Магия тыквенных огней (страница 4)
– Мария, это ж я, Лёша. Плохо мне, Маш, помру того и гляди, помоги мне, – сипел дядя Лёша не своим голосом.
– Не пущу тебя! Сгинь!
– Маша, пусти, пожалуйста, неужто ты меня бросишь умирать на пороге? – голос стал совсем жалобным, отчаянным.
– Дяде Лёше плохо, надо ему помочь, – прошептала Нина мне в ухо.
– Бабушка его не пускает, – сказал я очевидную вещь.
– Бабушка сошла с ума, – совсем тихо проговорила сестрёнка, широко раскрыв глаза.
– Может, он просто пьяный очень? – пожал я плечами.
Тут Нина выбралась из-под простыни, слезла с кровати и, шлёпая по деревянному полу босыми ногами, вышла из комнаты. Я никак не ожидал от неё такой смелости, поэтому продолжал лежать под простынёй, когда услышал:
– Баб Маш, впусти его, это же дядя Лёша, ему плохо.
– А ну рот закрыла, малявка! Пошла вон, в кровать к себе! Ишь, удумала, впустить! – рявкнула баба Маша так, что я вздрогнул.
Потом раздался звонкий звук оплеухи, крик сестрёнки – и через мгновение баба Маша приволокла Ниночку за волосы в комнату, швырнула на кровать.
– Только двинься или скажи что-то, – злобно прошипела она, выставив в её сторону узловатый палец. – Лежите оба, как мыши, понятно вам?
Мы не могли уснуть до самого рассвета, а баба Маша жгла что-то горькое, пела себе под нос да иногда ругалась с дядей Лёшей, который то снова скрёбся в дверь, то уходил. На следующий день она строго настрого запретила нам ходить к нему домой, сказала, что он плохой человек и ест детей. Родители, услышав эту историю в конце лета, переглянулись, покачали головами, потом долго что-то обсуждали с бабушкой полушёпотом на кухне, прежде чем мы уехали. А через год дяди Лёши в деревне уже не было. Его дом был заколочен, как и еще три соседних.
5
– Подсвилье! – громкий голос проводницы вывел меня из воспоминаний.
– Спасибо, – поблагодарил я женщину, надел куртку, шарф, закинул рюкзак на плечо и вышел.
Воздух был влажным и холодным, что заставило меня поежиться. Густой туман мгновенно облепил меня, лицо сделалось мокрым, мелкие капли влаги заструились по щекам. Фонари в тумане казались далекими и призрачными. Я перешел через железнодорожные пути и двинулся вниз по Вокзальной улице. Вскоре из темноты выплыл костёл Сердце Иисуса, чёрные окна слепо смотрели куда-то вперед. Справа заплескалась вода, в темноте и тумане я ничего не видел, но знал, что это Алоизберг – озеро, в котором мы с Ниной купались.
С каждым годом детей на озере становилось все меньше. Баба Маша говорила, что все уезжают из деревни. Так оно и было: сперва три заколоченных дома, потом еще пять – жители Кубочников бежали в города, бросая свои жилища. Сейчас я шёл по тёмной улице, а далеко впереди маяком светилось мне окно бабушкиного дома.
«Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие уши?» – вспомнилось мне. «Чтобы лучше слышать тебя, дитя моё», – подсказало сознание голосом бабы Маши. Волк не может прикинуться бабушкой, волк не может прикинуться мамой-козой, волк не может залезть в дом к поросёнку через дымоход. Но оборотень может. Все эти сказки были об оборотнях, и заканчивались они плохо. Сказки были предупреждением для детей, чтобы те знали, чего опасаться, а хорошую концовку им придумали гораздо позже.
Где-то вдалеке тоскливо завыла собака – и меня пробрал озноб. Интересно, волчье лыко отгоняет волков?
– Успокойся, – сказал я себе вслух. – Оборотней не бывает, нечего себя накручивать. Ты трусишь, совсем как Нина.
Но что тогда произошло с дядей Лёшей? Возможно, допился до «белочки» – с кем не бывает?
Я подошел к ветхому дому, он казался гораздо меньше, чем в моём детстве. Открыл дверь своим ключом, шагнул за порог. В кухне с большим деревянным столом горел свет, на столе стояли грязные тарелки, стояли явно очень давно. В нос мне ударил запах плесени, гниения и пота. Бедная баба Маша, как тяжело ей было одной справляться со всем, ведь ей уже почти сотня лет.
– Андрей? Андрюша, это ты? – донёсся хриплый старческий голос из спальни, где раньше спали мы с Ниной.
– Да! – мое «да» было сиплым и неуверенным.
– Иди ко мне, внучек.
Баба Маша лежала на кровати под одеялом. В свете прикроватной лампы её лицо казалось болезненно-жёлтым, высохшим, а черты – заострившимися. Сухенькие руки, лежавшие поверх одеяла, были скрюченными от артрита и напоминали птичьи лапки. Баба Маша открыла глаза – они лихорадочно блестели, как от высокой температуры, казалось, что они стеклянные. Жёлтый свет лампы отражался в них, делая весь её вид еще более нездоровым.
– Подойди, – тихо сказала она, протянув ко мне руку.
Я приблизился, взял ее за руку, сел на кровать, вглядываясь в забытые черты. И почему-то выдал:
– Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?
Жёлтые, звериные глаза уставились мне в лицо, рот ощерился в хищной улыбке, когтистая рука в моей ладони покрылась густой серой шерстью. Острые жёлтые клыки клацнули перед самым моим лицом. Прежде, чем они сомкнулись у меня на горле, я услышал хриплое: «Чтобы тебя съесть, Андрюша».
Дарья Каравацкая «Осенний бал бесполезных душ»
Утро так давно не начиналось с будильника. Куда раньше срабатывал сухой короткий щелчок в висках – приступ тревоги, заставлявший вскочить с кровати, рывком покидая липкие, бесформенные сны, наполненные нескончаемыми цифрами, отчётами и планами. Сознание понемногу приходило в себя, пока осенний свет уныло просачивался в окна.
Варя лежала неподвижно, прислушиваясь к этому щемящему чувству где-то под рёбрами. Она вновь легла недостаточно поздно, сводная таблица и месячный отчёт так и не дописаны. Надо сделать, успеть до созвона. Надо… Эти мысли погружали её в глубокую тоску. Не было сил ни злиться, ни сопротивляться. Была лишь пустота. Выжженное местечко в груди, где должна была радостно плескаться душа. На том месте осталась жалкая оболочка, отдаленно напоминающая прежнюю жизнь.
Пальцы нащупали у подушки телефон. Яркий свет экрана резанул по глазам, заставив щуриться. Шесть утра. Три новых письма. Одно от клиента с пометкой «СРОЧНО!» – знакомый, липкий ком бессилия сжался в груди. Она отбросила смартфон дрожащей рукой, и тот глухо шлёпнулся о стопку непрочитанных пыльных книг в углу комнаты.
Не вставая с кровати, она дотянулась до ноутбука, запуская рабочие приложения. Пока система обновлялась, Варя сонно побрела на кухню. Кофеварка шипела и булькала, наполняя крошечную комнатушку горьковатым, якобы бодрящим ароматом. На вкус кофе был как пепел. Что ж, первая чашка пошла, главное не дойти до седьмой, как на той неделе, а то вновь не удастся поспать и часу за ночь. Её взгляд скользил по строчкам, даже не пытаясь цепляться за смысл. Правки в креативах и воронках продаж, бесконечные согласования рекламных интеграций. Когда-то всё это казалось хитрой игрой, творческим процессом, нацеленным влюбить пользователя в продукт талантливыми алгоритмами. Теперь же от любви к маркетингу осталось лишь ощущение нескончаемой конвейерной ленты, бессмысленно высасывающей продажные души.
Чашка вторая, созвон с руководством. Варя кивала, поджимала под себя затёкшие ноги и чувствовала, как по спине медленно ползут холодные мурашки. Через час доставка, через два планерка. Она уж не помнила, когда последний раз просто так любовалась на бульварчик под окном или брала в руки хороший роман. Вся жизнь юной девушки сводилась к работе, оставляя выбор между кроватью и офисным столом.
Именно в такой момент, когда голова гудела от перенапряжения, а в глазах мерцали разноцветные пятна, на корпоративную почту пришло письмо. Без имени отправителя. Умелая стилизация под старину, с виньетками из дубовых листьев и причудливым витиеватым шрифтом. «Приглашение на Осенний бал в доме культуры г. Дубки. Сотрудникам компании будет предоставлен недельный оплачиваемый отпуск по случаю мероприятия».
Это такая шутка? Рука сама потянулась к кнопке с урной. Какой бал? Какие Дубки? Это, вообще, где? Но взгляд вновь и вновь цеплялся за единственно ценную деталь: «…недельный оплачиваемый отпуск…»
Неделя. Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов, когда можно без оправданий не открывать ноутбук. Не слышать назойливого звона в ушах, не реагировать на сроки, чаты, правки… А может, и вовсе не испытывать столь гадкой тошноты, страха чего-то не успеть в этой жизни.
Мечтала ли Варя поехать в Дубки на бал? О нет! Можно было бы солгать руководству, взять отгул и остаться на недельку дома. Но предвкушение семи дней в этих стенах, наедине с давящей тишиной и зовущим монитором, вызывало приступ паники, куда более мрачной, чем любой бал, город, Дом культуры – да всё. Не было больше выбора. Лишь повод наконец-то сбежать от себя под благовидным предлогом. Варя отправила запрос на отпуск не раздумывая, почти с отвращением к самой себе. После проявленной слабины всё равно придется навёрстывать… Но как иначе наполнить свою жизнь хоть чем-то ярким?
Пару часов пути на старенькой электричке сквозь пожухлые леса – и она на месте. Дубки встретили её звенящей, опустошающей тишиной. Улицы городка были пустынны. Избы с покосившимися ставнями и резными наличниками, почерневшими от времени и непогоды, стояли по обеим сторонам разбитой дороги. Двухэтажные бетонные домики казались давно заброшенными и забытыми, хоть в окнах и горел свет, зеленели фикусы.
Варя привычно взглянула на телефон. Казалось, время здесь идет совершенно иначе – медленно, вязко, как густой засахаренный мёд. Оно застыло в ржавчине опавшей листвы, в неподвижности чёрных ветвей, в мерном дыхании земли, готовящейся к томному зимнему сну. Связь не ловила, не было сети. Варвара шла по улице, ботинки громко чавкали в грязи. Она чувствовала себя неуместно, чужой, занесённой случайным ветром. Уж очень тихо, до неправильного спокойно.
Шаг за шагом, следуя указателям, она дошла до Дома культуры, который, видимо, по какой-то нелепой ошибке располагался в здании старинной усадьбы. Крепкий особняк из потемневшего от времени и дождей бурого камня, с высокими окнами и массивной кованой дверью. Здание стояло на границе с лесом, засыпанным рыжей листвой дубов и клёнов, от дорожки до крыльца вела багровая аллея из яркого, пёстрого сумаха. Воздух вокруг был наполнен ароматами сладковатой прелой листвы, влажной пряной земли и едва уловимым шлейфом величественной старины.
Небольшой вестибюль с шершавым каменным полом вёл в распахнутые резные двери. Оттуда доносилась приглушённая трогательная музыка – томный, меланхоличный вальс, больше похожий на эхо винтажных пластинок, нежели на современную интерпретацию.
Варвара нашла небольшую комнату со старинными шкафами на ключиках. Здесь, очевидно, гости переодевались в более подобающий для бала вид. Она надела изящное винтажное платье, кружева на корсете кололи кожу, напоминая, что и эта роскошь – лишь временная уловка, взятая на прокат.
Бальный зал был невелик. Паркет под ногами – старый, протёртый до матовости, с глубокими трещинами, в которых навсегда застряла пыль ускользающих эпох. Стены украшали гирлянды из медных дубовых листьев и багровых кистей рябины. Запах, густой и плотный, смешивался с ароматом горящих свечей в хрустальных подсвечниках. Освещение было мягким, сизым: тусклый свет конца октября из окон пытался одолеть мерцающее жёлтое пламя канделябров и люстры, создавая зыбкий полумрак.
Людей было немного. Варвара чувствовала себя здесь неуютно, белой вороной. Она прижалась к стойке у стены, где были разложены тыквы – от жёлтых до бурых, самых причудливых форм, покрытых буграми и наростами, словно слепленных небрежно из глины рукой чудаковатого творца. Невольно она задумывалась, совершенно буднично и профессионально, какой же бюджет закладывали организаторы, во сколько обошлась почтовая рассылка и кто является спонсором мероприятия…