– Алкоголь не поможет, –  сочувственно сообщает мне мое отражение. –  Ничто не поможет.

Я это знал. Честно говоря, я вообще не хотел пить каждый вечер, но контекст требовал правдоподобия.

– Такие, как мы, не меняются. Наемные убийцы, завязавшие со своим ремеслом и нашедшие себя в радостях простого семейного быта, встречаются только в кино. Тут как с творчеством: если ты настоящий художник, то не писать, не сочинять, не творить не получится –  или делай то, к чему зовет тебя дар, или он сожрет тебя изнутри.

Это мне тоже было известно. Нельзя сказать, что я не пытался. Однажды на три года мне удалось кое-как выстроить баланс с окружающим миром и создать для себя хотя бы видимость нормальной жизни. Я оборвал все прежние связи и не заводил никаких новых; спрятался от самого себя и от прошлого в дела частного похоронного агента, в житейскую аскезу, в установленный распорядок, в маленький бар, который назначил для себя домом, в придуманную привязанность к девочке-бармену, которую, в сущности, толком не знал, в алкоголь, который в этой системе работал подобно медикаментозной поддержке при терапии. Я почти убедил себя, что могу довольствоваться ничтожно малым в сравнении с тем, что раньше давала мне жизнь. Все рухнуло –  или изменилось, или стало как прежде, –  когда Марину, эту несчастную девушку из бара, зверски зарезали, а я не смог остаться в стороне. Думаю, мне просто был нужен повод. За шесть недель я застрелил троих человек, убил в рукопашной схватке противника, в само существование которого многие не могли бы поверить, а еще одного сжег из армейского огнемета в центре Санкт-Петербурга, вызвав пожар и обрушение целого дома. Я прошел по кроваво-красной цепочке масштабного заговора, следствием чего стали десятки смертей людей влиятельных и богатых, а с самым могущественным и опасным из них, моим бывшим работодателем, нет, больше –  другом, опекуном, почти отцом, я фатально разорвал отношения, обманув и предав доверие. Я мог бы сбежать, уехать, забраться в какой-нибудь сонный северный городишко и жить там во внутреннем изгнании, словно на маяке, но это было уже невозможно. Я снова полной грудью вдохнул ту жизнь, от которой безуспешно пытался бежать, для которой был создан, и отказываться от нее более не собирался.

Поэтому я принял настойчивое предложение о сотрудничестве от одной таинственной юной леди, которую никогда не видел и которой однажды пообещал отомстить за то, что это она, будто хитроумный закулисный распорядитель кровавой пьесы, жестоким и хитроумным образом вернула меня обратно в мир смерти, тайн и насилия. Я был зол на нее не столько из-за Марины, растерзанной на заднем дворе бара, сколько из-за того, что чувствовал себя дураком, которым манипулировали в собственных целях, а такого я не прощал никогда и никому. Хотя, если быть откровенным, мне стоило быть за это признательным. Так леди Вивиен стала моим новым поставщиком наркотика, составляющего суть и страсть моей жизни, и нанимательницей, отправившей меня в Анненбаум.

Суть дела леди Вивиен, по присущему ей обыкновению, обрисовала лишь в общих чертах, так что для меня большая часть условий задачи оставалась неизвестной. На первом этапе нам требовалось некое нестандартное решение, которого у меня не было, зато оно имелось, судя во всему, у леди, без лишних объяснений распорядившейся каждый вечер сидеть, как приколоченному, в пабе «О’Рурк» с восьми вечера до полуночи и ждать.

– Чего именно? –  уточнил я.

– Вы поймете, когда все случится, –  было ответом.

Больше всего я боялся, что ожидание затянется и я успею привыкнуть и к Анненбауму, и к «О’Рурку», и к Камилле и, что было бы сущим кошмаром, их полюбить. За восемь дней я исходил город вдоль, поперек и еще раз вдоль и, пользуясь любезностью Камиллы, на всякий случай осмотрел все закоулки в «О’Рурке», в качестве благодарности выслушав несколько ее историй про бывших мужей, все различие между коими определялось только разновидностью запрещенных веществ, которые они употребляли.

* * *

Как обычно бывает, все произошло тогда, когда я уже перестал ждать.

Время приближалось к полуночи. В пабе оставались только я, Камилла, деловито натирающая несвежей тряпкой барную стойку, и двое засидевшихся за кружками пива гостей в углу, уже рассчитавшихся, но все еще не находящих в себе достаточно мужества завершить уик-энд перед кошмарной неизбежностью стремительно приближающегося понедельника.

На лестнице глухо звякнул колокольчик. Заскрипела тяжелая дверь, потянуло промозглым сквозняком с улицы и послышалось, как частые капли дождя барабанят по железному навесу у входа.

– Мы закрыты! –  протяжно прокричала Камилла, не отвлекаясь от стойки и тряпки. Ей не было видно, кто вошел в паб, зато увидел я.

Юная девушка, почти девочка, едва ли восемнадцати лет, стремительно спустилась по лестнице и остановилась рядом со мной, тяжело дыша и растерянно озираясь. Кажется, она сама не вполне понимала, где оказалась, просто забежав наугад в первую открытую дверь. У нее были отливающие золотом темные густые волосы, на которых дрожали капли воды, большие глаза перепуганной лани и бледное личико; я увидел, что у распахнутой теплой куртки вырваны кнопки застежек и надорван правый рукав у плеча. Девушка посмотрела на меня, на Камиллу и произнесла:

– Помогите.

Что бы ни преследовало ее во мраке ненастной ночи –  бароны-разбойники, зловещие колдуны или дракон –  оно было близко: дождь не успел сильно намочить волосы девушки, а значит, она или прибежала из соседнего дома, или выскочила из машины. Я взглянул на Камиллу. Та поняла без слов, отбросила тряпку и позвала:

– А ну-ка, пойдем со мной, моя милая!

Девушка неуверенно шагнула вперед. Камилла вынеслась из-за стойки, схватила ее за руку и потащила за собой к распашным дверям в кухню. Кроме места, где вечно сонный повар с помощником жарили стейки и рубили салаты, помимо тесных кладовых и подсобок, там был служебный выход во двор, и еще одна дверь между туалетом и душевой, ведущая на лестницу в хостел. Я надеялся, что жизненный опыт подскажет Камилле правильный выбор.

В узких окнах под потолком мелькнули бело-голубые лучи фар. Захлопали дверцы автомобилей. Дверь вновь заскрипела, жалобно и протяжно, потом раздался удар и звук слетевшей пружины; колокольчик звякнул и замолчал. Вместе с дождливым холодом в паб ворвались голоса и дробный топот тяжелой обуви по деревянной лестнице, будто по ней и вправду втягивал вниз свое тело многоногий дракон.

– …сюда она нырнула, я видел…

– …надо было посередине сажать…

– …да я думал, что заблокировано!..

В паб вбежал щуплый, небольшого роста мальчишка с сердитым мышиным личиком и редкими волосиками, намокшими и прилипшими к маленькой голове. На вид ему было лет четырнадцать; он остановился у лестницы, отдуваясь и озираясь вокруг. За ним, раскорячась на ступенях, будто краб, спешил седоватый крепкий мужик с огромными сивыми усами, свисающими, как у моржа. Еще двоих я узнал: широкоплечий молодой мужчина с взъерошенными жесткими волосами, похожими на игры дикобраза, и юноша в черной куртке и желтом спортивном костюме; он встал, широко расставив ноги в огромных белых кроссовках, и, иронично прищурившись, разглядывал обстановку. Следом спустился еще один мужчина, высокий, лет сорока, прямой осанкой, немного вьющимися волосами, задумчивым ликом и аккуратными усиками напоминающий белогвардейского офицера, какими их обыкновенно изображали в советских фильмах. Последним вошел подросток с длинными темными волосами, свешивающимися на уши из-под нелепой бейсболки салатового цвета, которая явно была ему мала; под расстегнутой кожаной курткой пламенели буквы и скалились черепа с логотипа какой-то рок-группы. Он сел на угловой диван у дальнего столика, надвинул большие наушники и со скучающим видом уставился перед собой.

Подростки выглядели как люди, ни одного дня в своей жизни не жившие плохо. Это как-то сразу заметно и не спутать ни с чем, как фирменную вещь интуитивно всегда отличишь от подделки. Похоже, сегодня им предстояло впервые столкнуться с малоприятной реальностью. А вот взрослые явно были людьми, повидавшими разные виды; они носили некое подобие военной формы: короткие темно-серые куртки, широкие брюки такого же цвета из плотной ткани с карманами на коленях и ботинки на высокой шнуровке. На поясах-«варбелтах» висели короткие металлические дубинки и кобуры, из которых высовывались пластиковые пистолетные рукояти.

– «Ярыгин», насколько я вижу, –  прокомментировал я в отражении. –  Поддерживают отечественного производителя. А командир, судя по всему, решил выделиться.

Куртку мужчины, похожего на белогвардейца, перетягивала старинная армейская портупея, на которой висела только одна закрытая кожаная кобура. В остальном он был одет так же. У всех троих на черной ткани курток с левой стороны груди была вышита ярко-алая буква «А», обведенная справа вытянутым полукругом.

Повисло молчание. Мгновенно сгустившийся воздух наполнился запахом тестостерона и дешевого лосьона после бритья. Двое за дальним столиком при виде нежданных гостей как будто слились с интерьером, сделавшись неотличимы от рекламных плакатов пива и афиш фильмов ужасов на стенах.

– Добрый вечер, –  приветливо поздоровался я. –  Вы, наверное, из клуба поклонников Натаниэля Готорна? Мы ждали вас несколько раньше.

Все молча переглянулись и посмотрели на меня.

– Ладно, это сложная шутка, согласен.

– Юморист, –  констатировал усатый мужик, осклабился и весело подмигнул. Я с готовностью подмигнул в ответ.

В кухне что-то раскатисто загрохотало, рассыпалось дробным металлическим звоном по каменным плитам пола, раздался сердитый окрик, затем удар и характерный звук падения обмякшего тела. Створки дверей распахнулись и в паб вошел еще один мужчина в темной куртке, небольшого роста, с какими-то слипшимися вместе чертами лица, как будто оно было нарисовано на воздушном шарике, который потом сдулся, с густыми черными бровями, из-под которых поблескивали почти невидимые глазки, и в намотанной на шее «арафатке». За ним появился мальчишка, очень высокий –  едва ли не выше меня, полный, с детским лицом и пухлыми нежно-розовыми щеками. На нем было застегнутое на все пуговицы толстое пальто-дафлкот и заботливо намотанный большой теплый шарф.

– На улице нет, –  сказал человек в «арафатке». –  Ушла. Или тут прячется.

К счастью, Камиллу не подвело чутье и дверь она выбрала верную. Я откашлялся. Все снова посмотрели на меня.

– Господа, паб закрыт, –  сообщил я. –  Кстати, если мальчикам нет восемнадцати, им тут вообще делать нечего.

Толстый парень в дафлкоте вздернул подбородок, шагнул ко мне и толкнул в грудь.

– Где девчонка?

У него был ломкий голос подростка и тон человека, привыкшего, что его приказы исполняются мгновенно и беспрекословно.

– Дружок, понимаю, я в твои годы тоже бегал за девочками, но сейчас для этого поздновато. Ночь на дворе. К тому же, похоже, ты не в ее вкусе, что можно понять.

Мальчишка вспыхнул и занес пухлый кулак. Не вставая с барного табурета, я коротко размахнулся левой рукой и ладонью хлестнул по большой мягкой щеке так, что другая заколыхалась. На лице у него появилось обиженное и растерянное выражение человека, впервые по этому лицу получившего. Он покачнулся, заморгал, попытался усесться на стоявший поблизости стул, промахнулся и с грохотом рухнул, увлекая за собой и стул, и стол за мгновение до того, как чуть замешкавшийся мужчина в «арафатке» успел его подхватить.

Я заметил движение с другой стороны и повернулся. Юноша в спортивном костюме поднял полусогнутые руки и начал, подпрыгивая, приближаться ко мне. Это напоминало воинственные танцы, которые исполняют друг перед другом, выскочив из автомобилей, повздорившие на дороге клерки. Я встал и несильно пробил ему носком ноги в корпус. Он охнул, согнулся пополам и осел у стены.