Кража секунд (страница 16)
– Не привыкай к этому имени, – мягко попросила она. – Оно привязано к одному из слоёв. Мы сейчас не в нём.
– Где мы?
– На границе. Между тем, что ты ещё проживёшь, и тем, что я уже помню.
Официантка поставила две чашки. Пар поднялся и сразу застыл, как замедленный дым. Лея протянула руку к чашке – и не коснулась. Уголком губ улыбнулась, будто вспоминая, как это делается.
– Ты сказала, что завтра исчезнет день, – напомнил Мартин. – А сегодня?
– Сегодня исчезнет объяснение. Останется только тяга, – ответила она. – Это хуже. Но и честнее.
Он улыбнулся одними глазами. Внутри всё дрожало, как стекло на ветру, готовое треснуть не из-за удара, а из-за звука. Он достал из кармана фотографию – ту, на которой стоял у окна этого же кафе, только с другим выражением лица и другой тенью за плечом. Положил между ними.
– Это уже случилось?
– Случится через неделю, – сказала она. – Но ты принес его сегодня. Значит, петля закрывается.
– Кто её завёл?
– Ты. И те, кто дышит тобой.
Он посмотрел на её ладони. На запястье мерцал тонкий металлический обод – не украшение, маяк. Он поймал себя на детской, нелепой мысли: если снять этот обод, она задержится, станет тяжелее, перестанет быть светом. Но мысль распалась, как пепел, коснувшийся воды.
– Вчера ночью я видел тебя в зеркале, – сказал он. – Ты была старше.
– Это не я была старше, – поправила она. – Это твоя память была старше. Память всегда старше того, кто вспоминает.
– Ты знаешь, кем я был, – он сжал пальцы. – Скажи, кем я стану.
– Тем, кто опоздает к себе на секунду, – мягко сказала она. – И это будет твоя сила.
Мартин рассмеялся коротко – беззвучно, как смеются в пустых комнатах. За стеклом шёл дождь, и в каждой капле отражались буквы вывески “ХРОНОС ИНДАСТРИЗ” – так много света и ни одной тени. Ему стало холодно. Он пожалел про пальто, но не стал застёгивать пуговицы. В холоде было больше правды.
– Зачем ты оставляешь следы? – спросил он, кивнув на фотографию. – Зачем эта охота в обратном направлении?
– Чтобы ты не забыл о разнице между знанием и проживанием, – ответила она. – Знание – это тёплая рука на стекле. Проживание – это холод за стеклом.
– И что из этого ты?
– Я – то, что останется на стекле, когда ты уйдёшь.
Он хотел спросить, боится ли она. Но понял, что вопрос неправильный: страх – свойство тех, кто имеет будущее; у неё его было слишком много и слишком мало одновременно. Он сменил тему.
– Ты знала мою мать?
– Я была там, где она пела, – сказала Лея. – В моменты, когда её песня растягивала ночь и делала секунды длиннее. Любовь умеет удлинять время и вшивать нас в ткань происходящего. Это непоправимо и спасительно одновременно.
– Она стареет быстрее.
– Это не старость, – ответила Лея. – Это рассинхрон. Её сердце слишком правильно, город – слишком неверен. Они больше не совпадают.
Он задумался. Ему хотелось сказать, что справедливость – это совпадение, но слова застряли. Справедливость была детской привычкой, от которой мир давно отучил.
– Ты оставила мне часы, – сказал он. – Внутри них – свет.
– Это остаточное свечение нашей встречи, – сказала она. – Мы слишком долго смотрели друг на друга.
– Это опасно?
– Для времени – да. Для нас – необходимо.
Они замолчали. Между ними лежала фотография, и он поймал себя на том, что не видит собственного лица – только линию плеча, тень у щеки и её силуэт за спиной. Как будто земля решает рисовать не контуры материков, а очертания ветра.
– Скажи ещё одно, – попросил он. – Ты правда уже была здесь? В этом разговоре?
– Да. И нет.
– Прекрасно.
– В прошлой версии этого разговора ты сидел там, – она кивнула на его спину, – и держал не фотографию, а ключ. Ключ не подошёл ни к одному замку. Ты страшно сердился.
– А теперь?
– Теперь ты держишь не ключ, а доказательство. И тебе уже не нужно открывать двери. Они сами открываются на тебя.
Официантка вернулась и молча поставила на стол блюдце с сахаром. На белом – две крошечные песочные часы, выложенные коричневыми кристаллами. Лея посмотрела, улыбнулась одними глазами. В её взгляде было столько усталости, что Мартину захотелось закрыть ладонью свет в лампе, чтобы он не касался её лица.
– Через неделю ты увидишь меня другой, – сказала она. – И не узнаешь. И это будет правильно.
– Почему правильно?
– Потому что узнавание медленнее встречи. Нам понадобится скорость.
Он попробовал кофе. Вкус был прежним, горьким и ровным. Но внутри – пустота, как у слова, которое произнесли слишком часто. Он почувствовал, как сердце, устав, решает идти на полшага позади его мыслей, чтобы отдохнуть.
– Ты исчезнешь, – сказал он.
– Всегда, – согласилась она. – Это наша форма существования.
– И оставишь что-то на столе.
– Да.
– Фотографию?
Она наклонилась, как будто прислушиваясь к чему-то вне их диалога, и улыбнулась по-настоящему – коротко, тревожно и тепло.
– Да. Фотографию тебя. Сделанную через неделю после этого разговора. Ты будешь стоять у другого окна. На снимке будет виден человек рядом с тобой. Но не я.
– Кто?
– Ты. Другой. Тот, кто опоздал к себе.
Он вздрогнул, как от холода. Она говорила спокойно – с той точностью, которой обладают только люди, прошедшие через всё и вернувшиеся без трофеев. Он хотел упросить, уговорить, остановить хоть какую-то секунду. Но понимал: это и есть ловушка. Остановленное время перестаёт быть временем. Оно становится стеклом. И ты – внутри.