёрли. Но хочется ещё погулять, посмотреть на Москву своей мечты, подышать запахом цветущих акаций. Можно и ещё по эскимо съесть, оно чертовски вкусным оказалось.

– Давай пройдёмся немножко, а потом домой, – предлагает Сашка. – До конца бульвара и назад.

Сева кивает. Но чинно вышагивать за ручку или просто рядом ему скучно. Он всё время срывается на бег, обгоняет Сашку. Если по дороге попадается высокий бордюр, ему непременно надо на него залезть. Если лужа – перепрыгнуть, и если чуть-чуть не допрыгнул, то даже веселее. Мороженое они едят ещё дважды, то есть не пропуская ни одну из встреченных мороженщиц. Уже на подходе к дому им встречаются какие-то пацаны, стреляющие из одной на всех рогатки по бутылке из-под пива. Прежде чем Сашка успевает открыть рот, Сева уже подскакивает к пацанам и предлагает обмен. Он им огрызок своего мороженого, от которого осталась примерно треть – Сева мороженое не лижет, а кусает. А пацаны ему взамен три выстрела из рогатки. Договариваются моментально, и вот уже трое мальчиков по очереди лижут остатки эскимо, к брезгливому ужасу Сашки, а её сокровище целится из рогатки в бутылку. С третьего выстрела попадает, бутылка заваливается набок. А гордый Севушка догоняет её, подпрыгивая на ходу.

– Видела, как я выстрелил? Ворошиловский стрелок, да?

Да. Феерический хвастун и господин народный артист, центр вселенной. Сашка невольно улыбается.

– Я папе расскажу! А папа обещал меня в тир сводить. Вообще-то я свою собственную рогатку хочу, у меня уже даже резинка есть! Надо только ветку подходящую найти. Я ищу, но пока ещё не нашёл. Но в тир всё равно хочу. Ты не знаешь, когда папа пойдёт со мной в тир?

О господи. Вот теперь Сашка окончательно вспоминает, почему не любит детей. Они слишком общительны, слишком непосредственны и слишком активны. Севушка, видимо, исчерпал весь запас усидчивости в кинотеатре, и теперь у него мысли скачут с одного на другое, да и сам он скачет по тротуару. Или во всём виноваты три порции эскимо? Вроде бы на детей сахар немного иначе влияет, чем на взрослых, и они от сладкого беситься начинают?

Ещё и жарко. Платье, кажется, совсем не пропускает воздух, и Сашка чувствует, как по телу катится пот. А дезодоранта она в комнате не нашла. И теперь душ ей жизненно необходим. Воду греть придётся… И в бак заливать… Ну что ж. И это она на Алтае проходила. В первую зиму у неё дважды водопровод замерзал, так она в вёдрах на печке снег топила, потом полученную воду нагревала и в тазике мылась. Так что не напугаешь ежа голой жопой.

В квартиру Сашка входит с некоторой опаской, но, судя по тишине, Алексей Алексеевич ещё спит.

– Я домой, – сообщает Сева, к немалому Сашкиному облегчению. – Рисовать буду.

– Тарзана? – догадывается Сашка.

– Ага.

– А кушать ты не хочешь? Обедать давно пора.

Сева мотает головой. Ну ещё бы, три мороженых. Сашка машет рукой:

– Ну беги. Я пока помоюсь. А потом придумаем, чем нам пообедать.

Сашка набирает воду, разжигает огонь в плите. Однако в такую жару мало радости топить печку. Зато вода греется быстро, кипяток ей и не требуется, тёплой достаточно. Залить воду в бак из ведра не так-то просто, приходится подставить табурет из кухни, а потом залезть на него с ведром. Полотенце она обнаруживает в комоде, стоящем в коридоре. Старое, потрёпанное, с казённым штампом «Вторая городская больница г. Москвы». Забавно. Алексей Алексеевич сувенир с работы принёс? Ну хоть что-то. На шампуни в санузле никакого намёка, зато есть большой кусок хозяйственного мыла. Надо же! Сашка уже и забыла, как это мыло выглядит-то. В её детстве им ещё пользовались, но исключительно для стирки. А вот как оно пахнет, забыть невозможно. Ладно, плевать. Даже такой душ лучше, чем никакого.

Только Сашка собирается закрыть дверь и раздеться, как на пороге появляется Севушка. С тетрадным листочком в руках.

– Смотри, я Тарзана нарисовал!

Да уж, малыш… Ты у нас точно не художник. Ты лучше пой, солнышко. Сашка вымученно улыбается. Детей же положено хвалить за всякую ерунду, которую они рисуют, лепят и мастерят, да?

– А ты что делаешь?

– Мыться собралась.

– Я тоже хочу! Баня только завтра, а у меня всё чешется!

И бесхитростно оттягивает воротник рубашки. Твою ж мать! У него вся шея сзади расчёсана, а воротник аж чёрный! Потничка? Крапивница? Или что похуже? Сашка моментально вспоминает своего любимого чистоплюя. В сильную жару он тоже может расчесаться до красных пятен, иногда даже тальком пользуется. Ну и душ принимает при каждом удобном случае, со сменой одежды.

– Ныряй! – Сашка кивает на алюминиевый поддон. – Раздевайся, я тебе воду включу. Сам мыться умеешь?

Стоит, глазами хлопает. Ясно, понятно.

– Помочь?

Кивает. Взрослая версия была бы такой покладистой, как всем легче жить бы стало.

Севушка стаскивает с себя рубашку, расстёгивает пуговицу на штанах. Спокойно, Александра Николаевна, не краснеем. Просто ребёнок. Которого надо отмыть, чёрт возьми. И всю его одежду перестирать, пока у него ещё и вши не завелись.

– Вон там моя мочалка, – сообщает Севушка, показывая на жёлтое нечто, висящее на крючке.

Сашка снимает нечто с крючка в тихом ужасе. Это лыко, что ли? Нет, стоп, из лыка лапти плели. А это, наверное, мочало? Или это одно и то же?! Ну а что поделать, если Сашка ни того ни другого в глаза не видела. И как этой наждачкой мыть ребёнка? Всеволод Алексеевич моется губкой в форме морковки. Оранжевая такая морковка с зелёным хвостиком, мягонькая, в детском магазине купленная. А тут мочало!

Сашка начинает осторожно его намыливать, а Севушка аж глаза от удовольствия прикрывает. Взрослый тоже так делает, он вообще под душем медитирует. Проблема в том, что местный душ заканчивается очень быстро – как только из бака выливаются все два ведра. Сашка едва успевает смыть мыльную пену.

– Ну, вылезай.

А сама глаза отводит от всего, что видела сотню раз в куда более впечатляющей версии. Вытирает Севушку, заворачивает в полотенце.

– У тебя другая одежда есть? А эту я постираю.

Сева мотает головой.

– И трусиков вторых нет?!

– Папа заругает, если я сам из ящика возьму.

Ых… Не убить бы никого…

– Иди переоденься в чистое, с папой я потом поговорю. И поиграй сам, хорошо?