– Бывают. Конечно, бывают. Мир развивается неравномерно. Где-то густо, где-то пусто. И ничего с этим не поделать. Так вот. Охота, рыбалка и собирательство тех же грибов да ягод нам достались оттуда – из тьмы веков. Дело доброе, но много людей с этого не прокормить. Потому-то люди и придумали производящее хозяйство.

– Что сие? – поинтересовался Гатас.

– Это когда ты не присваиваешь найденное, а делаешь нужное сам. Одновременно возникло кочевое скотоводство где-то на просторах Великой степи и земледелие в районе Плодородного полумесяца.

– А где сие? Название-то какое благодатное – Плодородный полумесяц, – спросил Рудомир.

– На юге. По рекам Тигр и Евфрат и рядом с ними. Так вот люди в степи стали приручать животных и пасти их, живя с молока, творога и порою, по праздникам, с мяса. Другие же рыхлили землю и сеяли, а потом жали.

– И что? – недовольно спросил Гатас, не понимая, куда ведет князь.

– А то, что сеющие очень скоро размножились до великого множества. Стали ставить города, прокладывать дороги, строить корабли и развивать ремесла. То же оружие с бронями делать, ткани и многое иное во множестве. А те, что кочевали со своими животными, так и остались малочисленны и бедны.

– Но сильны!

– Гёты и квады совсем недавно показали, что это не так. А еще ранее – я показал. Никакая степная конница не в состоянии пробить крепко сбитую пехоту в добром снаряжении, если только не случайность. Сила степи заключается в бардаке земледельцев, которые промеж себя ругаются. Собери в кулак роды всех сарматов от восхода до заката и выставив единое войско и… как ты думаешь, сумели ли бы они разгромить Римскую империю?

– Не знаю.

– А тут и знать нечего. Нет. Не сумели бы. Вон Парфия воюет так же, как скифы да сарматы. Ну почти. Конницей, что копейной, что лучной. Имея опору на хозяйство древних народов Плодородного полумесяца, отчего конница их многочисленна и хорошо снаряжена. И что? Ее предел – мелкая возня в Леванте, который она даже отнять у Рима не в состоянии. Конница полезна, но не когда против нее выходит много хорошей пехоты или надобно брать города. Мы ведь тоже когда-то кочевали…

– ВЫ?! – удивился Гатас.

– Наши с вами предки около пяти тысяч лет тому назад жили одним племенем и говорили на одном языке. Потом они разошлись. Половина пошла на закат, половина – на восход. А так да, кочевали. Но время шло. Мы шли вперед. А вы – нет.

Гатас промолчал.

Ему ужасно не нравилось то, что он слышал.

– Видишь эти поля? – спросил Берослав, махнув в их сторону рукой.

– Вижу, – нахохлившись, ответил двоюродный брат Златы.

– Вот тут их шесть. На первом мы садим горох, на втором – озимую пшеницу, на третьем – репу, на четвертом – чечевицу, на пятом – жито, на шестом – чеснок. В первый год. На следующий – смещаем^[10]. И там, где надо, вносим торф, перемешанный с золой. Это такая горючая земля, от которой плодородие полей повышается.

– К чему ты мне это говоришь?

– Вон там, – продолжил Берослав, – еще три таких шестиполья. Там другие культуры растут. Частью. Видишь? Их все можно охватить одним взором. С них мы получаем и пшеницу, и рожь, и овес, и жито, и репу, и свеклу, и морковь, и чеснок, и лук, и иное. Много. Достаточно для того, чтобы две сотни человек могли сытно питаться круглый год. Еще и на скот останется. А из-за многообразия культур мы не так зависимы от погоды. А сколько прокормит степь с такой земли? Одного прокормит?

– Быть может, – после долгого размышления ответил Гатас. – Если зимой не слишком сильный снег будет. Но одному в степи не выжить.

– Вот-вот. А теперь погляди туда. Видишь покосы на заливных лугах?

– Конечно.

– С них до снега мы два или даже три урожая травы снимаем. Сочной. Складывая ее вон туда. Вон навесы. Там ямы, в которых трава квасится. Через что всю зиму мы можем кормить лошадей, коров, коз и овец. По округе мы расчистили заимки, где покосы на сено ведем. Два раза в год. Не жадничаем и по осени вносим торф с золой, дабы земля не беднела, и раз в несколько лет оставляем на отдых, выкашивая и не собирая траву. Тут же, в заливных лугах, река сама справляется по весне, когда разливается и покрывает их илом.

– И что? – дергался все Гатас.

– С этих покосов мы можем держать полсотни лошадей и коров, а также сотню коз да овец. В основном, конечно, лошадей и коз. Это все окрест. Вон все, что видно. А как у вас там, в степи?

Гатас промолчал.

– Из реки, что вон течет, тоже поступает еда – через ловлю рыбы да сбор ракушек. Мы ими не брезгуем. По берегам опять же растут рогоз да камыш, корни которых весьма питательны. По опушкам леса лопух обитает, и мы ему в этом помогаем, ибо его корни, хоть он и сорняк, тоже ладная еда. А в лесах мы собираем желуди. Много. И охотимся на зверя али птицу и даже на змей. Не кривись.

– Змеи! Как их можно есть?!

– Ты, кстати, уже их откушал, – улыбнулся Берослав.

– ЧТО?!

– Вчера утром, помнишь, необычное тушеное мясо, что положили в кашу? Вот это они и были, тушенные с чесноком. Ты еще нахваливал их.

Двоюродный брат жены побледнел, а потом даже слегка позеленел. Но сдержал рвотный позыв.

– Они весьма вкусны, – улыбнулся князь. – Мы их ловим, кожу снимаем и выделываем, а мясо едим, в основном тушеным. Ужей стараемся не трогать, так как они зело полезны в хозяйстве и безвредны для людей, а гадюк выбиваем как можем.

Сармат покачал головой и, осуждающе глянув на Берослава, спросил:

– Какой еще отравой вы меня кормили?

– Это не отрава. Это вкусное и нежное мясо, которое мы добывали специально, чтобы угостить тебя.

– Кошмар, кошмар…

– Но тебе понравилось? Будешь еще?

– Буду… – после излишне затянувшейся паузы ответил родич.

– Отлично. К-хм. Так вот. Вот эти пашни и покосы, а также промыслы позволяют нам добывать еды подходяще для того, чтобы кормить сытно двести пятьдесят человек, тридцать пять лошадей, двадцать коров, сто коз и овец, а также полсотни гусей и двадцать пять свиней. С гусями мы пока еще возимся – есть возможность увеличить их поголовье до двух, а то и трех сотен.

– Невероятно! – покачал головой Гатас. – И все это с одного пятачка?

– Да. И это не предел, – усмехнулся князь. – Мы сейчас занимаемся селекцией. Это отбор семян и живности для выведения нужных нам качеств. Если так пойдет, то лет через десять-двадцать мы сможем увеличить урожаи в полтора-два раза. Да и с живностью что-нибудь решим. Но на вольном выпасе им не выжить, без нашего подкорма. Гусей, как я говорил, приумножим. А там, – указал он в сторону Оршицы, – мыслю поставить множество прудов для разведения рыбы. Да и тут, видишь? – указал он на странные посадки между полей.

– Там какие-то ростки. Это деревья?

– Да. Молодые дубы. Они дают много желудей, которыми можно откармливать свиней, а значит, и поголовье их увеличить. А вон там, видишь? Вон у леса.

– Вижу. Что сие?

– Ульи с пчелами. Пять штук пока. Это мед и воск. Сейчас учимся с ними работать. Потом, как освоимся, еще разведем…

Гатас чем дольше слушал, тем больше впадал в прострацию. Осознавая, НАСКОЛЬКО богаче получается оседлое земледелие по сравнению с кочевым скотоводством. И разнообразнее по питанию.

А потом, заботливо подведенный к этим мыслям за ручку, внезапно понял, что там, в степи, ведь тоже есть земля. И кочевать совсем необязательно, чтобы жить хорошо. И…

– …только никто не примет это, – угрюмо подвел итог он своим размышлениям.

– А и не надо.

– Почему?

– Сам посуди, воины твои тут, с тобой. Они живут у нас и видят, как у нас славно. Теплые, сухие дома, сытная еда. Вернувшись в степь, они очень крепко задумаются, ведь к хорошему быстро привыкаешь. Из-за чего они в этом вопросе станут твоими союзниками.

– А старейшины и главы родов?

– Кто они против дружины? Особенно победоносной, – усмехнулся Берослав.

– А ну как не согласятся?

– Так в чем беда? Мы потихоньку по реке спустимся и крепостей поставим там малых. А при них пашни. И кто за теми твердынями будет присматривать, как не ты и твои люди? Ладно, разберемся. В конце концов, это дело будущего.

– Ой и сложно это будет, – покачал головой Гатас.

– Жизнь вообще сложная штука.

– У нас гости, – произнес Добрыня, указав рукой в сторону реки.

Все обернулись.

По Днепру медленно поднимались ромейские торговые корабли. Небольшие. Наверное, самые мелкие из более-менее ходовых. Тонн по сто – сто пятьдесят грузоподъемностью. Другие просто по-человечески через пороги и броды пройти не могли. И эти-то приходилось упряжками волов тащить местами.

– Первый конвой^[11] в этом году, – произнес Берослав, когда понял, кто там нагрянул.

– Дай бог – не последний, – с каким-то странными нотками в голосе произнес Добрыня.

– Вот не надо, не надо! Если не верить в победу, то проще пойти и удавиться! – с раздражением буркнул князь. – Лучше скачи в крепость. Пусть готовятся разгружать. И мерки не забудь…

Добрыня кивнул.

И, пришпорив коня, рванул по указанному адресу. Ему было явно не по себе от мыслей про предстоящую кампанию. А может, дело заключалось в том, что близость Гатаса его сильно раздражала. Он и так терпел его с великим трудом.

– Дюжина кораблей! – присвистнул Рудомир. – Лихо они лето открыть решили.

Берослав же достал зрительную трубу из чехла, притороченного к седлу. И несколько минут их вдумчиво рассматривал.

Молча.

Просто пытаясь соотнести осадку, команду и прочую суету. Мало ли – римляне решили совершить операцию по захвату и вывозу в Империю важного носителя информации? Хотя этого не вскрыть так просто. Разве что продолжительным наблюдением. Так-то ничто не мешало им иметь в трюме, кроме воинов, еще и балласт, дабы не выдавать себя. Другой вопрос – дотумкают они до этого или нет. Все же для Рима такого рода операции были совершенно нетипичны…

Никто из соратников на эту тему не нервничал, а он не спешил их смущать своими мыслями. Однако с тех самых пор, как в нем поселилась эта тревога, первым к кораблям князь не выходил. Пока уже разгрузка не началась. А они не тянули и почти сразу пускали работников, чтобы те товары из кораблей вытаскивали на берег.

Дело-то было небыстрое.

Потом измерение.

И лишь затем торг.

С мерками все оказалось смешно и грустно.

Весной 169 года, когда пришел первый весенний караван, остро встал вопрос о мерах. Просто, чтобы не вести дела на глазок.

Маркус после достаточно долгой беседы сумел обрисовать ситуацию в Риме по этому вопросу. Вызвав удивившую его безмерно реакцию:

– Бардак! Как вы живете?

Он даже как-то не нашел, что на это ответить.

Берослав же, посидев и подумав, решил взять в римской системе мер подходящие для него ориентиры. И на их базе «нарисовать» привычную ему СИ. Ну хотя бы в некотором приближении.

Как он поступил?

Сорок римских дюймов, которые они называли унцией или «большой палец», составляли примерно метр. Ну почти^[12]. Он в «стопу» поместил не дюжину, а десяток таких дюймов, а из четырех «стоп» составил «метр».

Ну а что?

Взял греческое слово μέτρον, имевшее значение «мера», и чуток довел до ума – адаптировав под местные, праславянские фонетические нормы.

Так вот – сделал метр, ввел и от него начал плясать. Выведя все остальные, привычные ему единицы измерения. Правда, порой называя их странными словами. Но это было в общем-то неважно.

После чего сделал сводную таблицу с развернутым пояснением – что к чему и как считать. Добавил к ней таблицы для перевода из новых мер в старые и наоборот. Включая всякого рода греческие, египетские и прочие. Напечатал такие брошюрки и наделал эталонов. Насколько сил и точности хватило.