Цейлит запаниковала. От ужаса, разлившегося внутри, у неё на мгновение перехватило дыхание, словно её толкнули в воду и не позволили всплыть. Она хотела уж было выхватить кинжал из ножен, искусно спрятанных в складках платья, и приставить его к горлу спутника – крепкого мужика, которого уже успела обаять. Тот, в сладком предвкушении ласк, вёл её на второй этаж, церемонно держа под руку… но передумала. Этот здоровяк ещё пригодится.

– Быстрее! – велела она, совершенно не заботясь, увидит ли он её язык. – Быстрее!

– А ты горячая штучка, – он ничего не заметил, лишь завёлся ещё больше от её неистового нетерпения и уже проворачивал ключ в замке выделенной им комнаты. – Потерпи, сейчас я успокою тебя, сейчас я усмирю твой пыл.

Комнату он снял на неделю, даже не догадываясь, что так велела она, ворвавшись в его мысли, подчиняя волю. Шейли со всей силы толкнула здоровяка, и он ввалился в открытую дверь, едва удержавшись на ногах и совершенно не понимая, что происходит.

– Какого?..

Красотка метнулась к окну, по пути швырнув вперёд себя стул, попавшийся под руку. На пол посыпалось стекло, а чьи-то шаги приближались. Ловец всё ближе. Уже на лестнице.

– Какого?.. – лицо мужика вытягивалось от изумления, идиллия, нарисованная воображением, рассыпалась на куски. – Ты куда? – взвыл он.

Шейли уже готовилась спрыгнуть, высматривая, как бы сделать это поудачнее. Она обернулась на его слова и быстрым движением подняла вуаль. Её большие жёлтые глаза зачаровали его, он расплылся в счастливой и глупой улыбке.

– Любимый, задержи его! – велела она, указывая на дверь, отправила ему воздушный поцелуй и прыгнула в кучу листьев.

Внушение было сильным, потому, когда на пороге показался ловец, здоровяк был готов. Он схватил незваного гостя за грудки и втопил в стену.

«Проклятье!» Придурка нужно было вырубить быстро, времени совсем нет. Цейлит уходит!

– Ты кто такой?! – взвыл мужлан, от которого резко несло алкоголем и табаком, да и выглядел он как типичный разбойник.

– Муж! – с готовностью ответил ловец, и эти слова произвели отрезвляющий эффект.

Здоровяк, никак не ожидавший такого поворота, на мгновение завис, протянул что-то типа:

– Вот, су-у-у-у-у-ука!

И пропустил оба удара. Первый пришёлся в живот, второй в горло, и он же был решающим. Мужик рухнул, а ловец проскользнул к окну и сиганул вниз.

Цейлит убегала. Её жёлтое, как осенние листья, платье развевалось на ветру. Она пыталась поднять юбку выше, чтобы не запутаться в складках, и нервно оглядывалась, теряя драгоценные секунды. В её глазах горел страх.

Он шёл за ней. Даже не бежал. Шёл. Она слышала его шаги, и каждый шаг делал её ближе к смерти. Она почувствовала – судный час близко. Это свершится сегодня. Её казнь. В Ведьморскую ночь. Шейли упала – споткнулась, зацепившись за тыквенную голову, притаившуюся в темноте. Должно быть, ветер задул в ней свечи, и её было не разглядеть. Сильная боль пронзила ногу, цейлит подвернула лодыжку. Слёзы брызнули из глаз. «Проклятье!»

Он подходил.

«Посмотри на меня! Посмотри», – мысленно молила она.

Он слышал, но не смотрел. Знал, что нельзя. Медленно положил руку на рукоять меча, а она ползла, пятилась, пока спина не упёрлась в забор. «Неужели это всё? Неужели пора?»

– Посмотри на меня, – попросила она.

Её удивительные глаза – жёлтые, как осенние листья клёна, с кровавым ободком вокруг радужки с красными прожилками – были полны слёз. Прекрасные глаза. Таких у людей нет.

– Посмотри на меня, – попросила она вновь, но ловец лишь молча обнажил меч.

Пламя свечи дрожало, отчаянно сражаясь за право жить, а она могла лишь молить.

– Пожалуйста, посмотри на меня, – в её словах звучала боль.

Ветер выл. Позвякивали, ударяясь о столбы, масляные лампы. Она стояла перед ним на коленях. Ловец высился чёрной статуей, плащ то развевался позади, то бил по ногам, опадая.

– Почему ты не убивала детей? – спросил он. – Было бы куда проще убивать их. Бездомных и беззащитных. Никто не стал бы их искать, и не нужно столько времени, чтобы переварить жертву.

Эта загадка мучила его давно. Он шёл по следу. Но на этом пути не было детских смертей, цейлит интересовали только мужчины. Худшие из них. Бандиты, убийцы, главари банд, всякие мрази. Выбирала себе под стать? Тварям нравятся твари.

– Почему не детей? – вновь спросил он, зная, что цейлит очень коварна.

Он дарил ей лишних пару минут и хотел бы услышать ответ. Этот вопрос действительно мучил его. Столько месяцев он искал её, столько городов сменил. Цейлит владеет гипнозом, пусть и слабым, работающим только пока есть контакт, а потом рассеивающимся, особенно быстро, если внушённое слишком разительно отличается от истинных помыслов и желаний человека. Заманить жертву в ловушку для неё легко. Куда сложнее было не вызывать подозрений, когда она лежала в виде раздутой огромной змеи на ложе и переваривала человека. А подозрения появлялись, ведь двое, уединившиеся для плотских утех, не выходили днями, не просили еды, не меняли горшок. И так могло длиться неделю.

Она должна была сбежать до того, как вышибут дверь. Уйти незаметно. Она рисковала. Зачем? Зачем, если можно было есть бездомных? Всё дело в деньгах? Обчищая карманы горе-любовников, она потом снимала жильё и путешествовала несколько месяцев. Но всё же? Безумно сложно обернуться вновь в человека, когда внутри тебя целая туша, и бежать. Она выглядела как женщина на сносях. Не в меру толстая, растерявшая всю красоту.

Месяца три-четыре, а то и пять она худела и могла не есть вовсе. Её тело приходило в норму и вновь становилось соблазнительным для мужчин, а она… Она опять чувствовала голод. Голод, сводивший с ума, голод, который нельзя обмануть той стряпнёй, что готовят в трактирах. С каждым разом он становился сильнее.

Ловец смотрел на её подбородок, опасаясь столкнуться с взглядом, но видел, как сияли слёзы на её щеках. «Дети… Дети», – услышал он её мысли, в них было много грусти.

– Да что ты знаешь?! – вскричала она, вспомнив своё дитя.

Однажды она зачала. Давно. Она была так юна. Она так хотела этого. И ребёнок родился. Только мёртвый. У цейлит и человека не может быть потомства. Не может. Он так и не открыл глаза, а она так и не узнала, были ли они такие, как у неё, жёлтые с красным ободком, или простые зелёные, как у человека, мужчины, что её бросил.

– Да что ты знаешь?! – вскричала она и впилась пальцами в землю, а во рту вдруг прорезались большие змеиные клыки, искажая её черты.

– Дети – это чудо, – сказала она. – Это дар богов, данный не всем. Тебе не понять!

Какое-то время она тяжело дышала, но смогла взять себя в руки, клыки втянулись, и она вновь стала милой.

– А теперь я задам вопрос. И хочу, чтобы ты помнил его всегда, – она встала и посмотрела на него смело, с болью и горечью, как на равного, принимая свою судьбу. – Однажды, когда ты убьёшь нас всех… Что будет? Ты думал? – она замолчала, потому что ветер дунул в лицо, сбил дыхание. – Ты ведь знаешь? Когда не останется никого… ОНИ ПРИДУТ… ЗА ТОБОЙ.

Едва последнее слово сорвалось с её губ, взметнулся меч. Он рассёк воздух и плоть, и голова с прекрасными жёлтыми, как последние листья, глазами взлетела ввысь, чтобы упасть рядом с бесчувственной тыквенной рожей. Рыжая морда смотрела и улыбалась. Ей было смешно.

– Я знаю, – тихо ответил он. – Знаю.

Ведьмор. Время сидеть у камина в кругу семьи, есть пирог, принимать подарки, загадывать желания и надеяться, что беда никогда не придёт в твой дом. А ловец идёт прочь по тёмной мрачной улице Вердаса. Ночь. Небо хмурится, обещая разразиться дождём. Он сделал свою работу. Позади раздаются хлопки порталов. Группа зачистки убирает труп.

Безглазые тыквенные головы пялятся на него отовсюду. Их много. Они улыбаются, но за улыбкой сокрыто зло. Они так похожи на людей.

Он идёт, и цейлит не покидает его мыслей. Кажется, он запомнит её навсегда.

«Когда не останется никого, они придут за тобой».

«Я знаю, – шепчет ветер. – Я знаю».

Анжелика Галецкая «Кривая дорожка»

Витя остановился. Ноги, словно имеющие свой собственный разум, несли бы и дальше, но тело подводило: он уже два дня ничего не пил. Руки бессильно дрожали, а разум казался кристально чистым – до отвращения. Свитер под пальто, заскорузлый от грязи и пота, прилипал к спине, натирал кожу. Витёк осмотрелся в поисках какой-никакой лавочки – не на земле же сидеть: ноябрь таких вольностей не прощает. Через дорогу, призывно маня теплом и мягкими диванами, расположилась кофейня, но ему туда был путь заказан: «чистенькие» сморщат свои высокомерные носы и выставят вон. Оттуда приторно воняло ванилью и корицей – и его снова затошнило. Есть не хотелось. Хотелось только пить.

Наконец взгляд Вити остановился на храме. Каком-то нелепом: наполовину сложенном то ли из камня, то ли из кирпича, наполовину – из древесины. Увенчанный куцым – не по размеру – куполом, он стоял в отдалении, на невысоком холме, нависшем над Нёманом. Сквозные дыры в стенах, как и сами стены, беспорядочно измазанные в штукатурке или цементе, словно побитые серыми пятнами лишая, вызывали недоумение. Однако люди – кто по одиночке, кто семьями – тонкими ручейками стекались к воротам его, не обращая внимания на явные изъяны.

То, что нужно. Витёк, обливаясь холодным потом, взобрался по ступеням наверх и, отдышавшись, устроился у входа, с неприязнью поглядывая на конкурентов: молодую женщину с картонкой в руках, собиравшую на операцию сыну, и тщедушную бабку на раскладном стульчике, то ли уснувшую, то ли помершую невзначай. Что ж, может, копеечку-другую на пузырёк и насобирает. И Витя стал ждать, пока ноги его отплясывали нервную чечётку: казалось, не было им покоя никогда – ни в дождь, ни в снег, ни в самый крепкий сон.

* * *

– Вить, ты серьёзно?

Вопрос повис в воздухе без ответа.

– Знаешь, сколько мне налогов придётся заплатить за этот отчётный период? – Евгений Палыч положил ногу на ногу, откинувшись на спинку дорогого кресла – ортопедического, с эффектом памяти – и забарабанил пальцами по столу.

– Так я же прибыль поднял почти вдвое за год, – неуверенно промямлил Витя.

Сомневался он не в своих успехах, а в том, стоило ли приходить к начальству и унижаться, выпрашивая прибавку к зарплате или хотя бы премию. Потом вспомнил о Лене и тяжело вздохнул: жена уже плешь проела на эту тему, и если он сейчас ничего не выбьет, то очередного скандала не миновать.

– Поднял, – не стал возражать Палыч, – ну так и я здесь не штаны просиживаю.

– Но у меня за два года оклад не менялся ни разу, – внутри Витю уже начало потряхивать от злости и обиды.

– Слушай, не нравится – вон дверь, – терпение у начальника хватило ненадолго. – У меня из таких, как ты, очередь стоит.

Так и не найдя, что ответить на это, Витя молча покинул кабинет. Ему хотелось выть от бессилия и отчаяния, от несправедливости, которая щедро изливалась на него со всех сторон. Он пашет, как проклятый, а его только и знают все, что пинать, – ни капли уважения! Даже собственный сын-студент вечно посмеивается над ним.

Домой Витя плёлся, полный мрачных мыслей, а настроение, совсем не новогоднее, было гаже некуда. Он едва не попал под колёса машины: яркого, но уродливого гибрида хаммера и лимузина. Опять реклама казино.

– Понатыкали уже везде, – с раздражением заворчал он, чувствуя, как сердце, напуганное близкой смертью, колотится в груди.