Последние два года купец, сам того не желая замечать, боролся лишь за сохранение своей доли в Солнечной системе, и в этой каждодневной борьбе марсианская фабрика стала его главной опорой. Мода на чистые, яркие и простые ароматы не оставляла Остроумову выбора. Московская фабрика и заводик в Павловском Посаде производили теперь только товары целебного свойства – различные мази, шампуни и прочее, – с хорошим составом, считавшиеся весьма действенными, но не менявшиеся уже давно и покупателей имевшие из старших поколений.

* * *

Экспресс золотой стрелкой выскочил из искривителя, благополучно произвел положенный маневр и стал опускаться к космопорту Земельграда – марсианской столицы, крупнейшего купола, построенного человеком.

Марс надвигался. Марс вызывал особое волнение, объяснимое событиями двадцатилетней давности. Он был чужим, непонятным до конца, затаившим будто какую-то угрозу, и можно было договориться с собой до того, что эта угроза исходит от самой планеты и существовала еще до ее заселения. История пыталась лишить языческого бога войны его любимых игрушек: огня и стали, заводов, машин, заменяя их мирным земледелием. А до этого приручить суровую планету, утихомирить бури, вернуть атмосферу.

Город виделся с высоты огромной, совершенно прозрачной полусферой, разделенной, будто глобус, тончайшими линиями цвета меди. В стороны отходили от него семь длинных лучей, также накрытых прозрачной защитой из слюдарита. Все казалось маленьким и хрупким, но постепенно приближалось, и становились видны высокие здания центра, две кольцевые дороги и семь широких проспектов, бегущих каждый по своему лучу к окраинам.

Лучи именовались по цветам, которые выбраны были для обозначения проспектов на картах. Фиолетовый луч, самый длинный, едва заметно изгибающийся в конце, вел к шахтам и огромному заводу с шестью высокими трубами над шестью корпусами, из которых ныне действовал лишь один. На конце Синего располагался космопорт, Голубой заполняла цепочка бассейнов, здесь выращивали водоросли и рыб. Зеленый и Желтый отведены были под фруктовые и овощные хозяйства, а Оранжевый, где и находилась фабрика Остроумова, – под цветники и оранжереи, отходящие от него в стороны и потому делающие его похожим на сороконожку. Красный, единственный из лучей, хранящий заметные еще следы разрушений на дальнем краю, во времена расцвета Марса был промышленным районом. Теперь же стал он самым неблагополучным местом Земельграда, и если кто-нибудь в Солнечной системе искал подпольных развлечений, то рано или поздно приводили его кривые дорожки именно на Красный луч.

6. Фабрика

К челноку подали трап. Остроумов поднялся, разминая затекшее тело.

– Давно не летал. Или старею?..

Илья качнул головой.

– Владимир Ростиславович, обычное дело. У всех так.

– Ну, раз ты говоришь, я спокоен, – улыбнулся Остроумов, пытаясь подавить нарастающее внутри напряжение.

Теперь надо было поскорее приспособиться к малому марсианскому тяготению, которое на словах делает любого землянина сильнее и выносливее, на деле же отнимает ловкость, вызывает головокружение и сил высасывает даже больше, чем суровый Дальнекузнецк.

Дождались фабричного мобиля. Водитель, задержанный неожиданно строгим досмотром при въезде в космопорт, чуть опоздал, и Остроумов, забравшись в салон и погрузив тело в прохладное мягкое сиденье, выговорил ему за это опоздание:

– Всегда-то тебя ждать надо, Иваныч! Hannibal ante portas^[2], а ты возишься где-то! Знаешь, какой Ганнибал?

– Вестимо, Ганнибал Бурский.

– Нет, не Бурский. В допотопные века, три тысячи лет назад, жил другой Ганнибал, почище марсейского. Этот был настоящим стратегом, не только гордым, но и умным. Сначала умным, затем гордым.

– Других Ганнибалов не знаем. Истории не обучены.

Остроумов хотел добавить что-то еще про империю и ее врагов, но передумал. Он покачал головой из стороны в сторону, поморщился, потер лоб между бровями.

– Что-то мигрень начинается… Хотел бы я на тебя, Илья, походить – ты будто не замечаешь перемены планет.

– Это дело привычки.

Остроумов знал, что до их первой встречи Коршун много работал на Марсе. Купец, впрочем, не интересовался прошлым охранника, ему было достаточно того, что Илья представляет Охранную палату.

– Разболится голова – ничем не победишь. Заедем к аптекарю.

– Как скажете. У вас есть свои предпочтения или выберу я?

– Какие предпочтения? Я здесь ничего не знаю, кроме своего участка. Выбери ты.

Коршун быстро назвал водителю адрес. Тронулись.

Ехали молча. Остроумов пытался читать и набирать ответы на машинке, но вскоре бросил и просто смотрел через толстое стекло на пробегающие мимо земельградские виды.

Мобили на Марсе на случай экстренной необходимости имели герметичный салон. По закону полагалось возить с собой и достаточный запас дыхательной смеси, но за соблюдением этого правила давно уже не следили, и заднюю часть салона занимало разросшееся чрево багажного отделения, заполненное сейчас четырьмя огромными остроумовскими чемоданами и одним чемоданом охранника.

Вскоре мобиль свернул с Большой Кольцевой и остановился на узкой улице, зажатой между трехэтажными домами.

Архитектура Марса коренным образом отличалась от архитектуры других планет. Не было здесь достаточных объемов производства кирпича и бетона, не росли деревья, зато железо буквально лежало под ногами. Поэтому большинство сооружений представляли собой конструкции из ферм, профилей и балок, скрепленных электрической дугой. Использовалось много литья и кованых украшений, и выкрашено все было в медный, бурый, охристый либо оттенки голубого с черным для контраста.

Илья вышел из мобиля первым, обошел вокруг, осматриваясь, открыл дверь Остроумову. Аптека располагалась в двухэтажном узком домике, втиснувшемся между нежилым и подозрительно темным зданием с завешенными черной материей окнами и доходным домом с большой вывеской «Сдаются комнаты». Внутри было пусто, прохладно и тихо. За стойкой виднелась сутулая фигура провизора – типичного марсейца, худого, по местной моде безволосого. Он задумчиво читал книгу, и в тишине был слышен шорох от сухих пальцев, которыми он водил по бумаге, и громкие резкие звуки переворачиваемых страниц.

Услышав звон колокольчика, задетого открытой дверью, он не сразу оторвался от своего занятия и только спустя, должно быть, полминуты медленно поднял голову и взглянул на посетителей. Заложив книгу однорублевой банкнотой, провизор улыбнулся и произнес:

– Милости просим!

Остроумову улыбка провизора показалась неискренней и хитрой.

Бумажные деньги по-прежнему имели хождение на Марсе, хотя совсем почти пропали на Земле. Это происходило отчасти в силу особой привычки, отчасти от множества нарушающих законы расчетов. Увидев банкноту, Остроумов припомнил рассказы о марсейцах и деньгах и с еще бо́льшим сомнением посмотрел на стоящего напротив него аптекаря.

– От головной боли мне, голубчик, поищи.

– Что-то конкретное изволите или…

– Обычное, обычное…

Купец чуть было не добавил «земное», но при взгляде на черепашью голову провизора удержался и только нелегко вздохнул. Провизор удалился на поиски лекарства.

В этот момент снаружи взвизгнули тормоза, и Илья, стоявший спиной к аптекарю, поднял левую руку к груди, как бы придерживая край пиджака, подошел к дверям, но ничего угрожающего, к счастью, не обнаружил.

Вынесли лекарство. Рассчитались.

Вскоре они снова ехали по Большой Кольцевой, спокойной в эти утренние часы. Погода казалась пасмурной.

Надо сказать, что такое ощущение вполне обыкновенное. Марс отстоит от Солнца на восемьдесят миллионов километров дальше Земли, и сила света родной человечеству звезды здесь естественным образом снижена. К тому же между городом и небом существовал еще купол – два слоя прозрачного материала, пространство между которыми было заполнено инертными газами.

– Как будто туман снаружи. Тебе так не кажется? – спросил Остроумов своего спутника.

– Обман зрения, – ответил Илья. – Может быть и усталость.

– Должно быть, должно быть… Знаешь, я не люблю спешки. А тут все внезапно. Семью оставил, всех перепугал…

Остроумов закрыл глаза, ожидая, когда подействуют пилюли не вызвавшего никакого доверия лысого провизора, и только по звукам и ощущениям стараясь определить, где они сейчас едут. Вот улица, ведущая на Оранжевый луч. Перестроились в крайний ряд. Светофор. Свернули…

Остановились они у высоких кованых ворот фабрики, из-за которых на гостей смотрела холодными бронзовыми глазами скульптура, изображающая девушку, держащую в руках двух крылатых змеек. За нею высилась сама фабрика – красное кирпичное здание (конечно, это был не кирпич, а всего лишь имитация, искусно нарисованная краской кладка). Два автомата, схватив руками тяжелые створки, распахнули ворота (как видно, приводы, их поворачивающие, были неисправны), и мобиль заехал во двор.

Остроумов, понемногу приходящий в себя и, кажется, избавляющийся наконец от головной боли, осторожно вылез наружу. Седовласый приказчик с короткой бородкой, Селиверст Петрович Елеев, уже ждал его.

– Владимир Ростиславович! Так ждали мы вас, так ждали! – Он низко поклонился. – Такое горе, ах-ах-ах!..

– Ну ладно, будет тебе ахать. Скорее идем, показывай.

* * *

Пожар случился в западном крыле. Паровая и цех экстракции были совершенно уничтожены. Обвалившиеся потолки, чернота и разруха – при виде этой картины у Остроумова защемило сердце. Автоматы по приказанию Елеева разбирали завалы, вытаскивали оборудование, раскладывая все на тротуаре, но купец остановил их:

– Это все более не годно.

Дальше галереи огонь не распространился, и центральное здание, а главное, восточное крыло, где находились стальные кюве с созревающими смесями, никак бедой затронуты не были. В большом зале при входе собрались работники. В углу за низеньким столиком оценщик заполнял свои бумаги, и Остроумов отправил приказчика проследить за ним.

К купцу подошел невысокий коренастый человек с полным лицом, маленькими темными глазами, в черном двубортном мундире. Он дотронулся до фуражки и важно произнес:

– Старший пристав Варнавский.

– Остроумов, владелец этого предприятия, – ответил купец машинально, продолжая блуждать взглядом вокруг и желая что-нибудь предпринять, приказать – действовать, чтобы не выглядели его люди и автоматы потерянными, чтобы был план и чтобы вернулся порядок.

Затем он вдруг понял, что перед ним полицейский, и повернулся к нему.

– Чем могу?..

– Уведомляю вас, что уполномочен сделать фотографии места происшествия и опросить работников, бывших в то время на своих местах. Также имею намерение вести звукозаписи при этих мероприятиях.

Остроумов кивнул, снова погрузившись в свои мысли. Он прошел направо, открыл дверь одной комнаты, другой, прошел в цех упаковки. Здесь его нашел старший мастер, были отданы первые указания насчет готовой продукции, той, которая еще ждала своего часа в баках, запасов на складе и так далее.

– Федя, позднее зайди ко мне в комнаты, я все напишу на бумаге. Елеев пусть тоже зайдет, это больше его дело.

– Слушаюсь, Владимир Ростиславович.

Мастер убежал, а купец все стоял перед стеллажами и смотрел на короба с картонками. Из них машины ловко берут и складывают красивые упаковки и запаивают их сверху пленкой, чтобы ничто не нарушало атмосферу того аромата, тех радостных эмоций, которые стремился он дать своему покупателю. Остроумов взял один лист, отпечатанный особыми красками, не имеющими запаха, вырубленный, с биговкой – то есть совершенно готовый, – поднес к лицу, немного помахал им, принюхался. Затем уткнул нос в бумагу и шумно вдохнул.

Дым. Запах едва различимый, но он его чувствует. Слышит повсюду. Уйдет ли? Заметен ли другим?..

Нет, все заменить! А это, негодное, уничтожить!

Остроумов бросил лист обратно в короб и широким неровным шагом, все еще привыкая к своему малому на Марсе весу, пошел обратно.