Голоса спорящих смешивались в неразборчивый гул, и Денис пробирался между ними, стараясь уйти дальше от бесконечных разговоров и безнадёжных попыток найти выход там, где его не было.

«Смешно, – подумал он, – теперь реальность стала похожа на игру без правил и без кнопки „сохранить“.»

Эта мысль показалась одновременно ужасной и болезненно точной. Денис вдруг осознал, что искать человеческое тепло в этом городе бессмысленно. Оставалось лишь двигаться вперёд, надеясь, что где-то в этом бесконечном уровне найдётся хотя бы малейший шанс на выживание.

Но сейчас это казалось таким же призрачным, как возможность проснуться утром и обнаружить, что катастрофа была лишь кошмарным сном. К сожалению, просыпаться было некуда – вокруг оставалась только суровая, жестокая реальность.

На углу гремело стекло. Группа молодых мужчин в спортивных куртках врывалась в винный магазин. Один с разбега ударил ногой по витрине, другие, не дожидаясь, полезли внутрь.

– Эй, ребята! Давайте быстрее, пока мусора не пришли!

Изнутри полетели бутылки, глухо звеня о асфальт. Толпа расступилась: кто-то смотрел с интересом, кто-то – с отвращением.

В тени фонарного столба стояли двое мужчин постарше. Один, в тяжёлой дублёнке, хмуро покачал головой и проговорил:

– Смотри, как ловко пошло. Сегодня – вино, завтра – всё остальное. Магазины, склады, квартиры… Разберут, как пчёлы мёд, и глазом не моргнут.

– Ну да, – отозвался второй, с седой бородой. – А что ты хотел? Кто успел – тот и съел. Порядок держался, пока его кто-то держал. А сейчас – некому.

– Страшно, – признался первый. – Не из-за бутылок, а из-за того, как быстро всё сносит. Ни тормозов, ни оглядки. Только хватай и беги.

– А ты посмотри на них, – вздохнул бородатый, кивнув в сторону мародёров. – У них в глазах не страх – азарт. Как на охоте. Они уже поняли, что никому до этого нет дела.

– Полиция?

– Да где она? Может, и есть где-то, да не здесь. Тут каждый сам за себя. И за свою пайку.

Оба замолчали, наблюдая, как молодые парни вытаскивали ящики и смеялись. Вид у них был не радостный, а голодный. Не по вино – по власти.

Денис остановился поодаль, слушая разговоры и пытаясь понять, почему никто не пытался остановить происходящее. Он вспомнил, как недавно такие действия вызывали шок: при виде первой разбитой витрины все замирали, а теперь – лишь равнодушные взгляды и пожатия плеч.

Никакой полиции. Даже иллюзии порядка не осталось. Пара человек в форме, которых он видел накануне, исчезли, растворились, будто не существовали. Ни свистков, ни мегафонов, ни маячков. Только рваный смех, звон стекла и запах страха.

Люди стояли поодаль: кто – с интересом, кто – с осуждением, но все – бездействующие.

– Бесполезно, – пробормотал пожилой мужчина, не поворачивая головы. – Сейчас влезешь – сам потом крайним окажешься.

– Они, может, своих детей кормят, – негромко сказала женщина в серой шали, глядя под ноги.

Никто не ответил. Несколько человек переглянулись, кто-то пожал плечами. Разговор стих, как обрывок ветра между домами.

Самое страшное было в том, что никто не пытался взывать к совести. Не потому, что забыли, что такое совесть, а потому, что знали – она не срабатывает. Была только тишина, как форма коллективного капитулянтства. Молчаливое, общее, будто город договорился не мешать саморазрушению.

Женщина в старомодном длинном пальто вдруг не выдержала и крикнула:

– Что же вы делаете, сволочи? Совсем стыда не осталось?

– Ты ещё про совесть скажи, – хмыкнул кто-то из толпы.

Парень в куртке, нагло ухмыляясь, глянул на женщину и крикнул:

– Стыд, тётя, – роскошь. За стыд сейчас ничего не купишь, разве что пинка под зад!

– Да мы и не просим, – вставил другой, вытаскивая ящик из витрины. – Мы сами себе всё берём, без очереди.

– Вот такие и есть самые первые крысюки! – не унималась женщина. – У себя бы сперва вынесли, потом к другим лезьте!

– А у нас дома уже пусто, – крикнул третий. – Пусто и темно. Знаешь, как пахнет голодный ребёнок? Нет? Так помолчи лучше!

Женщина растерянно замолчала. Кто-то рядом тихо добавил:

– Не с ними надо спорить. Себе дороже выйдет.

Его товарищи заржали дружно, с циничным весельем, будто это была шутка, а не правда жизни, страшная в своей простоте.

Женщина побледнела, отвернулась и пошла прочь, прижимая к груди сумку, словно боялась, что её отнимут.

Молодая пара, державшаяся за руки, ускорила шаг, стараясь пройти мимо быстрее. Девушка испуганно шепнула:

– Андрей, а что, если они за нами побегут?

– Не побегут, – ответил парень тихо, но уверенно. – Им пока вина хватает. Завтра – возможно. Завтра и за хлебом начнут бегать, не то что за людьми.

Денис ощутил, как по спине пробежал холодок от осознания правоты этих слов. Город с каждым часом становился жёстче и непредсказуемее, будто сбрасывал последние слои цивилизованности, оставляя только первобытную борьбу за выживание.

Возле магазина остановилась машина. Из неё вышел мужчина лет сорока, полный и самоуверенный, с выражением лица человека, привыкшего командовать. Он громко крикнул мародёрам:

– Эй! Мальчики, грузите ко мне! Дам за ящик бензина полный бак, договорились?

Парни притихли, потом один, самый наглый, шагнул вперёд и ответил:

– Два бака, и мы сами тебе всё загрузим!

Мужчина поморщился, но быстро кивнул, понимая, что торговаться не время:

– Ладно, два так два, только шевелитесь быстрее, не до ночи ждать.

Мародёры засуетились, начали таскать ящики к машине. Кто-то ругался, кто-то смеялся, кто-то просто молча тащил ящик, тяжело дыша. Денис наблюдал за этим молча, как за сценой из другого мира, в который не хотел входить, но уже стоял на пороге.

Он вдруг ясно осознал: происходило не просто воровство. Это была демонстрация. Новая валюта, новые правила, новые границы дозволенного. Теперь власть принадлежала не тем, у кого документы или удостоверения, а тем, у кого хватало решимости, связей, бензина, керосина или запаса еды. Власть сменила форму и запах.

Здесь, среди битого стекла и глупых, перекошенных от возбуждения лиц, рождался не временный сбой, а новый порядок – неофициальный, незафиксированный, но всем понятный. Никакой бумажной вертикали больше не существовало. Осталась только энергия: физическая, топливная, пищевая. Ею теперь мерили статус и выживаемость. Все остальные – наблюдатели. До поры.

Неподалёку от Дениса двое подростков, лет пятнадцати, переглянулись и начали тихо спорить:

– Может, тоже взять, пока дают? Завтра точно не останется ничего, – нерешительно сказал один.

– Идиот, – отрезал другой, – ты думаешь, тебя потом домой спокойно пустят с бутылкой? Тебя ж отец первым прибьёт за такую добычу.

Первый замолчал, осознавая правоту приятеля, но в глазах оставались растерянность и отчаяние.

Денис двинулся дальше, не в силах смотреть, как быстро рушились последние остатки порядка и достоинства. Вокруг нарастал шум: кто-то спорил, кто-то доказывал, кто-то кричал о помощи, которой не было и не могло быть.

Один из мужчин, стоявших у подъезда, вдруг крикнул вслед бегущему мародёру с бутылками:

– Ты ж раньше нормальный парень был, в школе учился! Чему вас там учили, а?

Молодой человек даже не оглянулся, только выкрикнул, уходя в переулок:

– Жизнь учит, дядя Серёжа! Учителей сейчас нет, только ученики, и уроки каждый день новые!

Люди вокруг затихли, словно пытаясь переварить эти слова. Кто-то тяжело вздохнул, кто-то махнул рукой, признавая правоту сказанного.

Денис ускорил шаг, чтобы не слышать больше, чтобы не думать о том, что ему придётся стать таким же учеником, если хотел выжить. Он чувствовал, как прежний мир исчезал, таял, оставляя осколки того, что когда-то казалось незыблемым.

Вдалеке послышались звуки сирены – слабые и далёкие, будто отголоски другого мира, теперь казавшегося нереальным. Никто не обратил внимания, и мародёры продолжали спокойно грузить ящики в машину, понимая, что наказания не будет.

Денис вспомнил, как читал роман, где герои оказывались в мире без закона и правил, а каждый день становился испытанием на человечность. Тогда это казалось абсурдным вымыслом. Сейчас он понимал, что это было предупреждение – точное и страшное, которое все проигнорировали.

Теперь предупреждение превратилось в реальность, которую нельзя отменить ни щелчком выключателя, ни кнопкой «перезагрузить».

К вечеру город начал темнеть. На улице возникло ощущение, будто все стены придвинулись ближе. Пространство сжималось, сдавливая воздух, и от этого становилось холоднее. Люди незаметно исчезали с улиц, закрывая двери, прячась по углам квартир и подвалов, где было хоть немного теплее и безопаснее.

Денис брёл по знакомым дворам, теперь чужим и неприветливым. Он заметил небольшой костёр посреди двора. Пламя плясало тревожно, бросая неровные тени на лица сидевших вокруг. Они молчали и смотрели на огонь так, словно только там можно было найти ответы на вопросы, которые уже никто не задавал вслух.

Подойдя ближе, Денис нерешительно замялся, глядя на людей у костра. Они заметили его, и один в старом ватнике коротко кивнул:

– Чего стоишь? Подходи ближе, а то скоро совсем потухнет.

Денис шагнул к огню, протянув руки. Кожа мгновенно ощутила тепло, и он облегчённо вздохнул.

– Дай хоть пару минут, я согреюсь, – сказал он, растирая озябшие ладони.

Мужчина в ватнике хмыкнул, не отрывая взгляда от огня:

– Садись. Только дров мало, не задерживайся.

Денис присел на старый деревянный ящик, заменявший стул. Он заметил, что никто почти не говорил, а если и говорили, то коротко, обрывками фраз, словно боялись сказать лишнее. Наконец мужчина в ватнике повернулся к соседу и мрачно пробормотал:

– У меня дома теперь холоднее, чем здесь на улице. Стены будто изо льда. Вчера думал костёр прямо в комнате развести, да понял – дымиться будем, а толку никакого.

Сосед, бородатый и усталый, только качнул головой, тихо отвечая:

– А я сегодня в метро ходил. Думал, хоть там теплее будет. Там ещё народ кучкуется, согреваются друг от друга. Под землёй пока терпимо, воздух плотнее. Только народу много, скоро будет нечем дышать.

Кто-то из сидевших напротив угрюмо усмехнулся и вставил, не поднимая глаз:

– В подземке дышать можно чужим воздухом. Там теперь весь город собирается, как в муравейнике.

Смех прокатился по кругу – нервный и болезненный, от которого не становилось веселее, а лишь крепче сжимались сердца.

Денис слушал и понимал, что люди учились смеяться, чтобы не признать страх. Каждый знал: никто не придёт на помощь, не включит свет и отопление. Они остались один на один с городом, который стал незнакомым и пугающим.

Женщина, сидевшая в стороне, закутанная в несколько одеял, тихо заговорила, обращаясь скорее к огню, чем к собравшимся:

– Я думала, что уже не страшно. Мне ведь всю жизнь казалось – самое страшное это война. Но нет. Сейчас страшнее, потому что враг невидимый. Не знаешь, от кого защищаться, куда бежать. Просто сидишь и ждёшь, что кто-то что-то решит за тебя. А никто не решает.

Мужчина в ватнике посмотрел на неё задумчиво и произнёс негромко:

– А кто решать-то будет? Ты думаешь, они там, наверху, что-то понимают? У них у самих света нет. Думаешь, они в Кремле сейчас сидят с чайком и думают, как нам помочь? Как бы не так. Они тоже ждут, пока кто-то другой решит, а другие ждут третьих, и так по кругу. Никому мы не нужны теперь, кроме самих себя.

Он замолчал, снова уставившись на огонь. В кругу воцарилось молчание, тяжёлое и вязкое, как мёд. Никто не хотел соглашаться вслух, хотя все уже поняли, что так оно и есть.

Наконец пожилой мужчина, доселе молчавший, поднял голову и заговорил с неожиданной твёрдостью: