Не в характере Остроумова-младшего было впадать в отчаяние, винить во всем себя одного и позволять этому (из любви сотканному) чувству вины ослабить волю. Дело его семьи должно было жить, и поскольку теперь оно несло для Владимира особое значение, с самого первого дня новый глава торговой фамилии был прежде всего настроен сберечь, не растерять и уж после думать о приумножении.

Отец Остроумова мечтал однажды заняться духами – вершиной мира косметических средств (как сам он говорил про это свое желание). Но если с торговлей – то есть с правильным выбором чужого товара, правильной рекламой и так далее – все шло успешно, то собственное производство оставалось делом, к которому не так просто подступиться. Надо было понимать, чувствовать, погрузиться в большой и особенный мир, в его историю. Надо было тратить, и тратить много, чтобы показаться на самом верху с чем-то, за что люди будут готовы так же много заплатить.

Владимир Остроумов, обладавший большим талантом понимать запахи и видевший удовольствие в их создании, истово желал исполнить мечту отца. Но он шел вперед нерешительно, с какой-то постоянной оглядкой на возможную неудачу. На счетах Остроумова еще со смерти родителей лежали большие деньги, он их не трогал. И если раньше высокий процент хотя бы отчасти оправдывал такое положение, то сейчас капитал этот больше напоминал мертвый груз, клад, непонятно для чего зарытый «на черный день», и Остроумов как купец корил себя за это, но как муж и отец оправдывал, и деньги оставались нетронутыми и тогда, когда в руках оказывался шанс предприятию и фамилии вырасти и встать в один ряд с известными и большими домами, попасть в высший свет столицы.

* * *

Пятнадцатого числа, когда дело шло к ужину и уже накрывали автоматы большой стол, Остроумов, сжимая черный кожаный футляр с машинкой, быстрым шагом вышел из кабинета. Анна Константиновна, увидевшая его с балкона и понявшая по одной походке мужа, что стряслось что-то неладное, поспешила к нему вниз.

– Анна, любовь моя… Не знаю, как и сказать тебе. Лечу сейчас же на Марс.

– Что там стряслось, Володя? – спросила она, вздохнув, однако, свободнее, так как речь шла о Марсе и, значит, не касалась происшествия, чем бы оно ни было, ее детей и вообще Земли, то есть была по отношению к дому внешним.

Приказчик марсианской фактории Елеев писал Остроумову, что случился пожар. Старик не сдерживал эмоций, но даже без этого дела были тревожные. Купец, однако, быстро взял себя в руки и постарался эту тревогу и суть дела от супруги утаить.

– Да какая-то неразбериха возникла, сам не пойму, – махнул он рукой. – А без меня невозможно решить проблему. Вот и полечу.

– Так срочно? Что, надо прямо сейчас?

– А чего откладывать? Нет, это нельзя откладывать.

– Ну хоть поужинай с нами. Сегодня расстегай твой любимый, с семгой, и печеная куропатка…

Купец зажмурил на секунду глаза, мотнул головой.

– Эх! Я рад бы, рад бы! Но все решено уже.

– Значит, надо ехать? Лететь?

– Надо, душа моя. Простишь?.. Я сам не рад. Я срочность ты знаешь как не люблю.

– Ну что ты, раз надо…

Остроумовы не пререкались, если дело касалось серьезных вещей. Анна Константиновна никогда на словах не корила мужа, если даже казалось, что он выбирает купеческое вперед домашнего. Ей было понятно хорошо, что домашнее в том виде, в котором оно сложилось, существует благодаря купеческому.

В двери вошел автомат. Он дождался, когда хозяин дома повернется к нему, и произнес:

– Илья Матвеевич прибыли, ожидают вас в мобиле.

Остроумов обнял жену.

– От меня обними дочерей. Надеюсь, это ненадолго.

В сопровождении автомата он прошел по прямой через зал и скрылся за дверями. Анна Константиновна вздохнула, губы ее зашевелились в беззвучной молитве.

* * *

Большой мобиль, выкрашенный перламутровой краской, с просторным салоном и широкими окнами, прикрытыми шторками персикового цвета, катился по недавно проложенной дороге на юг, в Домодедово. Остроумов, устав от потока известий, захлопнул крышку чехла с вышитыми золотом инициалами, отложил машинку и повернулся к своему спутнику.

– Илья, по твоей части есть какие-нибудь предупреждения?

Рядом с ним сидел человек, выглядящий лет на сорок, в черном костюме-тройке, немного старомодном. Коротко стриженная голова, скуластое гладкое лицо, узкие темно-карие глаза под густыми бровями и прямая осанка говорили опытному глазу о большой воле, а неопытному казались недостатком светской тонкости. Человек этот часто появлялся вместе с купцом на сделках, сопровождал его в дальних полетах и окружающим был представляем не иначе как «деловой партнер Коршун Илья Матвеевич, ценитель искусств и скачек». В действительности же был он отставным офицером разведки, мастером фехтования, прекрасным стрелком и личным охранником Остроумова.

Илья, продолжая смотреть вперед, на бегущую дорогу, после полуминутного раздумья ответил:

– Из последнего – в Красном было позавчера что-то нехорошее. Туда я не советую.

– Красный-то нам не нужен, что нам Красный…

– И все же это рядом. Желательно выбирать дорогу.

– Я полагаюсь на тебя… Эх, что ж не делается там, на Марсе, спокойнее, отчего никак не могут люди просто жить…

Илья промолчал. Остроумов открыл дверцу в перегородке, отделявшей их от автомата-извозчика, взял стакан охлажденной мятной воды, запечатанный блестящей золотистой крышкой, осторожно снял ее и, откинувшись назад, приложил хрусталь к губам.

Справа от дороги, за полосой леса, угадывалось большое поле. За ним начнется снова лес, высокий и темный. Перейдет он в березовую рощу, за которой луг сбегает к реке. На излучине реки, на холме, в тени дубов и кленов, стоит старая кирпичная церковь. В этих местах провел Остроумов детство – время, когда можно не думать о том, чтобы сохранять, а можно и нужно брать и усваивать, принимать знания, сталкиваться каждый день с новым и удивляться.

Белый летний дом в два этажа с широкой верандой, на которой отец сидел вечерами с книгой. Фруктовый сад, небольшой, но очень ухоженный, с дорожками и скульптурой девушки, держащей в руках венок. Здесь детям не разрешалось лазать по деревьям, и вчетвером они – он, сестра и два племянника – убегали к реке, к высоким березам, к толстой кривой сосне, на которой будто сама природа устроила для них тайное убежище, и оттуда смотрели на поднимающиеся к небу и исчезающие в облаках космические корабли.

Купец вспоминал пение соловья в черемуховых кустах, сады и луга. У каждого сада и луга, подсолнечного и гречишного поля, пруда и сеновала были свой запах и свое настроение. Каждое место было особым миром. Легко было пролезть через висящую на одном гвозде тайную досочку, нырнуть сквозь забор и оказаться в этом мире. Громадины искривителей, висящие близ планет, – разве не такие же это лазейки в заборе-вселенной?

Родители продали дом по той причине, что близость космодрома представляет опасность. «Можно было бы узнать, что сейчас там, кто там. Выкупить… Но нужно ли это Анне, дочерям? А главное – нужно ли это мне? Насытить голодное ностальгией сердце и вместе с тем ранить его – что будет в этом хорошего?» – думал Остроумов, глядя в окно.

– Я стал очень городским. Мы стали городскими, – проговорил он вслух.

– Простите? – переспросил Илья.

– Да просто… Ладно, не сейчас.

Остроумов хотел спросить Коршуна, любил тот больше бывать в лесу или в городе, но вспомнил, что Илья никогда не отвечает на вопросы о детстве. «Он, должно быть, и в детстве был таким же серьезным, – подумал купец. – Это уже натура, это вряд ли приходит позже… Вот и у меня натура. Какая-то городская старомодность. Что я, не знаю? Знаю…»

Мобиль плавно повернул налево. Приближалось Домодедово.

* * *

Пока Остроумов со своим спутником усаживаются в глубокие кресла Первого императорского экспресса и барышни-автоматы закрепляют на них ремни; пока экспресс, шумя реакционными трубами, взлетает, чтобы за один виток вокруг голубой планеты достичь искривителя, нырнуть во мрак и тут же вынырнуть уже на орбите Марса, позволю себе коротко напомнить читателю (находящемуся, быть может, за миллионы световых лет от Земли) положение, в котором застали эту планету наши герои.

Марс нельзя было назвать спокойным местом. Страницы газет, межсетевых и бумажных, ежедневно пополнялись рассказами о жестоких преступлениях. Ходили слухи о тайных марсейских бандах, а поселенцы, прилетевшие на Марс позже первой волны (то есть, собственно, марсейцами никак не считавшиеся), избегали заходить в опасные районы городов-куполов.

Самое громкое дело тех лет – убийство князя Афанасия Вяземского – случилось именно на Марсе, и подобные ему покушения на людей не столь заметных были делом нередким. Читатель, должно быть, удивится, отчего же тогда стремились люди, имевшие свою чудесную Землю, имевшие уже больше десятка прекрасных планет и возможность до них быстро добираться, на Марс. Причина всему – деньги.

Редкие и ставшие в силу своей важности для разных космических машин ужасно дорогими иридий, золото и платина обнаружились на Марсе. Оземление планеты благодаря изобретениям Лодыгина оказалось делом возможным и даже недолгим. Шесть исполинских оземельных машин пирамидами поднялись над равнинами и кратерами Марса. Стали один за другим появляться рудники, космопорты и города-куполы, вырастали заводы. Люди богатели. «Иридиевые миллионеры» сменялись владельцами крупнейших в окрестностях Солнца верфей. Потянулись на Марс банкиры.

Соединение богатства (физической власти) и побуждающих к действию идей (власти над душами) приводит к желанию распространения этой двуединой власти в физическом и духовном пространствах. И за богатством, и за идеями стоят определенные мотивы. С Марсом случилось так, что мотивы марсианской олигархии во многом совпали с мотивами неудовлетворенных своим местом в истории представителей общества, которое мы знаем как Европа.

Случилась Русско-марсейская война.

Не будем сейчас касаться сути сказанных мотивов и течения войны, действия которой вышли за пределы Марса и распространились на всю Солнечную систему. Важно лишь, что с ее окончанием Марс потерял звание промышленного центра, но обнаружил для себя новую роль, неожиданную и имеющую прямое отношение к делу Остроумова: на Марсе начали появляться оранжереи.

К сороковым годам XXIX века атмосфера Марса стала условно пригодной для дыхания. Условно – потому что по-прежнему рекомендовалось использовать дыхательные маски, а в тех областях, которые расположены высоко над уровнем марсианского моря, даже надевать защитные герметические костюмы^[1]. Создать плодородные почвы – а главное, защитить их от множества марсианских опасностей – оказалось возможно лишь на территориях, накрытых гигантскими куполами.

Однако (и здесь следует нам благодарить стечение обстоятельств, поскольку не было такое свойство задумано людьми, но образовалось само по себе) атмосфера планеты и получившиеся почвы оказались весьма благоприятны для выращивания самых диковинных овощей, фруктов и цветов. Особенно хороши были цветы, каждый, кто разбирается в них, тотчас отметил бы, как чист, тонок и силен был их аромат. После марсианских роз земные казались будто вобравшими в себя множество соседних ароматов, в окружении которых они появились.

Два больших купеческих дома, занимавшихся духами, бросились на Марс с желанием схватить птицу удачи, блеск оперения которой увиделся им с Земли. Остроумов приобрел плантации и открыл на Марсе небольшую фабрику намного позднее прочих, когда рынок был уже поделен. Имея гильдейское право межпланетной торговли, никак не мог он добиться, чтобы его марка и товары встали в один ряд с таковыми от больших и успешных домов.