Два часа пролетели в суете, и наконец стала вырисовываться картина, что можно и нужно сделать. Потери были страшны видом, но в действительности малы и быстро восполнимы, ремонт начнется уже завтра.

Остроумов, успокоившись и проголодавшись, решил сделать перерыв на чай. Во втором здании, стоящем на удалении от фабрики и служащем жильем для работников, были этаж гостевых комнат на случай таких визитов и просторная столовая – словом, устроено было все удобно, по-остроумовски. Вдвоем с Елеевым они направились к дому.

Между зданием фабрики и жилым домом был разбит небольшой сад с фонтаном. Ряды плотных, ровно подстриженных кустов с фиолетово-зелеными листьями изгибались вдоль дорожки, за ними прятались каменные горки с шариками марсианских толстянок и великолепными ярко-синими гастериями. Подальше стояли вишневые деревца, еще молодые, привезенные с Земли.

– Прижились, значит? – спросил Остроумов Елеева.

– Вы про вишни? Так точно-с. Под ними на два метра грунт вынули, заложили, значится, дренажный, торфяной, земляной… ну, то есть по науке.

– Интересно, зацветут ли?..

Приказчик развел руками:

– Один Господь знает. Яблони здесь цветут, но особые сорта…

Остроумов некоторое время смотрел на тонкие стволики и ветви, пережившие путешествие через два пространства. Однажды в детстве мать отругала его за то, что для какой-то своей детской цели он отломил веточку у вишни в саду. Теперь ему вдруг вспомнился тот день и даже та веточка, какой она была. Мог ли он подумать, что посадит вишни на Марсе? Мог ли он подумать, что станет вскоре с Марсом?

– Вот послушай, – обратился Остроумов к приказчику, – скажи, я стар стал и негибок? Все меняется теперь так скоро – люди, вкусы… Мой покупатель пропадает, я должен делать что-то новое! Но что?

Приказчик развел пальцы рук, словно обхватывая невидимый шар, и приоткрыл было рот, но не нашел, что сказать или что хочет услышать хозяин. Беда Елеева была в том, что, при несомненной аккуратности и строгости, при хорошем понимании запахов, никогда не обладал он такой стрункой, чтобы предложить что-то свое.

Остроумов, впрочем, и не ждал ответа. Он спрашивал сам себя и сам себе не мог ответить. Теперь, когда выяснилось, что ущерб не столь велик и может быть все поправлено, может вернуться в прежнее свое состояние и течение, он наконец смог увидеть, что это течение почти равно угасанию, которое неминуемо настанет.

– Селиверст Петрович, ступай-ка вперед, а я обдумаю кое-что. И написать надо телеграмму, – проговорил Остроумов и, нахмурившись, пошел к фонтану.

Фонтан, исполненный по заказу купца в виде трех переплетающихся змеек, выглядел скромно по земным меркам, но на Марсе считался роскошью. Воду в купол доставляли от самой полярной шапки. Тысячи миль она шла по трубам от станции к станции и в конце своего пути попадала в огромное подземное хранилище. Марс никогда не испытывал недостатка воды. Проблема была в другом – в цене. Сейчас, в минуту беспокойства, происшествия, тревоги, струи воды, взлетающие вверх, казались напрасной тратой, излишеством…

Вдруг ухватившись за одно подозрение, Остроумов развернулся и быстро зашагал обратно.

7. Марсианские тени

– Илья, ты мне нужен. Поглядим кое-что.

Купец и охранник снова подошли к паровой. Автоматы теперь действовали слаженно. Прилегающие газоны были укрыты пленками, все спешно разбиралось, в тележках вывозился мусор.

Остроумов, проверяя свою догадку, дошел по галерее до того места, где огонь был остановлен, и принялся долго что-то выискивать, глядя наверх. Подозвали автомат из простых рабочих, он принес лестницу. Когда сняли листы с потолка, глаза купца блеснули, и он резким движением указал на свисающий вниз пучок проводов.

– Что скажешь?

– Обрублено наспех. Сигнальная и огнеборная тоже там проложены?

– Точно. Вот они-то в крыле и не сработали. Гришка! Гришка, где ты?

Подбежал автомат. Купец показал ему на дыру в потолке и на провода.

– Пойди возьми у Селиверста Петровича план, вскройте потолки, где провода идут, все проверьте. Отметьте на плане, где еще они перерезаны.

– Слушаюсь!

Автомат бросился наружу, по пути ударившись плечом об угол и чуть не загремев на пол. Остроумов покачал головой.

– Странный он. Всегда такой?

Остальные автоматы пожали плечами. Купец снова повернулся к Илье.

– Поджог, не считаешь?

– Очень вероятно. Теперь надо быть аккуратнее.

Остроумов, поняв, куда клонит охранник, вдруг похолодел. Рядом с ним может находиться человек или автомат, ставший причиной пожара, происшествия, которое и привлекло купца на Марс.

– Где там от полиции пристав, как его фамилия…

– Господин Варнавский, – подсказал подошедший с бумагами мастер. – Они уже изволили уехать.

– Вернуть! Давай гони в участок! Это оставь мне, посмотрю позже…

* * *

Поздно вечером Остроумов, расположившись на диванах и поставив рядом с собой вертикально машинку (ее чехол, исполненный в виде книжицы, позволял это проделать), вызвал номер супруги, с которой чуть ранее уговорился соединиться. На экране появилась зала с белым роялем, залитая теплым утренним светом. Анна Константиновна поправила камеру.

– Володенька, ну как у вас дела?

– Хорошо! Проблема пустяковая, даже не стоило пропускать ужин! – улыбнулся Остроумов. – Все бумаги, бумаги… Я рассказывал тебе, какая на Марсе бюрократия? О, это не дай бог испытать! А так все тихо. С Ильей Матвеевичем и Селиверстом Петровичем (ты же помнишь его?) чудесно посидели. Ни в чем нет у нас затруднений. – Купец снова улыбнулся, насколько умел мягко и расслабленно. – Ну, раз прилетел, приведу тут в порядок дела – накопилось. Чтобы после уж не летать.

– Селиверста Петровича помню, как же не помнить! Такой тонкой души человек! Ах, ему, верно, неуютно на этом Марсе. Ты, может, вернул бы его в московскую факторию? Ведь годы, Володя, годы! А на Марс кого-нибудь молодого, кому там будет интересно.

– Подумать можно. Я, впрочем, скажу тебе, что он упрямец и скорее откажет. – Купец отхлебнул красного чая с розой и земляникой. – Ты мне скажи, как Ольга?

После краткой паузы, вызванной тем, что изображению и звуку, превращенным в набор цифр, требуется известное время, чтобы добраться до искривителя, появиться из такого же у Земли и долететь до Якиманки, послышался вздох, на который способна только любящая мать. Остроумов прищурился.

– Не пара Ольге этот Радин, пусть он хоть на весь космос знаменит. Совсем бы не пускать ее… Ну ладно, не о том. Послушай, – голос его стал опять мягче, вернулась улыбка, – с Ермаковым летавший офицер, что был у нас, Волховский, – он ведь из Петербурга. А тут дела такие, что должен он в Москве задержаться. Я предложил ему разместиться в зеленом доме через дорогу от нашего. Там сдаются совершенно чудесные пять комнат. И тихо, и высокие своды, и при этом обставлено скромно, то есть в его вкусе, – такая вот удача. Он заселится – пошли к нему, пригласи на обед или ужин. Мне кажется, хорошая сложится меж всеми нами дружба.

На Анну Константиновну это поручение произвело ровно то действие, какого ожидал Остроумов. Ей не нравился космос, но понравился молодой офицер, и теперь, как это свойственно вообще мыслям настоящей женщины, а особенно женщины ее лет и положения, закрутились в голове ее различные возможности: найди этот офицер себе любовь на Земле – не будет более страшных полетов; поговорить с таким человеком любо-интересно… Но главное – быть может, есть такой шанс (особенно при правильном участии), что именно Ольга его заинтересует, а он заинтересует Ольгу, и значит, все может стать так хорошо, как только может быть.

Она сразу решила, что Волховский не занят. Он, во всяком случае, не носил кольца, и теперь эта история с комнатами как будто подтвердила ее предположение. Расстраивали Анну Константиновну лишь две вещи: во-первых, то, что Волховский не оставит космос. Это ее желание, неизвестно насколько осуществимое, и страшно даже представить, как придется провожать, только породнившись, зятя в дальний полет. И во-вторых, что в таком случае делать с интересом старшей дочери, как будто проявившимся в первый же визит, стало решительно непонятно.

Анна Константиновна как-то давно уже определила для себя, что за Ярославу ей не придется волноваться, что для нее обязательно сыщется прекрасный жених и что природная стеснительность старшей дочери есть проявление самого лучшего качества для девушки, а именно разборчивости в чувствах. Ольга же пропадала, пропадала на глазах у матери, и нельзя было ничего не делать по этому поводу.

«В конце концов, – думала Анна Константиновна, – есть не только Волховский. Есть, например, сын Федора Яковлевича Коровина, Сергей, они с Ярославой всегда ладили чудесно. Он, конечно, молод, одного с ней возраста, но времена такие, что это даже приветствуется. А потом, не происходило ли волнение Ярославы только оттого, что приехали космоплаватели, к тому же знаменитые? Ведь она всегда была увлечена этим космосом…» Легко убедив свое сердце в том, что да, никакой любви с первого взгляда у Ярославы не случилось и, даст бог, не случится по отношению к Волховскому, Анна Константиновна вернулась к домашним делам.

8. Не зная вечности

С того самого дня, как Остроумов принял решение строить на Марсе фабрику, для него начали существовать два разных Марса. Один – настоящий, переживший войну, сложный, никак не становящийся лучше, наполненный опасностями Марс, с которым он вынужден иметь дела. Второй – тот Марс, о котором он рассказывал семье. Марс, на котором все куда спокойнее, чем пишут в новостях, где ничего интересного нет, но нет и ничего опасного. Если такая ложь и грех, то брал он его на себя ради спокойствия тех, кого любил всем сердцем. Ради спокойствия и защиты.

Ради этой же защиты сумел он за один вечер устроить так, что офицер и помощник капитана Дмитрий Волховский обосновался (по крайней мере, на время) по соседству с его усадьбой. Таким образом он мог быть рядом в случае неблагоприятных событий, мог как-то защитить его семью.

* * *

Группа офицеров Корпуса дальних изысканий, в которую входил и Дмитрий, оставлена была в Москве по меньшей мере на два месяца. На плечи Волховского легло написание отчетов о путешествии, а кроме того, в московском штабе должен был состояться отбор кандидатов в команду корабля новой системы – корабля, который должен был позволить человеку дотянуться до самого центра Вселенной.

Степан Дорохнин, друг Волховского со времен Академии, предложил Дмитрию остановиться у своей семьи, в родовой усадьбе на Воробьевых горах, но Дмитрий (отчасти из вежливости, отчасти не желая лишать себя привычного уединения) отказался. Теперь он должен был что-то искать, какие-нибудь номера, подходящие для приемов, которых теперь было не избежать, и удобно расположенные. То есть заниматься тем, что он совсем не умел делать.

По этой причине предложение Остроумова было встречено офицером с большой радостью.

Визит назначили на семнадцатое число. Анна Константиновна, желая по возможности сделать все как можно менее формальным и церемонным и беспокоясь в том числе о комфорте гостя, потому что от хозяйки не скрылась его скованность во время первой встречи, выбрала время между обедом и ужином, часто именно таким образом у купцов использовавшееся и называемое «чай».

Утром она зашла к младшей дочери. Ольга сидела перед зеркалом в утреннем углу спальни. Рядом стояла Марфа, горничная-автомат. В руках ее был поднос с белилами, пенками и прочими принадлежностями, дорогими и редкими. Увидев хозяйку, Марфа тихо отошла к двери, ведущей в Ольгину комнату для занятий, или занятенную, как обыкновенно называли в то время такое помещение.

– Оля, ты помнишь, что сегодня у нас гость? Я очень прошу тебя быть в светлом. Я не препятствую твоей жизни и ты имеешь свободы столько, сколько у молодых твоего круга редко бывает, поэтому…