– В том-то и дело, я не знаю. – Мне удается собраться с мыслями. Остается только надеяться, что он не заметит, как я полностью теряю способность ориентироваться во времени и пространстве всякий раз, когда он полуобнаженным попадается мне на глаза. – Мы остановились на распродаже имущества в одном особняке. А картину я купила в основном из любопытства.

Джек кивает и заходит в комнату, осматривает картину с разных ракурсов.

– Глаза. Клянусь, они за мной так и следят.

– Ли она не понравилась, – ухмыляюсь я. – Он боится, что она выползет из моей комнаты, возьмет нож для мяса и отправится к нему в спальню.

Джек ежится.

– Вот спасибо. Теперь меня будут донимать кошмары.

– Мне надо придумать исследовательский проект по одному предмету. Разгадать своего рода загадку. Думаю, такой вариант подойдет.

Джек подходит ближе к полотну.

– Одно можно сказать точно: она красотка.

До чего типично: Горячий Джек очарован девушкой с картины – с картины, которую я же принесла домой. Элиза будет в восторге.

– Я хочу выяснить, кто это, но не знаю, с чего начать.

Пожав плечами, он указывает на уголок холста.

– Начни с художника.

Я приглядываюсь. Подпись настолько незаметная, что я вообще сначала не обратила на нее внимания.

– Что там написано? – Я щурюсь, пытаясь разглядеть каракули в правом углу. – Дайс?

– Похоже на то.

– И каковы шансы найти в Англии художника по фамилии Дайс, писавшего во времена Второй мировой?

– Видимо, это тебе и предстоит узнать. – Он отступает на шаг, не сводя глаз с моего новообретенного сокровища. – До чего дико выставлять портрет на лужайку перед домом, не сказав ни слова о том, кто на нем, а?

– Это придает ей очарования. – Во мне поднимается волна восторга, знакомая любому ботану радость от перспективы погружения в новый, еще не изученный период истории. – Из-за чего она могла впасть в немилость у семьи вроде Талли? Была белой вороной? Или подняла бунт? Не знаю. И есть в ее выражении лица нечто необычное. Как будто она скрывает усмешку, понимаешь? Она что-то задумала.

Взглянув на Джека, я осознаю, что он больше не смотрит на картину. Теперь он не сводит глаз с меня.

– Что? – смущаюсь я.

– Тебя это правда заводит, да? Все историческое.

О боже. Таким привлекательным парням нельзя произносить в моем присутствии слово «заводит».

– Это вроде как моя страсть, – признаюсь я.

Он фыркает.

– Если бы девушки обо мне с такой страстью говорили, у меня бы эго из берегов вышло.

Пытаясь сохранить остатки здравомыслия, я перевожу стрелки на самого Джека.

– А к каким увлечениям ты относишься со страстью?

– К регби, – тут же откликается он.

Я фыркаю.

– …и к сексу.

Смешок застревает у меня поперек горла, перерастая в сдавленный кашель.

– Я большой фанат, – добавляет он со слабой улыбкой.

Я жадно глотаю воздух. Он что, флиртует?

Мне надо чем-то занять руки, и я поспешно начинаю переплетать косу, растрепавшуюся за день. Когда же я снова поднимаю взгляд, мне приходится сглотнуть – оказывается, пока я смотрела в сторону, Джек подкрался ближе, и теперь я чувствую щекой жар его тела.

У него манящий взгляд – прямо как у девушки на картине. Кажется, что достаточно взглянуть ему в глаза – и захочешь упасть прямо к нему в объятия. Он сбивает с ног. Интересно, что он во мне видит, раз так пялится.

– А ты, Эббс? – Голос у него немного хриплый, почти насмешливый.

– Что я?

– Что ты думаешь о сексе?

У меня перехватывает дыхание.

Он что, правда стоит вот так в моей комнате, этакое воплощение беззаботности, и спрашивает, что я думаю о сексе, хотя это противоречит всем правилам, установленным в их доме?

Я хмыкаю и кусаю губы, и прекрасно вижу, что взгляд Джека тут же прослеживает мое движение.

– Секс – хорошая штука.

Его губы слегка изгибаются.

– Тут с тобой не поспоришь. – Он задумчиво склоняет голову. – Кто-нибудь в Британии уже сорвал твой цветочек?

О господи. Неужели он правда это сказал?

– Нет. А что, предлагаешь свои услуги?

О господи. Неужели я правда это сказала?

Сердце у меня бьется втрое быстрее, чем обычно, а в комнате так душно, что я едва могу дышать. Легкие горят огнем.

– Думаю… – Джек пару мгновений задумчиво смотрит на меня, потом заметно сглатывает и заканчивает: – Думаю, мне стоит пойти вниз, начать готовить ужин.

Он уходит, а его запах так и остается в моей комнате. Дразнит меня.

9

В понедельник после уроков я впервые отправляюсь в историческую библиотеку Пембриджа – Библиотеку Тэлбота. Хотя официально она вошла в состав университета в конце девятнадцатого века, самому зданию больше шести столетий. Некогда здесь находилась церковь, и сегодня об этом напоминают готические окна и уходящие ввысь потолки, сияющие каменные полы и арочные контрфорсы. Деревянные полки и перила темные и гладкие, натертые чуть не до блеска благодаря многочисленным поколениям посетителей. Точно так же река стачивает камни или застрявшую на песке корягу. От этого зрелища захватывает дух. То, что я нахожусь здесь, кажется почти нелепым. В глубине души я предполагала, что на территории повсюду будут охранники.

А запах!

Здесь пахнет старыми книгами.

Бумагой и клеем для переплетов.

Он пронизывает все вокруг.

Ничего более возбуждающего я не видела с прошлого четверга, когда мимо меня по коридору шел Джек, и у него с талии чуть не соскользнуло полотенце.

Минуя деревянные столы, за которыми в полной тишине занимаются студенты, я добираюсь до компьютерного терминала, с помощью которого планирую найти каталог с упоминанием английского художника Дайса. К моему удивлению, таковой находится.

Франклин Астор Дайс.

Вот только есть одна заминка. Поперек выданного мне результата значится огромный желтый баннер с надписью «Ограниченный доступ». Нужная мне книга находится в архиве специального хранилища. Не уверена, что это значит и смогу ли я вообще до нее добраться. Зато в реестре указан номер помещения. Так что я отправляюсь на охоту и в итоге нахожу маленькую табличку с нужным мне номером. Висит она над дверью, ведущей в отдельное крыло библиотеки. У входа стоит круглая стойка, а за ней сидит мужчина с сединой на висках и каменным выражением лица. Он, скривившись, взирает на горстку девушек, сгорбившихся над открытыми книгами и ноутбуками.

Я подхожу ближе.

– Простите, сэр, вы мне не поможете?

Он не отвечает, и я делаю пару шагов вперед, чтобы оказаться у него перед носом.

– Сэр, у меня вопрос насчет книги.

Судя по ответному вздоху и нетерпеливому выражению его лица, это и так очевидно.

– Мне надо взглянуть на эту книгу, – я придвигаю к нему клочок бумаги, на котором записала индекс десятичной классификации. – Знаю, доступ ограничен. Как мне…

Не успеваю я закончить, как он вытаскивает планшет с бумажными бланками и сует мне.

– Заполните.

Анкета очень простая. Надо указать имя, номер студенческого билета, название запрашиваемой книги и для чего она нужна. Пока я заполняю, он мрачно пялится на меня, скрестив руки на груди.

– Видимо, до оцифровки этого процесса они еще не добрались, да?

Мое замечание ему явно не по душе, и он выхватывает у меня планшет, едва я успеваю толком расписаться. Подобно смотрителю крепости он изучает мою анкету. Потом взгляд его соколиных глаз встречается с моим, и он принимается изучать меня еще пристальней, отчего я внезапно чувствую себя виноватой, как будто он пограничник, а я пытаюсь перебраться через таможню с запрещенными продуктами и скотом. Взгляд у него как у копа.

– Проходите, – ворчит мужчина.

Я неуверенно оглядываю расходящиеся за его спиной коридоры.

Он в ответ на мой взгляд дергает головой.

– Найдите нужный номер, возьмите книгу, прочтите ее в одном из открытых кабинетов, потом поставьте обратно. Из архива ничего не выносить.

– Ясно, спасибо… – Тут я замечаю табличку с именем у него на столе. – Мистер Баксли.

Он фыркает и отводит взгляд. Обычно на людей действует мое очарование, но явно не на него. Что ж, значит, нам с ним суждено стать настоящими друзьями.

Искомая книга оказывается гигантским томом в кожаном переплете. Я затаскиваю ее в одну из нескольких комнатушек с крошечным столиком и стулом. Книга представляет собой исследование на тему истории английского портретного искусства и освещает творчество нескольких художников – представителей разных эпох. Есть здесь и иллюстрации, демонстрирующие особенности их манеры и принадлежность к тому или иному творческому направлению. Франклин Астор Дайс писал в начале двадцатого века для нескольких выдающихся благородных британских семей и был любимым художником у Талли, когда те еще занимали видное положение в обществе и пользовались всеобщим уважением.

В книге напечатаны некоторые его портреты, но моей загадочной незнакомки среди них нет.

Я раздраженно ворчу, ведь теперь моей единственной возможностью узнать имя и происхождение девушки снова стали Талли. Вчера вечером я сфотографировала картину и на всякий случай попробовала найти ее с помощью обратного поиска изображений, но тщетно. Погуглила Талли, живших с двадцатых по пятидесятые, и мне выдало несколько имен, но никаких совпадений. Одни слишком стары. Некоторые слишком молоды. А вот в очаровательном возрасте от восемнадцати до двадцати восьми (ее я примерно оценила именно так) огромный пробел, так что свою незнакомку я не нашла.

На всякий случай я фотографирую нужные мне страницы книги и ставлю ее обратно на полку. На выходе я машу мистеру Баксти, хотя он притворяется, что не замечает меня.

Вернувшись к компьютеру, я нахожу несколько книг о семье Талли и сначала беру те, которые выдают на руки. А вот ради одной мне приходится снова посетить архив изданий с ограниченным доступом.

– Здрасте, – говорю я, подходя к крепости у входа. – Это снова я.

Мистер Бакстер хмуро поправляет на носу очки в круглой оправе и, не глядя мне в глаза, придвигает очередной бланк.

– Думаю, идея с цифровизацией не так уж плоха, – говорю я, заполняя анкету. – Можно было бы ввести сканер для студенческих билетов. Или считыватель отпечатков пальцев.

Я с улыбкой возвращаю ему бланк. Он с каменным лицом кивает мне в сторону коридора.

Точно, он уже начинает смягчаться.

—–

Несколько дней спустя, спускаясь в метро, я наконец встречаю по дороге на платформу уличного музыканта. Даже удивительно, что только сейчас.

Он перебирает струны акустической гитары и поет «песню про ветряную мельницу сердца», как ее называет Джек. Голос у него приятный, и играет он хорошо. Не просто подражает моему папе, а интерпретирует по-своему. Знаю, папе понравилось бы, так что я, как и многие другие, достаю телефон, записываю несколько секунд выступления и отправляю видео отцу. Перед тем как продолжить путь к поезду, я кладу в ведерко у ног музыканта несколько фунтов.

Селеста пригласила меня пообедать, и я нервничаю – это мой первый экскурс в настоящий Лондон. Мы договорились встретиться в корейском ресторанчике рядом с местом ее работы. Я думала, что в метро полно народу, но короткая поездка и близко не подготовила меня к лихорадочной суете улицы, в гуще которой я оказываюсь, едва ступив на поверхность. Я тут же допускаю большую ошибку – замираю на вершине лестницы, и меня чуть не сбивают с ног. Теперь я не столько целенаправленно двигаюсь в выбранном направлении, сколько несусь куда-то вперед, подхваченная суетливой толпой.

Здесь шумно. Дома я к такому не привыкла. Склонив голову, пытаюсь найти в телефоне, в какую сторону мне идти. Селеста велела выйти из метро и двигаться на запад, но я вечно забываю, что совершенно не умею ориентироваться на местности, пока не оказываюсь в нескольких милях от цивилизации, один на один с грифом, сидящим на ветке.