– Какая форма? – не поверил другой. – Да уже давно ни ментов, ни солдат не видно. Поумирали они, что ли?

Торговец пожал плечами и недовольно отвернулся, возвращаясь к своему нехитрому бизнесу. С каждым днём его товар ценился всё выше, и гордость ощущалась в каждой реплике. Словно был хранителем последней крупицы цивилизации, даже продавая обычные свечки.

На перекрёстке стоял пожилой мужчина в аккуратно выглаженной, но заметно потрёпанной военной форме. На груди поблёскивали ордена. Говорил тихо, ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно громко, чтобы прохожие оглядывались.

– Мы потеряли свет, но не потеряли себя! – доносился хриплый, но уверенный голос. – Настоящие люди проверяются во тьме. Кто останется человеком, тот и выживет.

– Выживет тот, кто сожрёт другого первым, – хмыкнул парень лет двадцати в спортивной куртке, сжимая кулаки в карманах.

Денис задержал взгляд на ветеране, чувствуя симпатию и одновременно тревогу от правоты слов молодого человека.

Возле продуктового магазина возникла суета. Несколько мужчин спорили с продавцом, в глазах которого исчезло прежнее дружелюбие. Торговец, обычно спокойный и улыбчивый, теперь напоминал человека, готового защищать имущество кулаками и зубами.

– Цены выросли втрое за ночь, это грабёж! – возмущался плотный мужчина в бейсболке.

– Не нравится – не бери, – отрезал продавец, сцепив зубы и глядя пустым, стеклянным взглядом. – Не мы этот бардак начали, брат.

Толпа вокруг разрасталась, наполняясь новыми голосами, каждый из которых добавлял к общей тревоге свою ноту. Кто-то говорил, что запасы еды на складах скоро закончатся, другие рассказывали о ночных выстрелах в соседнем районе. Город пропитывался страхом, как старая губка – водой, становясь тяжелее и мрачнее.

Денис попытался выскользнуть из плотного кольца людей, но его остановил женский голос, прозвучавший почти в самое ухо:

– Молодой человек, а вы что думаете? Надолго всё это?

Оглянулся и увидел ту самую женщину с ребёнком, что недавно задавала вопрос у объявления. В её глазах была отчаянная надежда услышать что-то успокаивающее.

– Думаю, недолго, – ответил Денис, чувствуя, как ложь оседает горьким комом в горле. – Скоро всё наладится.

Женщина благодарно кивнула и прижала ребёнка крепче. Ответ значил для неё больше, чем для Дениса его собственные слова. Он поспешил отойти, чувствуя вину перед незнакомкой, но не мог сказать иначе – правду не знал и сам.

В глубине двора у старой пятиэтажки раздался звук, выбившийся из утренней какофонии. Разлетелось стекло с таким звоном, будто раскололась сама тишина.

За ним последовали мужские голоса – грубые, нетрезвые, торопливые. Из пролома в витрине бывшего гастронома появились силуэты. Несколько мужчин с красными от напряжения лицами, задыхаясь, выносили ящики с вином и водкой, подгоняя друг друга окриками.

– Быстрее, пока никто не пришёл! – крикнул один, закинув коробку на плечо.

– Ты давай не рассусоливай, Витёк, – ответил другой, пихая ящик в рюкзак.

Стекло хрустело под ногами. Один споткнулся и выругался, но даже не проверил порез – время шло. Пахло спиртом, пылью и чем-то тлетворным, как на дне забытого погреба. От их суеты веяло не смелостью, а безысходной решимостью.

Никто не вмешивался. Люди проходили мимо, как мимо мусора. Женщина с коляской ускорила шаг, пожилой мужчина опустил голову, притворившись слепым. Группа подростков на противоположной стороне двора наблюдала, спрятавшись за припаркованной машиной. В глазах – голодный интерес, но ни один не решался приблизиться.

Для большинства происходящее стало привычным – как дождь без прогноза, как холод в квартире. Нарушения превращались в фон, и каждый предпочитал отводить глаза, сохраняя остатки внутреннего равновесия.

– Не ходи туда, – тихо посоветовал Денису старик у подъезда. – Голодными-то не страшно быть, а вот пьяных береги. Им уже терять нечего.

– А нам есть? – усмехнулся Денис, повернувшись к нему.

– Нам – да, – серьёзно ответил пожилой человек, глядя прямо в глаза. – У нас ещё надежда есть. Иначе зачем всё это терпеть?

От этих слов Денису стало холодно, хотя утро уже набирало тепло. Толпа продолжала шуметь, наполняясь новыми голосами, и казалось, Москва вот-вот разорвётся от бесконечного гомона.

Денис поднял взгляд к небу, словно ища ответ, но смог и тяжёлые облака не дали ничего – только новую порцию сомнений и страха, которую он молча проглотил.

И тогда он понял главное: город без света начал отражать истинную природу жителей – запуганных, потерянных, но всё ещё цепляющихся за жизнь любой ценой.

Поймал себя на мысли, что ищет глазами тех, кто выглядит спокойнее остальных, будто за чужой вид можно ухватиться самому.

Какой-то старик сорвал лист с печатью, смял и бросил под ноги. Никто не остановил.

Ветер подхватил бумагу и утащил в подворотню, высмеивая пафос слов.

Денис пошёл дальше, стараясь не задерживаться в толпе.

Люди расходились, и толпа, только что казавшаяся плотной и монолитной, стала напоминать рассыпающийся сахарный кубик, дробясь на мелкие группки, пары и одиночек. За спиной ещё долго звучал нервный гул голосов, в котором различались не слова, а настроение – беспомощность и раздражение.

Выйдя на Чистопрудный бульвар, Денис увидел, как широкая аллея превратилась в стихийный рынок. За ночь жители вынесли на продажу всё необходимое: спички, свечи, керосиновые лампы, старые фонари, одеяла и консервы. Каждый продавец выкрикивал товар, словно спасение человечества зависело от его банки с горошком.

– Свечи восковые! Долго горят, почти не коптят! – пронзительно кричала женщина в старом пуховике, держа коробку с разноцветными огарками.

– Керосин! Осталось всего три литра! – вторил мужчина, нахально размахивая пластиковой канистрой, как последним глотком воды в пустыне.

– А сколько просите за керосин? – спросил прохожий, нервничая от необходимости торговаться за вчера копеечную вещь.

– Двадцать тысяч, – сказал продавец спокойно, словно называл цену пачки соли.

– Ты с ума сошёл? Это же обычный керосин, – возмутился покупатель, на секунду потеряв голос.

– Не хочешь – не бери, – пожал плечами торговец. – У меня и без тебя возьмут.

Покупатель постоял, затем, не сказав ни слова, вытащил из кармана мятые купюры, отсчитал сумму и передал продавцу. Тот принял деньги без благодарности, сунул в карман, как мусор, и вручил канистру.

Человек забрал товар и растворился в толпе. Лицо – одновременно испуганное и торжествующее, будто совершил сделку всей жизни.

Денис медленно шёл сквозь человеческий муравейник, пытаясь уловить хоть одну обнадёживающую фразу, но чем внимательнее прислушивался, тем яснее понимал: надежды на возвращение прежнего мира почти ни у кого не осталось.

Рядом с небольшим столиком стояли двое пожилых мужчин, внимательно разглядывая аккуратно разложенные предметы: старый радиоприёмник, электронные часы, несколько фонариков и айфон. Оба молчали, пока один не произнёс негромко, но уверенно:

– Теперь всё это только музейная редкость. Детям показывать будем и говорить: «Смотрите, раньше всё это работало от электричества».

– Если, конечно, будет кому показывать, – горько усмехнулся второй. – Я сегодня утром на чердаке нашёл старые лампы накаливания. Думаешь, хоть одна заработала? Пустота. Ни искры, ни признака жизни. Словно провода разучились пропускать ток. Как это вообще возможно?

– Да никак это невозможно, – вздохнул первый. – Только вот оно случилось. Вчера ещё мир казался надёжным, правильным – щёлкнул выключателем, свет горит. А теперь даже карманный фонарь кажется чем-то фантастическим.

Они переглянулись и замолчали, погружённые каждый в свои тяжёлые мысли.

Денис двинулся дальше, избегая задерживаться на одном месте. Ловил на себе взгляды, полные тревоги и недоверия, чувствуя себя в городе, который за ночь превратился во враждебное пространство, где каждый видел в другом угрозу или жертву.

Остановился у торговца, продававшего банки тушёнки, и спросил цену.

– Десять тысяч рублей за банку, – безразлично произнёс продавец, не отрывая взгляда от соседнего прилавка.

– Брат, ты оборзел совсем? – Денис наклонился вперёд, сдерживая раздражение. – Это тушёнка, обычная тушёнка, её себестоимость двести рублей.

– Я тебе не брат и не друг, – отрезал продавец, ставя точку. – И разговор этот первый и последний. Завтра подойдёшь – будет пятнадцать. Себестоимость теперь измеряется в нужде, – добавил он с усталостью в голосе. – А нужда нынче – валюта покруче.

– Но ведь мы все тут в одной лодке, – настаивал Денис. – Ты хочешь выжить, я хочу выжить. Почему ты ведёшь себя так, будто завтра конец света?

– А ты уверен, что не конец? – продавец посмотрел прямо в глаза. – У меня дома трое. Жена, мать старая и сын. И ни одна не встанет к плите без этой банки. Так что я не торгую едой – я торгую шансом.

– Шансом для кого? Для тех, у кого остались пачки наличных? А тем, у кого осталась только совесть, ты что предлагаешь?

– Предлагаю искать другую валюту, – пожал плечами продавец. – Или другую тушёнку. Но, боюсь, и того, и другого скоро не останется.

– Это грабёж, – тихо произнёс Денис, уже не с возмущением, а как констатацию.

Денис промолчал, сдерживая внутри злость, смешанную с бессилием, и пошёл дальше, осознавая правоту торговца. Завтра цена могла оказаться ещё выше – или сама тушёнка исчезнет.

Рядом молодая женщина убеждала подругу, что город скоро заполнят мародёры:

– Поверь мне, Лена, уже завтра здесь начнётся ад. Сейчас ещё все держатся, боятся потерять лицо, а потом поймут, что терять нечего. Двери выломают, магазины разнесут подчистую. Начнут с аптек, потом за еду возьмутся. А дальше, сама понимаешь, кому повезло, тот не дома.

– Но полиция же есть? Армия, наконец? – робко возразила Лена с ноткой надежды в голосе.

– Полиция, армия, – горько передразнила подруга. – Им самим бы кто помог сейчас. Видела вчера? Один с дубинкой стоял, будто сам не знал, зачем. А второй просто ушёл, когда толпа начала ломиться в «Пятёрочку». Нет больше порядка. Теперь каждый сам за себя, а то и против всех.

– Может, им просто приказа нет? Думаешь, они сами хотят прятаться?

– Приказа? – женщина усмехнулась. – Приказы кончились в тот день, когда свет погас. Ты что, правда надеешься, что где-то сидит генерал с рацией и говорит: «Ждите, сейчас всё починим»?

– Ну а что остаётся? Верить, что всё рухнуло – и всё? – голос Лены стал тоньше.

– Осталось собирать вещи, воду, всё, что горит, и запирать дверь на проволоку, не на замок. Замок теперь ничего не стоит.

– Но не все же озвереют. Люди разные.

– Разные, – кивнула подруга. – Но голод – одинаковый. И страх. Вон посмотри: все стоят, слушают, делают вид, что у них есть план. А внутри у каждого – паника. Только ты её не слышишь, потому что она тихая, как мышь под полом. Но она грызёт.

Слова прозвучали так убедительно и жёстко, что окружающие невольно замолкли и опустили глаза, признавая правоту и не желая спорить с жестокой истиной.

Денис почувствовал, как устал за эти несколько часов. Не столько физически, сколько эмоционально, словно жизнь превратилась в марафон тревог и неопределённости.

Вдали, у выхода на соседнюю улицу, раздались громкие крики и ругань. Кто-то толкался, слышался звон разбитых бутылок, затем всё затихло – ненадолго, до следующего всплеска страстей.

Денис снова посмотрел в небо – тяжёлое и серое, не дающее ни ответов, ни утешения.

Он продолжил путь, стараясь найти место, где можно переждать этот напряжённый день, хотя бы до ночи, которая закроет городу глаза, словно усталые веки человека, долго ждавшего сна.

Дворы наполнились шёпотом и криками. Возле подъезда кто-то громко пересказывал слухи: