– И не пытайся, – сказала она мягко. – Понимание – самая медленная форма памяти.

Они долго молчали. Лея смотрела в окно, а он – на неё. В её взгляде было то, чего не хватает всем живым: знание, что каждая секунда уже принадлежит прошлому.

– Когда ты впервые… – он запнулся. – Когда ты впервые поняла, что можешь существовать вне времени?

– Когда перестала считать дни. – Она улыбнулась. – Это не дар. Это расплата.

– За что?

– За попытку обмануть вечность.

Он шагнул ближе.

– Кто ты, Лея?

Она посмотрела на него, и в этот момент в её глазах мелькнуло нечто похожее на боль.

– Я – память того, что ты потерял.

– Я тебя не знаю.

– Зато я тебя знала.

Он хотел возразить, но слова застряли. Всё вокруг будто замедлилось. Тиканье часов стало громче, словно они стояли прямо у его уха.

Она протянула руку, коснулась его лица.

Кожа была холодной, как утренний металл.

– Не бойся, – сказала она. – Это не прикосновение. Это воспоминание о прикосновении.

Он закрыл глаза. Внутри всё стало светлым, как будто кто-то раздвинул стены реальности. На секунду он увидел себя ребёнком – тот же город, та же улица, только без неона, без серости. Мать поёт колыбельную. И в окне, за её спиной, стоит девушка – юная Лея. Смотрит на него.

Он открыл глаза.

– Ты была там.

– Я везде, где ты пытался остановить время.

– Почему я?

– Потому что ты всё ещё веришь, что его можно вернуть.

Она подошла ближе, совсем вплотную. Между ними – только дыхание.

– Мартин, время не линейно. Оно кружит, как птица. Иногда возвращается к тем, кто его когда-то любил.

– А ты? Ты любила его?

– Я любила тебя, – сказала она тихо. – А значит, любила и время, потому что через тебя оно говорило.

Он стоял, не двигаясь.

Она отступила на шаг.

– Через неделю ты придёшь сюда снова. Но уже другой. Старше. Уставший. С фотографией, на которой нас двоих не будет. И тогда ты поймёшь.

– Что пойму?

– Что любовь – это тоже способ запомнить вечность.

Она подошла к двери.

– У меня осталось всего несколько секунд. Потом поток сомкнётся.

– Подожди. Что я должен сделать?

Она остановилась.

– Посмотри на часы.

Он обернулся. Стрелки стояли на 00:41.

– Каждый раз, когда ты видишь это время, знай – я рядом. Даже если ты меня не видишь.

Он повернулся к ней. Её уже не было.

Только воздух вокруг ещё хранил её форму.

Он шагнул к двери, вышел в коридор.

Темно. Тихо.

Сквозь окна пробивался неон, но не освещал – просто существовал.

На лестничной площадке кто-то стоял. Мужчина в сером костюме, с чемоданом.

Он смотрел прямо на Мартина.

– Вы опоздали, – сказал он. Голос был ровный, без интонаций.

– Куда?

– На встречу с самим собой.

Мартин хотел спросить, кто он, но незнакомец уже повернулся и спустился вниз, растворившись в тени.

Он остался один. Под ногами скрипела пыль, а внутри гудел слабый, мерный звук.

Не сердце. Не ветер.

Что-то между.

Он поднял фотографию к свету. Теперь на ней было двое. Он – и она, стоящие рядом у окна.

Он закрыл глаза и прошептал:

– Кажется, я начинаю помнить.

И где-то за гранью тишины услышал ответ:

– Только не забудь, кем ты был до того, как время тебя узнало.

Утро началось без солнца.

Тусклый свет просачивался сквозь жалюзи, как будто кто-то снаружи подмешал в воздух свинец. Мартин проснулся не от звука, а от ощущения – как если бы кто-то тихо произнёс его имя прямо возле уха. Он сел, провёл ладонью по лицу. Пальцы были холодными, словно он всю ночь держал в руках лёд.

Комната казалась другой. Не изменённой – именно другой, будто кто-то переставил само ощущение пространства. На столе лежала фотография. Теперь на ней не было ни его, ни Леи. Только пустое кафе и отражение дождя на стекле.

Он встал, подошёл к окну. За окном город жил обычной жизнью, но что-то было не так. Люди шли по улицам – и каждый шаг оставлял след, который исчезал чуть раньше, чем должен был. Машины двигались, но колёса не вращались. Время снова соскальзывало.

Он открыл блокнот и записал:

“Фаза рассинхронизации усиливается. Мир ведёт себя, как зеркало, отражающее уже исчезнувшее. Возможно, я нахожусь между циклами.”

На кухне послышался гул – тихий, протяжный, как дыхание сквозь металл. Он пошёл туда, медленно, прислушиваясь. Из-под дверцы холодильника тянуло холодом. На стекле конденсат сложился в слова:

“Не опоздай.”

Он провёл рукой, и надпись исчезла. Но внутри – что-то дрогнуло. Не страх, не удивление. Скорее – предчувствие.

Телефон зазвонил.

Экран мигал, но имени не было. Только цифры – 00:41.

Он ответил.

– Слушаю.

Пауза. На другом конце – дыхание. Потом голос. Женский. Тихий, но уверенный.

– Я обещала, что вернусь.

– Лея?

– Не называй меня так. Это имя осталось в другом времени.

– Где ты?

– В том же месте, что и ты, только немного позже.

Он сел, держа телефон у уха.

– Зачем ты мне звонишь?

– Чтобы напомнить.

– О чём?

– О том, что ты всё ещё жив.

Он не знал, что ответить. Голос звучал близко, будто она стояла за его спиной.

– Ты чувствуешь, что дни стали короче?

– Да. Каждое утро начинается ближе к вечеру.

– Это значит, что кто-то ускоряет поток.

– Кто?

– Хронос Индастриз. Они нашли способ собирать время в кластеры. Крадут не минуты – чувства. Всё, что ты проживаешь, они переводят в энергию.

Он замолчал.

– И ты хочешь, чтобы я это остановил?

– Нет, – ответила она. – Ты должен это пережить.

– Что?

– Потерю себя. Только так ты увидишь границы времени.

Он сжал трубку.

– Почему я? Почему ты выбрала меня?

– Я не выбирала. Это ты позвал.

Связь оборвалась. Телефон погас.

Мартин долго сидел, глядя в пустой экран, пока тот не отразил его собственное лицо.

Он встал, подошёл к зеркалу. В отражении – тот же он, но взгляд другой. Уставший, чужой.

И вдруг отражение моргнуло – раньше, чем он.

Он отшатнулся. Зеркало дрогнуло, и в нём мелькнула тень – женская фигура. Та самая. Лея. Только теперь старше. Волосы седые, кожа бледная, глаза – как два туманных источника света.

– Не пугайся, – сказала она. Голос шёл изнутри стекла. – Я здесь, потому что ты вспомнил.

– Что я должен вспомнить?

– Последнюю ночь. Ту, где всё началось.

– Когда?

– Скоро.

Отражение исчезло. Мартин стоял, чувствуя, как сердце бьётся в ритме часов. Он посмотрел на настенные – 00:41. Снова. Всегда.

Он вышел на улицу. Воздух пах озоном. Город был полон света – слишком яркого, как будто кто-то увеличил насыщенность реальности. Он шёл без цели, просто следуя за чем-то невидимым. Каждая витрина, каждый вывес, каждый огонёк фонаря отражал его лицо с задержкой в долю секунды.

Он свернул на переулок, где когда-то находилось кафе. Но вместо него – пустота. Просто пустое место, засыпанное гравием. Никаких следов, будто здания никогда не существовало.

Он наклонился, поднял из пыли кусок стекла. На нём – отпечаток пальцев. Её. Он узнал по форме. И на мгновение показалось, что отпечаток теплее, чем сам воздух.

Он стоял там долго. Потом пошёл дальше, к мосту. Под ним текла река – чёрная, вязкая, как нефть. Вода не двигалась. Он бросил в неё камень. Ни круга, ни всплеска. Только тихий вздох, как будто река вдохнула его движение и замкнулась.

С другой стороны моста стоял человек. Всё тот же в сером костюме.

– Вы всё ближе, – сказал он.

– К чему?

– К пониманию. Но помните: знание – это не ответ, это вина.

– Кто вы?

– Тот, кто пишет секунды.

– Что это значит?

Мужчина не ответил. Вместо этого достал из кармана серебряные часы. Открыл крышку. Внутри – не стрелки, а пульсирующий свет.

– Каждая секунда – живая. Вы просто забыли слушать, как она дышит.

– Вы работаете на “Хронос”?

– Все мы на них работаем. Даже те, кто думает, что борется.

Он закрыл крышку и протянул часы Мартину.

– Возьмите. Пока ещё можно.

Мартин взял. Часы были холодные, почти ледяные. Когда он открыл их, свет внутри замерцал и превратился в изображение – Лея. Она стояла в том же кафе, улыбалась.

– Что это?

– Последняя запись, – сказал мужчина. – Твоя память о будущем.

– Почему вы говорите “твоя”?

– Потому что теперь это твоя история.

Мужчина повернулся и ушёл, растворившись в свете.

Мартин остался один. Он стоял на мосту, держа часы, которые больше не тикали. Только свет внутри мерцал в такт его сердцу.

Он прошептал:

– Лея, если ты меня слышишь…

Ответа не было. Только ветер, шевелящий неоновые вывески.

Он открыл крышку ещё раз. Свет внутри стал ярче. И на долю секунды ему показалось, что кто-то с другой стороны времени откликнулся. Тихий шёпот, как дыхание во сне:

– Не забывай.

Он закрыл часы, положил в карман. И пошёл прочь.

Снег снова сменился дождём. Время, казалось, не знало, какую форму принять. И где-то в глубине города, под слоем шума и света, слышался тихий пульс – ровный, упрямый, как сердце мира.

Он шёл, не чувствуя усталости, пока не понял: шаги его стали тише.

Не потому, что он шёл медленнее, а потому, что звук начал запаздывать.

На секунду. Потом – на две.

И тогда он понял: время не крадут. Оно уходит само. К тем, кто его помнит.

День выцвел без предупреждения. С утра в городе ещё держался хрупкий свет, похожий на дыхание ребёнка, а к полудню всё стало серым, как старая простыня, натянутая на небоскрёб. В этом бесцветье лучше слышались звуки: шорох шин, редкий крик чайки, чей-то смех, оборванный ветром. Мартин шёл по набережной, держа в кармане холодный круг серебряных часов. Внутри у них, казалось, всё ещё мерцал свет – не свечение, а память о свете. Если приложить их к груди, пульс выравнивался на миг, и тогда казалось, что в мире есть ритм, которому можно доверять.

Он пересёк мост и свернул во двор, где когда-то стояло кафе с прозрачной вывеской и вечными пятнами на скатертях. Теперь на его месте была стеклянная коробка нового “ХроноКафе”: линии металла, витрины, официанты в одинаковых серых фартуках. Но внутри всё равно пахло корицей и паром, а за стойкой тикали декоративные часы, у которых стрелки были нарисованы прямо на стекле. Иллюзия времени – как и положено.

Он вошёл. Колокольчик над дверью не звякнул – его заменил мягкий звук, похожий на вдох. Мартин выбрал стол у окна, тот самый угол, где когда-то сидели репортёры и студенты, нервно глотая кофе и бесконечные разговоры. Официантка подвинула к нему меню, где вместо списка напитков был набор временных обещаний: «+3 минуты бодрости», «+15 секунд смелости», «-10 минут ожидания». Он заказал «обычный чёрный», осторожно произнеся слово «обычный», словно пробуя его на вкус.

На стекле окна выступил иней – изнутри, тонкий, будто дыхание оставило след. Он стирается и возвращается, стирается и возвращается. Если смотреть долго, линии инея складывались в знаки, которые ничего не значили и всё объясняли. Он видел в них даты. И время. И имя, написанное слишком осторожной рукой.

– Ты всё ещё ищешь меня во времени, – сказала женщина и села напротив так, будто всё это было заранее назначено. – А я жду тебя в последствиях.

Её голос не удивил. Лицо – тоже. Пальто было сухим, волосы – тёмными, глаза – светлее стекла, в котором отражался город. Она могла быть той же, что утром, и той, что была вчера, и той, что будет завтра – никакой разницы. Разница была только в её паузах: они стали длиннее, почти музыкальные, как если бы она говорила с тем, кого боялась разбудить.

– Лея, – сказал он, и имя отозвалось в горле сухостью.