Кристина Зданович«Лица в огнях старого города»

Гродно осенью похож на акварель, подмоченную дождём. Он утопает в рыжей листве, а его исторический центр – тесная паутина мощёных улочек вокруг ратуши – кажется декорацией к старому европейскому фильму. Воздух густой и влажный, пахнет печёной картошкой, дымом из труб и сладковатыми парами от глинтвейна, который варят на хэллоуинском празднике у замка. Фасады древних камениц на Рыночной площади теряются в сумеречной дымке, а фонари отбрасывают на брусчатку длинные дрожащие тени. Да и Хэллоуин здесь странный пришелец: тыквы соседствуют с традиционными осенними венками, а дети в костюмах монстров пробегают мимо суровых барочных костёлов, чьи шпили теряются в низком, по-октябрьски тяжёлом небе.

Аня и Максим приехали сюда на выходные из шумного и никогда не спящего Минска за уютом, «европейской» атмосферой, легендами и мистическими историями, которые вот-вот оживут в представлениях батлейки, в пламени горящих пои в руках хрупких танцовщиц под костюмами таинственных пришельцев и горожан.

Пара гуляла по пешеходке, лавируя в потоке шумной толпы, наслаждалась атмосферой осеннего города. Солнце давно зашло. Свет фонарей отражался в осколках дождя, скопившегося на мокром асфальте.

В потоке людей Аня зацепила взглядом прилавок с масками. Там стояла детвора, выпрашивая у родителей дополнения к нарядам, хохотали подростки, примеряя на себя мемные и совсем нестрашные маски популярных героев из Сети. Она оглянулась на Максима и потянула его в сторону прилавка, не желая пропустить возможное развлечение.

– Ты серьёзно, Нют? – усмехаясь, лениво спросил он, когда разглядел, куда именно устремилась его девушка.

– Макс, – надула она губы и сморщила нос, чем моментально заставила его капитулировать.

Ларёк стоял в стороне от главного потока ликующих рыночных торговцев, в глубокой нише между двумя каменицами, словно стыдясь того искушения, которому подвергал пешеходов. Его не кричащие огни, а тусклые, мерцающие гирлянды из жуков-светлячков были скорее соблазном, чем приглашением.

Это было не просто место торговли, а некое пограничное святилище, где пахло не пластиком и краской, а воском плавящихся свечей, сухими травами, собранными в прошлом октябре, и сладковатой пылью старого дерева. Сам прилавок, потемневший от времени и сырости, напоминал алтарь. На нём среди яркого ширпотреба лежали творения, каждое из которых казалось носителем собственной неспешной истории.

Тут не было уродливых резиновых гримас. Лица, взиравшие на мир с полок, были сделаны из воска, папье-маше и выбеленного дерева. Вот маска из коры берёзы с прорезями для глаз, похожими на щели в старых ставнях. Рядом – лик из стеарина, бледный и оплывший, будто лицо утопленника, вынесенного рекой. Он медленно таял от тепла единственной свечи, стоявшей рядом, и его черты чуть сдвигались, наливаясь грустной жизнью.

Тыквы, разложенные по краям прилавка, были не привычными оранжевыми шарами, а бледно-желтыми горлянками с выскобленной до просвечивающей тонкой кожицы мякотью. Внутри них теплился не электрический огонек, а настоящая свеча, отчего сквозь кожуру проступала сложная паутина прожилок, и весь плод казался живым, пульсирующим тёмным сердцем.

Но главной была маска что находилась по центру, на бархатной подушке, чёрной, как ночное небо. Маска из будто воронёного бархата, цвета между сливой и запёкшейся кровью. Её вытянутые миндалевидные прорези для глаз по краям были отделаны тусклым серебром, словно слезами. Рот тронут едва уловимой, загадочной улыбкой – не весёлой и не злой, а знающей, как у человека, повидавшего за свою долгую жизнь все тайны этого города. Она не кричала о себе, но притягивала взгляд, как воронка. Казалось, что в её бархатной глубине прячется не лицо, а сама осенняя ночь – тихая, холодная и бесконечно глубокая.

Вокруг порывы ветра швыряли охапки рыжих листьев в толпу, слышался смех и притворные вскрики. Но здесь, у этого прилавка, царила особая тишина. Тишина ожидания. Возникало ощущение, что эти маски не продаются, а лишь терпеливо ждут своего избранника, того, чьё лицо совпадет с их безликой душой, чью тихую боль или тайное желание они согласятся на себя принять. Они были вратами, запертыми на хрупкий замок, и каждый, кто останавливался перед этим прилавком, на мгновение задумывался: а есть ли у него ключ? Или, быть может, этот ключ – его собственная душа, готовая к тому, чтобы её наконец-то примерили.

Аня затаила дыхание. Зрелище это завораживало её. Кончиками пальцев она несмело прошлась по маскам, лицам, обрывкам личин, и только когда пальцы коснулись нежного бархата цвета старого вина, она перевела взгляд на руки.

«Вот она!» – подсказало что-то внутри.

Казалось, маска сама выбрала ее. Она была изящной в своей простоте, как те самые маски из венецианских маскарадов. Аня подняла её к лицу, и та села как вторая кожа. Продрогшие пальцы ловко перевязали чёрные атласные ленты на затылке. Она повернулась к Максиму, который таки выцепил где-то среди личин вульгарного резинового зомби.

– Ну и народ, – усмехнулся Максим, глядя на толпу ряженых. – Наши прадеды в эту ночь предков поминали, а мы в костюмы дурацкие наряжаемся.

Аня лишь пожала плечами. Ей нравилась эта игра. Нравилось, как маска меняет восприятие, делая её невидимкой в толпе. Она чувствовала себя куклой в старинном кукольном театре. Ощущала лёгкий холодок бархата на коже и странное, щекочущее нервы предчувствие, словно смотрит на мир чужими глазами.

Макс подцепил холодную Анину ладонь, и они двинулись прочь от прилавка. Вскоре вечер выдохся в сырую прохладную ночь, но жизнь на центральной площади не затихала – она преображалась.

Фонари отбрасывали на брусчатку длинные дрожащие тени, превращая обычную брусчатку в зыбкое зеркало, в котором отражался перевернутый, искажённый мир. В свете фонарей, в отражениях мокрого асфальта – всюду плясали тени. Тени от рогов, от крыльев на костюмах, от вычурных причесок. Они скользили по стенам старинных камениц, фасады которых, подсвеченные прожекторами, казались в этот вечер особенно монументальными и таинственными. Окна с резными наличниками смотрели на праздник, как слепые глаза, храня молчание ушедших эпох.

Площадь гудела, как растревоженный улей. Но гул этот был особенным – приглушённым, обволакивающим. Его создавали не просто голоса, а голоса, фильтруемые масками. Шёпот бархатной венецианской маски, грубый рык резинового оборотня, металлический скрежет голоса под стальным лицом робота. Это был не просто шум, а симфония притворства, где каждый на время становился кем-то другим. Из этого гула то и дело раздавались обрывки смеха, притворные вскрики, возгласы узнавания.

Макс и Аня забрели вглубь старого города, где туристический гомон сменился гулким эхом их шагов по мокрой брусчатке. Ветер, порывами налетавший с боковых улочек, срывал с клёнов последние багровые листья и бросал их под ноги толпе, где они прилипали к мокрому асфальту, создавая хрупкий, обречённый на уничтожение ковёр. Они шуршали под ногами, и этот звук был самым главным, самым настойчивым аккомпанементом вечера – тихий, непрерывный шёпот увядания, который невозможно было заглушить даже самым громким смехом. Фонари здесь горели тускло, а в узких проёмах между каменными стенами висел сырой, почти осязаемый туман.

В лабиринте узких, плохо освещённых переулков, где туристический лоск сменялся настоящим возрастом города, а в нишах старых домов стояли каменные фигуры святых, чьи лица были стёрты временем и дождями, они впервые их и увидели. Группу из трёх человек в одинаковых идеально сидевших чёрных фраках и масках. Не карнавальных, а каких-то старинных, керамических, серо-белых, с сеткой трещин, без эмоций, словно лица манекенов. Эти люди стояли неподвижно в глубине переулка, наблюдая за потоком людей. Один из них медленно повернул голову в сторону Ани. Пустые глазницы маски оказались слепыми, но Аня почувствовала на себе тяжёлый, изучающий плотоядный взгляд. По спине прошла дрожь, отдающаяся неприятным покалыванием в замёрзших пальцах.

– Смотри, какие оригиналы, – ткнул Максим локтем девушку, явно указывая на собравшуюся группу «безликих».

Но Ане стало не по себе. Что-то в их позах было неестественно неправильным, застывшим, как у сломанных кукол.

Пара двинулась дальше, но ощущение, что пустые глаза безликих провожают их повсюду, не покидало Аню. Она оглядывалась, посматривая и на спокойного и увлеченного поисками паба, ради которого и затевался сегодняшний хеллоуинский выход, Макса. Парень никакого беспокойства не проявлял.

Однако, несмотря на общее веселье, белые безликие маски мелькали в толпе – то справа, то сзади, всегда на одной и той же дистанции.

Праздник на площади был в разгаре. Гремела музыка, люди смеялись, фотографировались, танцевали, плавно перетекая из одного заведения в другое. Гремели шоу уличных музыкантов и фокусников, но Аня уже не могла расслабиться, её глаза продолжали цепляться за безликих, преследующих их с Максом в толпе.

В какой-то момент она почувствовала лёгкое головокружение, а бархатная маска, еще недавно почти невесомая, стала давить на переносицу. Ей показалось, что из-под неё пахнет не её духами, а пылью и сухими травами.

– Макс, я немного отойду от толпы, голова кружится, – сказала она Максиму и, не дожидаясь ответа, отступила в тень под арку. Там было тихо и пусто. И холодно.

Аня прислонилась к сырому камню, стараясь отдышаться. И тут она увидела их вновь. Всех троих. Они стояли в конце арки, блокируя выход на площадь. Теперь они были так близко, что девушка могла разглядеть каждую трещинку на масках, каждый скол и тёмные пятна в районе рта, похожие на запекшуюся грязь или кровь.

Один из них поднял руку и медленно поманил её к себе пальцем. Сердце Ани заколотилось. Она медленно покачала головой, вжимаясь в шершавую холодную стену, практически хватаясь за камни, чтобы унять дрожь, появившуюся в ногах, шумно задышала, хватая ртом воздух.

Безликие как будто не отреагировали. Рука, манившая её к себе, безвольно рухнула. И вот они дернулись, делая шаг. Это не было плавным шагом. Правая нога стоящего первым согнулась в колене под невозможным углом, вывернулась внутрь и с сухим костяным щелчком стукнула о брусчатку. Затем корпус качнулся вперед, будто его толкнули в спину, а левая рука, висевшая плетью, резко взметнулась вверх, и кисть с деревянными пальцами хрустнула, застыв в неестественном когтистом жесте.

Откуда-то сверху, будто с самой крыши, донёсся тихий, протяжный скрип.

Безликие сделали следующий «шаг». Левая нога оторвалась от земли, выбросилась вперед, и всё тело, не изгибаясь в талии, накренилось, едва не падая. Они двигались не по прямой, а зигзагами, как маятник с сошедшей с ума амплитудой. Их конечности изламывались в суставах, производя отвратительные сухие пощелкивания. Головы вытянулись на тонких шеях и беспомощно болтались, а безликие маски оставались неизменными: холодными, бесстрастными и оттого невыразимо жуткими, с пустыми голодными глазницами. Аня застыла, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища. Её разум отказывался верить. Это была не карнавальная походка зомби. Это была настоящая, физиологическая поломка, ожившая кошмарная механика. Каждое движение было ошибкой, нарушением всех законов биомеханики, и от этого становилось душно.