Павлова ведь до сих пор молчит, ограничивается туманными намеками, что с Катей все хорошо, она жива и здорова. Но на свободе ли? Естественно, Мария Степановна ничего не сказала вслух, и только по многозначительным взглядам и гримасам Элеонора поняла, что Катя бежала от НКВД. А куда бежать, как скрыться от этой организации, когда каждый твой следующий шаг должен быть подкреплен ворохом бумажек? Без документов сейчас не проживешь, ни заселиться, ни на работу устроиться. Из любой точки страны пошлют запрос по месту прописки, а там сразу сообщат, что ты в розыске, и тебя преспокойненько арестуют. Если избегать внимания официальных властей, то единственный путь – скитаться, прятаться, барахтаться на дне жизни вместе с уголовниками, а на это Катя не пойдет ни за что, тем более не пойдет Тамара Петровна, которая уехала вместе с нею.

Ветошь, плавающая в тазике с дезинфицирующим раствором, была похожа на облачко или упитанного барашка. «Жертвенного агнца», – усмехнулась Элеонора, отжала «агнца» и принялась протирать операционный стол, стараясь не пропустить ни миллиметра.

«Нет, не убежать, не спрятаться… – вздохнула она, – и Катя не затеряется в толпе, если за нее всерьез возьмутся, и нам негде скрыться… И ведь никогда заранее не знаешь, когда за тобой придут, ты же не совершил никакого преступления. Поэтому думаешь, ложась спать, что сегодня был такой же день, как и вчера, значит, ночью не придут, а завтра я что-нибудь придумаю. Но приходят, а ты вроде как и ждал, а все равно оказываешься не готов…»

Элеонора прополоскала ветошь в тазике. В первые годы после революции она была готова к аресту. Примирилась со своей скорой смертью, с тем, что у нее не будет счастья материнства, силы зрелых лет и спокойствия старости. В те годы она готовилась умереть и проживала в своих мечтах жизнь, которой у нее никогда не случится. Но время шло, взбудораженная страна успокаивалась, входила в нормальное русло. Костя вернулся с войны израненным, но живым, и вскоре почти совсем поправился. Они поженились, родился Петр Константинович, такой хороший сын, что порой Элеоноре становилось от этого страшно. Они занимались любимым делом, приносили пользу людям, и казалось, что террор остался позади, в прошлом, а в будущем ждет нормальная, естественная жизнь с простыми человеческими отношениями и справедливым законом. Надежды не оправдались, приходится снова привыкать бояться, а так не хочется… Как же не хочется… Душа и даже тело изо всех сил противятся, желают ходить прямо, дышать полной грудью, не озираться пугливо, не вздрагивать от каждого неосторожного слова…

Элеонора резко тряхнула головой, отгоняя тоскливые мысли, опустилась на крутящуюся табуретку, стоящую возле широкого подоконника, и засмеялась. Пока не арестовали, можно повеселиться над тем, что она теперь навсегда останется в памяти потомков злобной ревнивой женой. Никто не вспомнит о том, как хорошо она работала, каким корифеям подавала на операциях, как усердно внедряла в практику правила асептики и антисептики. Больше она не будет той Элеонорой Воиновой, которая добилась разделения на плановый и экстренный блоки и внедрила много еще разных мелочей, позволивших снизить процент гнойных осложнений. Все, теперь отныне и навек она старая мегера, которая выживает молодых и красивых медсестер за один только нежный взгляд в сторону своего мужа. И никак не оправдаться, разве что Катя объявится и расскажет правду, да и то дамы покачают головами и вздохнут, что так-то оно так, но дыма без огня тоже не бывает. Да, когда на собственной шкуре испытаешь силу людской молвы, поневоле задумаешься, а были ли древние развратники вроде Калигулы и Мессалины такими развратниками, как о них теперь говорят? Или досужая сплетня оказалась приятной людям и оттого прижилась?

С этой мыслью Элеонора решительно встала с табуретки. Хватит философствовать, надо думать, как возвращать доверие коллектива.

* * *

Слушая обстоятельную речь профессора Бесенкова, Мура с трудом держала глаза открытыми. К сожалению, она сидела в президиуме, поэтому обязана была не спать, а не только делать вид, что не спит, как большинство в аудитории. Черт возьми, даже зевнуть ей было неприлично.

Хорошо поставленным голосом Бесенков размеренно вещал о том, что только под неусыпной заботой товарища Сталина и благодаря принципам марксизма-ленинизма советская медицина вышла на самые передовые рубежи мировой науки. Больше того, советская медицина самая прогрессивная медицина в мире, ибо служит не жалкой кучке буржуев, а всему советскому народу.

Можно смеяться над напыщенной манерой Бесенкова, но что бесплатная медицина – великое благо и важнейшее завоевание революции, тут никто не станет спорить. Заболел – пошел лечиться, и не надо думать, хватит ли у тебя денег заплатить врачу и аптекарю. Единственное, о чем беспокоишься, – излечима твоя болезнь в принципе или нет. Остались еще нюансы, родимые пятна капитализма, например, денег не надо, но если у тебя нет нужных связей, то к светилу науки ты можешь и не попасть. А можешь и попасть, если случай сложный. Ну да ничего, образование теперь тоже бесплатное и всеобщее, научим детей, воспитаем из них таких докторов, каждый из которых будет не хуже любого нынешнего профессора. Мура улыбнулась, раз уж нельзя зевнуть. Действительно, надо себе почаще напоминать о достижениях советской власти, особенно теперь, когда забирают не пойми за что, а вчерашние лидеры революции сегодня вдруг оборачиваются врагами народа. Да, власть сурова и беспощадна к врагам, которые хотят расшатать ее устои, но простого человека она не бросит в беде. Если заболеет – вылечит, а нет, так осиротевших детей не бросит, выкормит, выучит, выведет в люди. В самом деле, не получилась бы революция, где Мура сейчас бы была? Уж явно не в президиуме бы сидела. В лучшем случае гремела бы ведрами в хирургическом отделении, надраивая полы. А Ниночка бы что делала тогда? Мура задумалась. Начать с того, что при прежнем режиме за инженера Муре бы не светило выйти, Виктор человек культурный, он бы никакого внимания на поломойку не обратил. Влюбился бы в дочку из приличной семьи, в крайнем случае курсистку, а бедной Муре бы пришлось создать скромнейшую пролетарскую семью, где тяжелый, почти непосильный труд, копеечные зарплаты, неграмотность, скуднейший быт, отсюда пьянство, а там и до побоев недалеко. Что ждало бы Нину в такой среде? Безрадостное детство в голоде и страхе перед отцом, из образования – четырехлетка, да и то при удачном стечении обстоятельств, а лет с двенадцати добро пожаловать на работу. К концу отрочества бедная девочка уже устала бы жить. А теперь, слава богу, ей все интересно, потому что все пути открыты. Ей радостно на этом свете, потому что вокруг хорошие люди, учат ее хорошему и, что самое важное, помогут в беде. Пожалуй, это главное, что дает силы жить: уверенность, что ты не останешься одна.

Бесенков тем временем на трибуне откашлялся, попил водички, с важным видом перелистнул страницу и погнал на второй круг. «Хотела бы я так же рубль до зарплаты уметь растянуть, как ты короткий лозунг на часовую речь!» – хмыкнула Мура и задумалась: а есть ли такая уверенность у нее самой? Вступится ли за нее кто-нибудь, если с ней случится беда? Муж, коллеги? Страшно будет правду узнать… Дочь точно ее не оставит, но она еще маленькая. Еще вся жизнь впереди. Наоборот, Мура каждый день собирается попросить Нину, чтобы сразу отреклась от матери, если ее возьмут. Собирается сказать, что честна и чиста перед партией, но ошибки и несправедливые приговоры случаются, и ради победы советской власти можно их терпеть, потому что иначе никак. Если вершить правосудие по-буржуазному, в белых перчатках, то враги совсем ошалеют от безнаказанности и таких дел натворят, что только держись. Проберутся на самый верх да и свергнут советскую власть, и тогда все напрасно, вся борьба, все великие жертвы. И Мура лучше примет незаслуженное наказание, чем будет смотреть, как завоевания революции, которой она посвятила жизнь, идут прахом. Стоит только расслабиться, зазеваться (черт, как же хочется зевнуть), сразу капиталисты и помещики вернут себе власть и опять заграбастают все богатства страны. Правда, из старых почти никого не осталось – или сбежали за кордон, а по большей части расстреляны, ну да ничего, враги из партийной верхушки сами захотят стать капиталистами и помещиками. Когда ты у власти, это хорошо, но когда полновластный хозяин – втройне лучше. Сильное искушение, трудно перед ним устоять, поэтому и выявляется столько врагов в высших эшелонах власти. Как тут, в самом деле, обойтись без перегибов? В белых перчаточках с врагами не совладаешь, и лекарств без побочных эффектов не бывает, но это же не значит, что не надо их принимать. Она готова к незаслуженному клейму врага народа, но дочь не должна от него страдать, поэтому пусть переломит ложную гордость и отречется от матери. Это не предательство, а верность идеалам революции. И Муре в камере будет спокойнее знать, что она не утянула дочь за собою. Вот такой разговор хотела она провести с Ниной, но со дня на день откладывала. Уже и усаживала Нину рядом с собой, уже и воздуху в легкие набирала, а не поворачивался язык. «Надо написать письмо! – вдруг осенило ее при взгляде на бумажки Бесенкова. – Хотя его при обыске изымут… отдать, что ли, Воиновым на сохранение? Но как знать, не подведу ли я их этой просьбой?»

От тревожных мыслей сон отступил, Мура тряхнула головой, клацнула зубами, сдерживая зевок, и решила подумать о чем-нибудь повеселее.

Например, о том, как Бесенков увел жену у Гуревича. Немыслимое дело вообще… Профессор мужчина представительный, дородный, даже красивый, если кому нравятся бетонные статуи, но его очень трудно представить себе в порыве страсти. На донжуана он никак не походит. Человек тяжеловесный, разумно-туповатый, но знающий свою выгоду – разве такие влюбляются? Нет, такие женятся молодыми на девушке, придирчиво выбранной родителями, и живут с ней в мире и спокойствии, благоразумно сторонясь интрижек на стороне. Жена – это крепкий тыл, а не какой-то там объект восхищения.

Профессор – сама добропорядочность, и вдруг на тебе, выкинул такое коленце! Мура усмехнулась и поймала себя на неожиданном чувстве симпатии к этому зануде, в сердце которого купидон предательски выстрелил из-за угла.

А что, интересно, чувствовала жена Гуревича, писаная красавица? Как она решилась оставить подвижника-мужа ради монументального Бесенкова? Мура оглядела зал и нашла в предпоследнем ряду Лазаря Ароновича. Он даже не притворялся бодрствующим, а крепко и самозабвенно спал, уронив голову на грудь. Мура поскорее отвела глаза, будто кто-то мог понять в ее взгляде что-то такое, чего она сама пока не понимала. Оттого, что у них с Гуревичем теперь есть общая тайна, о которой нельзя говорить даже между собой, становилось радостно и тепло. Она покосилась на Стенбока, сидящего в президиуме через одного человека от нее. Он тоже был посвящен в тайну, но это Муру почему-то не волновало.

Муре вдруг сделалось обидно, что она смотрит на Гуревича, а он спит. Может быть, жена ушла от него, потому что он был скучный и невнимательный? Не каждой женщине уютно рядом с подвижником, который целый день работает, а домой приходит только спать. Но все же как это – решиться поменять одного мужа на другого? Муж и жена – плоть едина, не зря это в Библии написано. Браки, конечно, совершаются не на небесах, и бога нет, чтобы соединить мужа и жену священными узами, но врастают люди друг в друга с годами все крепче. Плохие ли, хорошие ли, всякие, вместе живут, вместе меняются, когда счастливы, когда несчастны. Дети общие скрепляют брак, но даже если бог, которого нет, не благословил потомством, все равно общие радости, общие горести… Все равно, разводясь, кусок от себя отрезаешь. От своего уходишь к чужому, трудно, наверное, на такое решиться.