– Вы что, шутите? – бормочу я себе под нос, но Ли все равно слышит и смеется.

– Распрями плечи, подними подбородок. Веди себя так, будто тебе здесь самое место.

– Люди действительно так живут, – пораженно продолжаю я. Я такие места раньше только в кино видела, но в реальности они еще вычурнее, чем на экране. И впечатляют больше.

– Ничего такой домик, – пренебрежительно замечает Джейми.

К нам приближается девушка в голубом брючном костюме. У нее ослепительная улыбка и список всех вещей, выставленных на продажу. Она ведет нас мимо западного крыла дома, через сад с дорожками, засыпанными галькой, в вымощенный камнем внутренний двор, где расставлены столы, а на них – серебряная посуда и приборы, ювелирные украшения, книги, картины и самые разные вещицы, годами накопленные одной из некогда великих британских семей.

Довольно грустно.

Как будто шаришь по карманам у покойника.

Джейми все происходящее, кстати, совершенно не волнует. Он умудряется тут же приметить хорошенькую брюнетку, с восхищением рассматривающую вазы и подcвечники. Пара секунд – и вот она уже накручивает на палец прядь волос, выставляет вперед одно бедро. Невероятно просто.

Ли не отрывается от телефона – он там залипает с самого утра.

– Джордж? – спрашиваю я, пока мы изучаем стол с резными нефритовыми канделябрами.

Ли рассеянно кивает.

– Ты сбрил те ужасные усы?

– Что? Ой, душечка, это уже новый.

– Что новое?

– Новый Джордж.

– А что случилось с усатым Джорджем?

– Слишком навязчивый. – Ли снимает с пластиковой вешалки шелковый халат, скроенный на манер кимоно, явно от кутюр. Потом смотрит на ценник и отбрасывает вещицу так, будто она попыталась его укусить. – Новый Джордж гораздо хладнокровнее. Предпочитает плыть по течению.

Я качаю головой.

– Честное слово, такое ощущение, что в Англии повсюду одни Джорджи.

Мы переходим к следующему столу. Большинство вещей здесь родом либо из сельской Англии семнадцатого века, либо из коллекций наркоторговцев Майями. Довольно странное сочетание. Тут я замечаю энциклопедию французских деревьев в твердом переплете и решаю, что негоже пропадать такому чудесному материалу. Мне еще исследовательский проект придумывать, а в этом особняке легко найти массу источников вдохновения.

Я перехожу к стопкам первых изданий в кожаных переплетах и к толстенным малоизвестным книгам на самые разные темы. Здесь есть издания обо всем: от истории столярного дела в Англии до величайших кораблей Британской империи. От современной моды до составления карт. Между страницами одного тома я нахожу листок с рассказом об одной из первых экспедиций в Гренландию. За несколько минут спустя я набираю столько всего, что ко мне подходит очередной куратор распродажи и предлагает отложить отобранные мной вещи в сторонку, пока я подыскиваю что-нибудь еще.

– Если захочешь незаметно сунуть в карман пару рубинов, я не буду поднимать шум, – рядом возникает Ли, и мы вместе принимаемся рассматривать картины, выставленные вдоль кирпичной стены рядом с входом на кухню. Поправка: рядом со входом для слуг.

– Так значит, вот что звякает! Ты припрятал в штанах хрусталь, – подначиваю я.

– Ты видела фарфоровых гусей? – Он делает вид, будто его вот-вот стошнит. – По тысяче фунтов за штуку. О чем эти люди вообще думали, когда их покупали?

Большинство картин, как я понимаю, из тех, какими богатые британцы украшают свои дома. Свора гончих, а за ними – охотники верхом на лошадях. Пейзажи. Натюрморты и сады. Однако мое внимание приковывает маленький портрет в изысканно украшенной раме. На нем молодая темноволосая женщина с темными карими глазами. Она смотрит на зрителя через плечо. Простое серое платьице облегает ее изящную фигурку и ниспадает на пол возле старинного стула, на котором она примостилась.

Ли тихо присвистывает.

– Они не только старые скатерти продают, но и предков. Кошмар какой.

Я же не могу отвести глаз от картины. Девушка на холсте примерно моего возраста, может, на год-другой старше. Кажется, что-то полностью завладело ее вниманием. Она не просто сидит, задумавшись, а будто прислушивается к разговорам за рамой. Такой вид бывает у человека, которого обсуждают так, будто его и в комнате нет. Она будто скована своей позой, сама не зная почему. Будто не понимает, как здесь оказалась и какой еще могла бы стать ее жизнь, если бы ей хватило храбрости поступить иначе.

Картина просто завораживает.

– Ку-ку! – Ли щелкает пальцами в паре дюймов от моего лица. – Милая, ты тут?

Я указываю на картину.

– От нее глаз не отвести, правда?

Ли окидывает картину долгим взглядом и морщится, как будто наступил на что-то гадкое.

– Это грустная белая девушка.

– Даже не знаю. Мне она нравится.

В реестре распродажи о картине почти ничего не сказано. Холст и масло. Даже даты нет. Судя по прическе и платью, я бы предположила, что работа времен Второй мировой, но точно не скажу. Зато для дальнейшего изучения она подходит идеально.

– Здравствуйте. – Я подхожу все к той же девушке в голубом костюме.

Она отрывается от планшета.

– Могу я вам помочь?

– Очень надеюсь. У меня есть пара вопросов об одной картине.

– О, замечательно. Посмотрим, смогу ли я на них ответить.

Девушку зовут Софи, и она постоянно улыбается своей жемчужной улыбкой. Каштановые волосы уложены в изящный узел, карие глаза смотрят тепло и приветливо, а за такие скулы и убить можно.

– Вы работаете на Талли? – спрашиваю я, подстроившись под ее шаг. – Или просто устраиваете для них распродажу?

– Я работаю на старшего сына герцога, Бенджамина, – поясняет Софи таким тоном, будто мне это следовало знать. – Я помощник-референт, – она грустно смеется. – И мои должностные обязанности варьируются от решения деловых вопросов до управления всем поместьем.

– Наверное, выматывает.

– Иногда, – признает она.

Я подвожу ее к портрету темноволосой девушки.

– Вот эта картина. Вы можете рассказать что-нибудь, кроме той информации, что есть в реестре?

Софи, поджав губы, изучает картину, потом начинает листать страницы документа, прикрепленного к планшету. Что-то читает.

– Боюсь, ничего нет. Множество полотен принадлежали Лоуренсу Талли, деду нынешнего герцога, а он не слишком прилежно вел каталог работ в своей коллекции. Если надеетесь, что картина ценная или важная, боюсь, это не так. Все ценные работы либо остались в семье, либо были проданы музеям.

– Нет, меня интересует не ценность, а история.

– Простите, что не могу больше ничем помочь, – и с этими словами Софи удаляется поговорить с одним из посетителей распродажи.

Я снова поворачиваюсь к картине и смотрю на ценник. Сто фунтов.

А, к черту. Придется раскошелиться. У папы, конечно, возникнут вопросы, когда он увидит счет с кредитки, но общая сумма вышла не такая уж непомерная. Кроме того, это для академических изысканий. Он поймет.

На пути к особняку Джейми я устраиваю таинственную незнакомку на сиденье рядом с собой. Я начинаю гадать, каким образом член семьи Талли (предположительно) оказался посреди старых комплектов постельного белья и неудачных нарядов, купленных под влиянием сиюминутной моды. Каким образом портрет человека оказывается на раскладном столе посреди распродажи? В какой-то момент эта девушка много для кого-то значила, раз художнику заказали ее портрет. Когда же это изменилось и почему? Что за предательство или трагедия скрываются в прошлом семьи, которая и без того увязла в скандалах и раздорах, если от этой женщины вдруг решили избавиться?

– Надеюсь, эта штука останется в твоей комнате, – подает голос Ли. Он поглядывает на картину через плечо и кривится. – Мне не по душе ее глаза.

– Ой-ой, приятель. Она же тебя слышит, – предупреждает Джейми, поглядывая на меня в зеркало заднего вида. – Эббс, будешь ложиться спать, запирай дверь.

– Это же картина, а не проклятая кукла, – ворчу я. – Если завтра я не проснусь седой, можно считать, что она безобидна.

Ли переводит взгляд на дорогу.

– Она хочет, чтобы ты так и думала.

Мы приближаемся к кованым воротам, минуем аллею, окруженную с обеих сторон деревьями, и выезжаем на открытое пространство – к длинному подъезду с фонтаном. Прямо за ним – величественный особняк Елизаветинской эпохи. В высоких окнах отражаются акры ухоженных лужаек. Джейми подъезжает прямо к главному входу.^[21]

– Остановитесь! – выпаливаю я, пялясь в окно.

– Мы и так остановились, – непонимающе произносит он.

– Ты что, типа живешь здесь? Как будто это совершенно нормально.

Он улыбается. Видимо, мое изумление кажется ему как минимум очаровательным.

– Нет. Я живу через две двери от тебя. А тут живет моя семья. Временами.

– Временами, – повторяю я, выбираясь из машины.

– У нас есть квартира в Лондоне и летний дом на континенте, – объясняет он с характерной для верхушки британского общества помпой, над которой вечно потешается Ли (он и сейчас закатывает глаза). – Этот дом – практически реликвия. Кент-Мэнор принадлежит семье со времен войн с Наполеоном. Говорят, один наш предок поссорился с главой семейства, которому раньше принадлежал особняк. Тот потерял на войне трех сыновей, его брат заболел и умер, а сам старик однажды поехал в Лондон, и его ограбили, а потом закололи насмерть.

Я поворачиваюсь к Ли.

– И тебя моя картина беспокоит?

– В конечном счете, – несколько самодовольно продолжает Ли, – Кент предложил вдове владельца безбедное существование до самой смерти, если она передаст ему особняк.

– Какая щедрость, – насмешливо замечаю я.

Он ухмыляется.

– И не говори. – В его дорогих очках от солнца отражается солнечный свет, и он эффектно прислоняется к «Ягуару». – Иногда у нас бывают особые гости. Как-то раз здесь останавливался Элтон Джон.

Он так важничает, рассказывая об этом, что я испытываю неукротимое желание его урезонить – просто забавы ради.

– Я однажды встречалась с Элтоном. Папа несколько раз играл у него на разогреве, когда он по Азии гастролировал. Давным-давно. Он произвел фурор в Корее.

Ли негодующе фыркает.

– Я что, единственный гей в Англии, который до сих пор не познакомился с Элтоном Джоном?

—–

Вечером, вернувшись домой, я перетаскиваю добычу к себе в комнату. Картину ставлю на комод и сажусь на кровать. Смотрю на нее, а она – на меня. Ли не ошибся насчет глаз. Взгляд у девушки умный и проницательный. Она знает, что ты здесь, что ты гадаешь, кто она, задаешься вопросами, на которые она не даст ответа. Кто она такая и как превратилась в безымянную фигуру на холсте – забытую и выброшенную?

От мрачных мыслей у меня по позвоночнику пробегает дрожь. Думаю, как раз этого больше всего боялся папа, именно это вело его карьеру вперед – настойчивый страх забвения. И по той же причине он от всего отказался. Боялся, что никогда толком не узнает собственную дочь, а она – его. Воспоминания имеют над нами куда больше власти, чем мы осознаем.

– Сувенир?

Я подпрыгиваю от неожиданности.

Джек стоит, прислонившись к косяку моей комнаты. На нем лишь пара клетчатых штанов. Волосы у него мокрые, и капли воды стекают на голую грудь. От него пахнет мужским мылом. Запах – густой и влажный – мгновенно заполняет мою комнату, как будто я стою в душе рядом с ним. Эта мысль мгновенно завладевает моим мозгом, и я прихожу в себя, только когда Джек кивает на картину. Вид у него такой, будто его так и тянет пощелкать пальцами у меня перед носом – понять, насколько я ушла в себя.

– Что за девушка на картине?