Берослав специально делал так, чтобы укрепления города имели смысл даже спустя многие века. Более того, в некой отдаленной перспективе он хотел создать вокруг Берграда сеть передовых фортов. Небольших, но с чрезвычайно монументальными землебитными стенами под толстой кирпичной облицовкой. За несколько веков этот самый землебитный массив должен уже достаточно укрепиться, чтобы не сильно отличаться от природного известняка по прочности. А значит, что? Правильно. Ковырять их можно будет даже самыми суровыми гладкоствольными пушками до Второго пришествия^[4]. Да и с нарезными можно изрядно вспотеть. Правильная же расстановка таких фортов позволила бы чрезвычайно затруднить любое правильное ведение осады.

Но это все когда-нибудь в будущем. Когда уже можно будет с жиру беситься. Или даже наследникам оставив сей план на вырост…

Поговорили еще с этим египтянином немного, обсуждая предстоящие работы. И тут Берослав приметил Валамира, который ждал его в сторонке хмурый как никогда. Того самого гёта из числа дальних родственников жены.

– Ты чего такой?

– Я поклялся тебе в верности, но воевать против своих… – произнес он и замолчал, оборвавшись на полуслове.

– Разве гёты не воюют промеж себя?

– Случается. Но как я посмотрю в глаза своей возлюбленной, если убью ее отца? А он не пропустит этой драки, уж будь уверен.

– Пойдем, – произнес князь, увлекая парня в сторонку. А то вон работники ушки навострили, явно заинтересовавшись новой историей.

– Освободи меня от клятвы, – сказал гёт, когда они отошли уже достаточно по его мнению.

– Чтобы ты пошел воевать против меня?

– Нет, – излишне порывисто произнес Валамир. – Просто пережду эту войну.

– Ты же хотел найти славу. Разве это не лучший способ? Гётов и квадов придет много. В сражениях с превосходящим противником любая победа – великая слава.

– Я хотел драться с роксоланами да языгами. Эта война… Она ведь не нужна.

– Не нужна, – вполне охотно кивнул Берослав. – Но она неизбежна. Я слишком дружен с Римом. А гёты и квады его на дух не переносят. Для них я являюсь врагом, причем безотносительно к тому, что я буду делать.

– Это не так.

– К сожалению, это так. Мне, в общем-то, без разницы, кто будет контролировать броды и пороги. Роксаланы, языги, да хоть народ Дану. Главное, чтобы корабли ходили. А твоим родичам это совсем не нужно.

– Освободи меня от клятвы. Прошу.

– Если не освобожу, то как поступишь?

– Не знаю, потому и боюсь. Стать изменником – последнее дело.

– Хорошо, – после небольшой паузы произнес Берослав. – Я сделаю, как ты пожелаешь. Но при условии, что ты сообщишь великому конунгу гётов, что я жду его на верхнем броде.

– Если меня к нему пустят.

– Я дам тебе подарки и письмо, поясняя, что ты мой представитель.

– Все сделаю, – кивнул Валамир.

– А потом встанешь в строй со своими против меня. После всего, что я для тебя сделал…

– Нет. Я не пойду воевать с тобой. Никогда!

– Никогда не говори «никогда», – грустно улыбнулся Берослав. После чего произнес ритуальные слова, освобождая от клятвы верной службы. В текущей ситуации каждый воин был на счету. Но парень был прав – от него в предстоящей кампании пользы намечалось немного, и лучше бы его действительно отпустить.

Клятву не болтать без разрешения он давал давно – почти сразу, как прибыл. Поправившись с тех пор и окрепнув, да еще и навыков набравшись. Было очень неприятно, что он уходил.

До крайности.

Но Берослав повел его еще дальше в сторонку от слишком приблизившихся ушей. Его вдруг озарило, что он может попробовать воспользоваться таким агентом, чтобы посеять семена раздора среди гётов. Для чего парня требовалось настроить правильным образом…

Глава 4

171, сечень (февраль), 13

Берослав стоял на самой верхотуре великой башни и смотрел за тем, как по льду Днепра тянется тонкий ручеек всадников с заводными конями.

Это были степняки.

На самом деле князь не верил, что Гатас решится. Он думал, что роксоланам еще разок-другой германцы должны будут ударить по голове, чтобы «соображалка» включилась. Но это был именно двоюродный брат жены, а также те степняки, которых он привел, увлекая за собой. Сам ли, с помощью влияния матери – бог весть. Да и какая разница?

– Сорок восемь, – считал Добрыня, – сорок девять.

Князь же молчал.

Ему, конечно, было интересно – сколько точно. Но отсюда было видно, что около полутора сотен, то есть даже больше, чем у парня имелось на момент разговора. Значит, сумел привлечь на свою сторону еще людей.

– Сто девять, сто десять, – бормотал Добрыня, глядя в зрительную трубу. Первые пять штук были изготовлены для торговли в этом году. Всего трехкратное увеличение, но и так отрада. Стекло подходящего качества варить пока не удавалось, поэтому Берослав в 170 году провел опыты с кварцем, переплавив его в купольной печи. Ну и развивал шлифование… как мог.

Сколько они могли стоить?

Князь даже предположить не мог, ожидая, что где-то на уровне компасов. Во всяком случае, не хуже. И рынок под них имелся куда шире – от капитанов кораблей до военачальников. Совокупно едва ли несколько сотен только на Рим, плюс экспорт в сторону Индии и Китая. Главное тут – не увлекаться и не делать слишком много, чтобы цена не падала.

– Сто семьдесят один человек, – подвел итог Добрыня, отстраняясь от зрительной трубы.

– Они все воины?

– Непонятно. Зима же. Брони не видно.

– А одежда? Насколько она хороша? А лошади? У простых общинников оно все скудное и убогое. Не так ли? Да и оружие. Они ведь меч на поясе носят постоянно.

– Не обратил внимание.

– Так погляди еще раз. Я хочу понять, воинов Гатас привел или кого попало. Это очень важно.

И Добрыня хоть и вздохнул недовольно, но вернулся к изучению всадников в зрительную трубу. Тем более что отсюда было хорошо наблюдать, удобно. Вон вся округа на ладони. Хотя и не небоскреб, да, но даже так одно из самых высоких мест – это барабан донжона.

Шатровая крыша, крытая керамической черепицей, покоилась на кирпичных столбах. А барабан закрывался деревянными щитами. На запорах. Надо – любой можно было снять или сдвинуть. Полностью или частично. Что позволяло не только использовать эту площадку для наблюдения, но и размещать могучий скорпион. Куда крупнее и больше обычной хиробаллисты.

Специально для работы по кораблям и лодкам. Вон ядром в десять римских либр^[5] пулял на две ширины реки. Чугунным. Так-то совсем немного и скорости далеко не пушечные, но даже такого «подарка» было достаточно за глаза даже римским торговым кораблям. Судя по опытам, ядро вполне надежно пробивало щит, имитирующий борт, расположенный на другом берегу реки. И точность была весьма подходящая.

Так вот, степняки приближались.

О том, что они приняли его предложение, князь уже знал. С буером передали. Ими же и обеспечивали этот поход, подвозя всадникам еду и фураж. Чтобы не тащились слишком уж большим табуном. Опасно это. Зима зимой, а лед в этот климатический оптимум стоял не так долго и порой некрепко. Посему лишний раз его перегружать не хотелось.

– Вдарить бы по ним, окаянным, – процедил Добрыня, глядючи на всадников.

– Из чего же вдарить?

– Да вот из этой красавицы, – кивнул Добрыня на здоровый скорпион.

– Эко в тебе добро бурлит, – смешливо фыркнул князь.

– Сколько они людей загубили… Как вспомню – крови жажду.

– Разве эти там злодействовали?

– Люди Сусага злодеяния творили. Многих из них мы уже убили. Но…

– Понимаю, – кивнул Берослав. – Вдарим. Обязательно вдарим. Да так, что весь мир в труху. Но потом.

– Когда же?

– Нужны они нам.

– Эти окаянные?! – воскликнул Добрыня, а потом добавил: – Понимаю… Умом все понимаю, но сердцу не прикажешь. Видеть их не могу. Сколько они нас грабили и угоняли в рабство? А та резня? Я ведь до сих пор время от времени перед сном долго ворочаюсь – припоминаю всех, кого они убили.

– В этом мире, к сожалению, нет справедливости. И никогда не будет. Ибо человек слаб. Ее можно найти только там – на небесном суде, когда каждого по делам его судить будут. Так что им воздастся. Всем и в полной мере.

– Меня это мало греет. Я сам хочу воздать.

– Если бы гёты с квадами не были так враждебны ко всему римскому, то я бы первым попытался заключить с ними союз. Ибо они ближе нам и понятнее. Но нет. Они ненавидят Рим и всех, кто с ними не враждует. Так что, – развел руками Берослав, – выбор у нас невеликий. Или таких союзников подбирать, или оставаться с германцами один на один.

– Говорю же – понимаю, но… смотрю на них сейчас, и перед глазами видится, будто ядро сие летит в них, разрывая тела. А потом стрелы… дротики… пули… Тех роксоланов, что тебе служат, каждый раз, когда вижу – ножом ударить хочу, или молотком, или еще чем. С великим трудом сдерживаюсь.

– Я видел твои взгляды, – усмехнулся князь. – Они тоже. Потому к тебе и не суются.

– Глаза бы мои их всех не видели.

– Придется как-то держать себя в руках.

– Придется, – тихо прошептал Добрыня. – Главное, к чарке не прикладываться сильно, а то сорвусь…

– Вот и будь осторожен. От них сейчас зависит жизнь твоих детей.

После этих слов Добрыня, повинуясь жесту Берослава, задраил щит бойницы. И они отправились вниз – готовиться к встрече. Благо, что Добрыня уже завершил наблюдение и уточнил количество воинов в отряде. Казалось, что они все к ним относились. Может, к небогатым, но воинам. И это заставило Берослава хмуриться – не к этому он готовился, не на это рассчитывал. Думал, что, пока Гатас сюда мотался, от него все разбегутся и он общинников вытащит под соусом воинов. Но нет… Хотя, конечно, нужно на этих персонажей поглядеть поближе. Мало ли что Добрыне показалось?..

Минут через тридцать всадники достигли города и втянулись на полянку возле порта, спешиваясь и отдыхая возле разведенных для них костров, обихаживая лошадей после тяжелого перехода.

Дальше прием.

Совместная трапеза.

И клятва. Сначала о неразглашении. Потом, после демонстрации комплекса снаряжения, уже в верности. Гатас ими объявлялся своим бэгом, а Берослав – расом.

Рутина, в общем-то.

Можно было бы и махнуть рукой, введя практику присяги одного за всех. Но князь не спешил и не торопился. Он каждому «позволил» выступить. По сути, заставил при довольно большом стечении людей как сарматов, так и иных произнести слова клятвы перед обнаженным оружием и поцеловать его.

В его понимании – пустой ритуал.

Как и в глазах очень многих обитателей до крайности эмансипированного XX–XXI веков. Однако здесь подобными поступками не разбрасывались. Даже языги не клялись квадам и маркоманам в союзе, просто действуя вместе с ними против одного врага.

К клятвам относились серьезно.

Особенно в индоевропейских сообществах, которые еще сохранили веру в перерождение и связывали порядочность жизни с благополучием в последующей. Понятно, что нормы сильно варьировали. Но…

Тут ведь как выходило?

Ты произносил слова перед оружием, то есть, считай, перед лицом богов. Ведь оружие обрывает земное существование, а потому находится словно бы и тут, среди живых, и там – в мире мертвых. Из-за чего если ничем свой проступок не компенсируешь по нарушении клятвы, то после смерти понесешь суровое наказание.

Если же ты даешь клятву публично, то рискуешь не только перерождением, но и этой жизнью. Ибо твоя репутация опирается на то, насколько твои слова не расходятся с делом. Дал клятву? Нарушил ее. Ну и все. Твои слова что ветер – говори или нет, людям уже без разницы, в их глазах веры тебе нет.

Эта специфика очень нравилась Берославу.

Просто до крайности.

И он хотел закрепить подобную варварскую специфику, поминая поведение отдельных политиков и чиновников там, в будущем. Да и не только их… и не только там. Ведь в Римской империи, в сущности, имела место та же беда…

Сарматы клялись.